бы вы, Слава, помогли мне найти Марину Юрьевну, - сказала она с медленной улыбкой женщины, совершенно уверенной в том впечатлении, какое она производит на мужчин.
Капитан Цаголов показал свои ослепительные зубы. Он был несколько озадачен тем, что Шустов уже встречался с подругой Ордынцевой, но виду не подал: предъявил ордер народной прокуратуры и попросил разрешения произвести осмотр квартиры. Понятых он попросил разойтись по комнатам. И нужно было видеть, с какой непримиримостью взглянула смуглая медичка своими большими глазами на хозяйку, проходя мимо нее в соседнюю комнату.
- Если вы ищете какой-нибудь сейф, то его нету. Уверяю вас! Марина - голоштанная девка, - сказала Милочка Костенко.
- Домнишора! - по-румынски воскликнул Цаголов. - Почему вы думаете, что я имею что-либо личное против вашей подруги?
- Потому что, когда я играю в бридж, я знаю, что король бьет даму.
Трудно было что-нибудь возразить. Цаголов молча показал зубы и присел к столу: начал протокол. Полковник был прав, послав его, - подруга Марины красива и глупа.
- Есть у вас вечное перо? - спросил капитан, пытаясь наладить свою старенькую самописку.
- На свете нет ничего вечного.
- А любовь? - быстро сказал Шустов.
Костенко оживилась:
- Вы разговариваете со мной, Слава, так фамильярно. А между тем мой старший брат состоял в личном конвое его величества…
- Скажите, а кем вам приходится генерал Гудериан? - перебил ее Цаголов, чтобы войти в тон разговора.
- Гудериан? - она красиво задумалась. - Какого он был полка? Кажется, припоминаю, из кавалергардов.
- А вы галушки помните? - спросил еще Цаголов, после чего уверенно перешел к обыску.
Комната являла собой зрелище чудовищного беспорядка. Повсюду валялись шелковые комбинации, подвязки, туфельки. Перед шикарной бархатной шляпкой капитан остановился с нескрываемым восхищением. Милочка Костенко улыбнулась, сунула в зубы сигарету. Славка поднес ей спичку.
- Говорят, что у вас в Болгарии налог даже на зажигалки, - спросил он неестественным голосом, явно подражая Сослану.
- Не говорите при мне о зажигалках! - содрогнулась Милочка. - Я до сих пор не могу прийти в себя от ужаса. Эти противные америкэн сбрасывали тысячи зажигалок… Тысячи! Мы выбегали в одних рубашонках!..
В тазу, в мыльной воде, плавали тонкие дольки оранжевых дынных корок, точно кораблики, освещенные солнцем. Оттопырив пальцы побрезгливее, Цаголов осторожно слил воду в раковину на кухне. Это рассмешило Милочку.
- Пожалуйста, ищите…
- О, что вы, домнишора, домнишора. - насмешливо и лениво возразил капитан, изучая стены.
- В Болгарии говорят - госпожица. Сразу видно, что вы приехали из Румынии: здесь так не называют девушек… Не правда ли. Слава?
Медичка, сидевшая в соседней комнате, прыснула со смеху и задвигала стулом. Истопник не подавал признаков жизни. Еще в штабе народной милиции Цаголова предупредили, что этот человек очень серьезно относится к своим общественным обязанностям.
Сослан медленно подвигался от веши к вещи. Что мог узнать он в этой утомительной словесной дуэли? Что мог найти он в ворохе женских безделушек и сувениров, черепаховых гребней, янтарных пробок, парижских выставочных каталогов, нагрудных судейских цепей, вывезенных на Балканы откуда-то из глубин царской России, и груды шелковых чулок с румынскими этикетками? Среди игрушек, стоявших на полочке, лейтенанта заинтересовала маленькая фарфоровая лошадка; он с видом знатока разглядывал ее, ища фирменную марку.
- Хорошенькая, - согласилась хозяйка. - Это английский фарфор. Очень старинная, не правда ли?… Я хочу репатриироваться. Милый, помогите мне! - вдруг попросила она с капризным выражением ребенка.
Капитан в первый раз взглянул на нее без игры, со вниманием.
- Глупенький, ну, а если я дам кровь вашим раненым солдатикам! Будет это принято во внимание? Помогите мне! - уже с обидой в голосе сказала она. - В Болгарии, все говорят, будет амнистия. Теперь здесь такое доброе правительство. Так неужели только для бедной русской патриотки ничего не изменилось…
Отвращение Цаголова к этому разговору смешивалось в нем с сознанием выполняемого долга. Он молча перелистывал книги на полках. Они не представляли, интереса: ни пометок на полях, ни вложенных записок. Капитан на всякий случай отложил в сторону несколько тощих томиков Уоллеса, затрепанные, бархатно-толстые страницы Тэффи и Алданова, томик стихов Омар-Хаяма и под одним корешком переплетенные воспоминания Юсупова-Эльстона об убийстве Распутина и мемуары митрополита Макария. С безразличным видом Сослан на минуту задержался на воспоминаниях о Распутине.
Милочка с любопытством заглянула через плечо:
- Если бы вы познакомились с Мариной Юрьевной, вы были бы в восторге!
- Расскажите о ней, Милочка! - нестерпимо слащавым голос попросил Шустов.
- Это была необыкновенно экзальтированная женщина, не правда ли? Такой дворянский выродок.
Как бы ища доказательств, Милочка стала рыться в кипах номеров журнала «Сигнал», издававшегося в оккупированных странах на всех языках. Среди бесчисленных фотографий торжествующих фашистских триумфаторов в закатанных рукавах, снятых то на развалинах Акрополя, то у избушки, где начинается великая русская река Волга, Милочка разыскала Марину Ордынцеву.
- Это на пляже в Варне, - грассируя, произнесла Милочка. - Я думаю, номер журнала истрепался во всех госпиталях германской армии от Биаррица до Нарвика. Не правда ли, хороша?
Цаголов с журналом в руках задумался. Подруга Марины скользила мимо главного. Надо снова направить разговор…
- Все-таки немолода, немолода, - вздохнув, сказал он об Ордынцевой и бросил журнал на пол.
- Вы тоже так думаете? - хищно подхватила подруга Ордынцевой. - Да, конечно. Впрочем, что вы! Ее плечи, ноги. Призы за красоту… Во время оккупации она нашла новых ценителей среди немецкого офицерства. Вы знаете, в Болгарии на курортах околачивалось много шалопаев, не очень-то спешивших на Восточный фронт. На нее была даже мода.
Стоя на стуле, Цаголов медлил, стараясь затянуть обыск. Раскрыл какую-то шляпную коробку в пыли и хламе, среди старых чемоданов.
- Что за прелестная скляночка? - спросил Шустов, состязаясь с капитаном в неотразимости интонаций.
- От духов. Это были французские, чудо! Подарок графа.
- А та лошадка? - вернулся заодно Цаголов к заинтересовавшей его фарфоровой игрушке.
- В каком смысле вы спрашиваете?
- Тоже подарок графа?
- Разумеется: он был просто помешан на лошадях.
- Но, видимо, он увлекался немного и вашей подругой?
Милочка оценила остроумный поворот мысли, подарила улыбкой:
- Мужчин влекло к ней ее обаяние. Но что вы хотите от мужчин!.. Был только один человек в ее жизни, кому она принадлежала вечно: поручик Игнатий Леонтович…
- Ее муж? - поторопился Славка.
- О нет! И вообще вы не поверите, если я расскажу. Это история женской преданности.
- Расскажите! - дружно потребовали Цаголов и Шустов.
- В 1919 году, когда Мариша бежала из России, ей не было восемнадцати лет, но, вы знаете, смутное время, папа с мамой в Сибири, девочка одна в Крыму… Одним словом, у нее уже был жених, поручик Игнатий Леонтович из Павлоградского полка. В Ялте во время бегства врангелевцев была страшная паника у причалов. Мариша вбежала не на тот пароход, где ее ждал Леонтович. Получилось так, что Мариша больше его не видела. Говорили, что в море жених ее заболел, потерял память, a потом чего только не наплели: не то он в Смирне торговал маслинами, не то в Салониках его приютила бедная огородница. Все это ладно бы, но вот чему вы не поверите: Марина Юрьевна никогда - понимаете, никогда! - не теряла надежды найти его. Она срывалась с места и ехала куда угодно по любому слуху - искать объявившегося Игнатия Леонтовича. С его фотографиями она рыскала повсюду. Где она только не побывала, понятно - на Балканах. Она показывала фотографию встречному и - поперечному. Иногда, конечно, ей находили похожего, даже приводили ее к нему… И всегда - разочарование… - С внезапной грубостью, даже как-то по-мужски, Милочка выкрикнула: - Федот, да не тот! Психопатка! Это стало ее психозом. Самое непостижимое то, что она поработила Джорджа - холеного красавца, спортсмена, богача. Он повсюду разъезжал с ней, искал ее несчастного Игнатия Леонтовича. Хороши бы они были втроем, когда нашли бы его наконец!..
Всю эту странную историю Славка Шустов слушал с блаженным выражением лица и несколько расслабленной улыбкой, как если бы симфонический оркестр играл композитору его собственное счастливое творение. Сослан стоял на стуле, живописно облокотясь на карниз шкафа.
- Вам нравился граф Джордж? - подбодрил капитан Милочку, когда она на минутку приумолкла.
- Мне всегда казалось, что он так предан ей… Своего потерянного Игнатия она называла рыцарем, но граф-то ведь был настоящим рыцарем!
Она сидела на краешке стула, на котором стоял Цаголов, и ее рассказ был обращен ко всей квартире, не к нему одному, а, конечно, и к юному лейтенанту, а может быть, и к той комсомолке, которая сидела в спальне.
- И этот рыцарь, влюбленный в Ордынцеву, ездил с ней в поисках ее жениха? - спросил Цаголов.
- Да! - решительно подтвердила Милочка. - Теперь я даже не смогла бы ответить, кто из них больше рвался в эти поездки.
- Милочка, ведь это же омут! - с деланным ужасом прошептал Сослан.
Эта реплика вдохновила Милочку.
- Омут? - переспросила она. - Это бездна! Знаете, у Леонида Андреева был такой рассказ… Разве кто-нибудь мог бы разобраться в их отношениях? Самое печальное было то, что в последний год Джордж почему-то помрачнел, замкнулся, стал ожесточаться без всякого повода. Однажды мы поехали на пикник в бани…
- В бани, домнишора? - переспросил капитан.
- Ну, глупый… Банями здесь называют дачные места с минеральными источниками. Я вас свезу на днях. Там нам поднесли живую черепаху, очень милую - не правда ли? - с такими черными губами… Марина страдала. Она чувствовала охлаждение Джорджа и просто висла у него на шее. Может быть, он уже тяготился ею. И то, что он с такой охотой искал поручика Леонтовича, было естественным желанием… как это по-русски: сбагрить с рук, не правда ли?