— А теперь, чтобы все поставить на свои места, может быть, вы сообщите, кто вам это рассказал.
Мисс Форрестер поджала губы.
— Я не могу.
— Мисс Форрестер, послушайте меня. Вы уже говорили всем этим людям, что Лиза хотела установить над Кэти Пру опеку. Они знают, что кто-то доверил вам этот секрет. Начнутся предположения и догадки, кто бы это мог быть. Возможно, они догадаются. И если этот кто-то живет в Фезербридже, то скоро до него все это дойдет. И он поймет, что вы выдали его тайну. А теперь возьмем меня. Я специально обучена действовать в подобных ситуациях, и если вы скажете мне, то обещаю, что пойду к этому человеку и представлю все дело в нужном и для него и для вас позитивном свете. Так будет много лучше. Поверьте мне.
Все время, пока Маура говорила, мисс Форрестер не сводила глаз с ее лица. Она сначала поджала губы, потом облизнула их и… сдалась. Маура победила.
— Это Джилл, — тихо произнесла мисс Форрестер. — Джилл Айвори. Но будьте с ней поделикатнее. Вы мне обещали.
Глава девятнадцатая
Внезапно Гейл почувствовала, что ей жарко. Голубое шелковое платье, которое она надела для поездки на кладбище, теперь сдавливало ее, как мягкий стеклянный колпак. Гейл вспотела так, что лицо под косметикой стало щипать.
Все это она почувствовала через тридцать минут после звонка Хэлфорда и заметалась по дому, пытаясь навести порядок. Кэти Пру на кухне что-то рисовала, а Гейл начала убирать лестницу, заваленную игрушками. Было что убирать и в гостиной, и на кухне. Только в кабинете вроде бы относительный порядок. Гейл подобрала несколько бумажек на полу в холле, закрыла все двери в комнаты внизу и направилась в спальню.
Что бы там впереди ни было, но переодеться надо. Она выдвинула ящик, засунула руку поглубже и вытащила пригоршню свежих трусиков. Чистые, шелковые. Как и вообще все ее белье. Пахнущее корицей и выстиранное только вручную, оно было не старше трех месяцев. К этому ее приучила бабушка в их старом доме в Атланте.
Бабушка… Перед глазами Гейл возникла бабушка, повторяющая предостережения — она их повторяла беспрестанно. О том, что надо беречься поездов, грузовиков, автобусов. Но Гейл подсчитала, что шансы попасть под один из этих видов транспорта ничтожны, и вела себя беспечно.
Но теперь она знала, что грузовик рано или поздно появится и проедет по твоему телу как раз в тот момент, когда ты полностью расслабишься и совсем его не ждешь. По ней грузовик проехал три года назад, да не один, а несколько — широкие и темные. Они вломились в ее дом, в эти шкафы, ящики, оставили после себя вечную память о звуке, который раздается, когда тяжелые ящики волокут вниз по лестнице.
Гейл закрыла глаза. Собственно, единственное существенное, что ей оставил в наследство Том, — это постоянное, непреходящее чувство разочарования.
Она вздохнула, и в этом вздохе взаимно погасили друг друга желания смеяться и плакать. Девушка задушена шарфом, обернутым вокруг шеи; другая молодая женщина медленно угасает в своем доме-тюрьме. Поистине разнообразны пути ухода человека из жизни.
Гейл не слышала, как в комнату вошла Кэти Пру.
— Смотри, мама. — Она протянула листок бумаги. — Это обезьяна без хвоста. Она сидит на дереве.
Гейл посмотрела на дочь. Глаза ребенка были такие ясные, чистые и счастливые, а ножки такие крепенькие и шустренькие. «Достаточно, — подумала Гейл. — Достаточно смертей в этом доме. Достаточно жертв».
К тому времени, когда Хэлфорд постучал в дверь, Кэти Пру уже спала в постели Гейл, а в доме было безукоризненно чисто. В чайнике закипала вода. Гейл открыла дверь. Она была в шерстяном траурном платье и без чулок.
Гейл проводила его в кабинет и сразу же побежала на кухню. Вернулась через пять минут с чайным подносом, который поставила на низкий деревянный комод рядом с креслом. Затем села в кресло и нерешительно посмотрела на поднос. Смотрела до тех пор, пока Хэлфорд не наклонился и не взял чашку сам.
— Позвольте мне поухаживать за вами?
Она взглянула на детектива, вначале испуганно, а затем — что его весьма удивило — рассмеялась.
— Извините, я что-то замешкалась. Но все же позвольте мне распоряжаться чаем, у меня опыта больше.
Гейл сосредоточилась на разливании чая. Лицо ее купалось в алебастровом свете, идущем из окна, а глаза приобрели оттенок, какой имеет мокрый песок. Снаружи ветер пытался разогнать мелкий дождь, голые ветви деревьев в саду были усеяны жемчужинками капель.
В доме родителей висела картина Кассата «Пикник на лодках». Странно, почему Хэлфорд вдруг вспомнил сейчас об этом. Между яркими летними красками Кассата и нежным колоритом серого, который миссис Грейсон избрала для своего кабинета, сходства было очень мало. Вернее, почти никакого. И тем не менее он почему-то очень четко вспомнил ту картину.
«А все потому, что я немножко больной (а может быть, даже и не немножко), — раздраженно убеждал себя Хэлфорд. — Зачем я сюда явился? Зачем?» И в самом деле, зачем он пришел? Подспудной целью визита было попытаться вытащить из миссис Грейсон суть, а возможно, и опасность отношений Лизы с Кэти Пру.
На комоде стояла ваза с желтыми яблоками. Миссис Грейсон потянулась, выбрала одно и протерла салфеткой.
— Извините, но, кроме яблок, мне сегодня угостить вас нечем. Я еще не ходила в магазин.
— Не беспокойтесь. Я очень благодарен, что вы согласились встретиться со мной.
Она кивнула и рассеянно начала тереть веко под левой бровью, пока оно не покраснело.
— Смешно, но весь день меня не покидает желание поесть запеканки из риса, овощей и мяса, жареного цыпленка и дрожжевых лепешек. Такую пищу у нас готовят на поминках. Странно, откуда у меня это? Ведь в моей жизни было не так уж много похорон, а я помню. — Гейл на секунду замолкла. — Я не пошла на панихиду по Лизе. Не смогла.
Хэлфорд никак не мог понять эту женщину. Сейчас она казалась вполне открытой, даже откровенной. Или, может быть, это то, что в ее странном мире считалось открытостью?
Хэлфорд понимающе улыбнулся.
— Когда я был подростком, моя мама всегда к визиту дяди готовила ростбиф. Он был братом отца, и никто у нас в семье его не любил. Дядя потерял на войне зубы и пугал нас с сестрой своей вставной челюстью. «Проверял наши рефлексы», как он любил говорить. Мать готовила ростбиф, зная, что есть он его не может. А я до сих пор люблю хорошо прожаренный ростбиф.
Гейл вежливо улыбнулась, но на ее лице промелькнула какая-то тревога. Затем наступила тягостная тишина. Время шло. Хэлфорд вспомнил, что Кэти Пру может скоро проснуться. Он взял чашку и поднес к губам.
— А ваш дедушка воевал?
Этот вопрос, похоже, ее несколько удивил, но ответила она охотно.
— На второй мировой войне, вы имеете в виду? Не знаю… А впрочем, не думаю. — Она коротко рассмеялась. — Я понимаю, возможно, это звучит странно, что не знаю. Но тем не менее это так.
«Особенно, если учесть, что ты историк», — отметил Хэлфорд. Дальше вопросы можно было задавать в двух направлениях, и он не был уверен, какое из этих направлений быстрее приведет к желаемому результату. Наконец решил — учитывая опыт прежних бесед с миссис Грейсон, — что самым лучшим будет плавание вокруг да около.
— Вы были единственным ребенком в семье?
— Да, мне было пять лет, когда умерла мама. Я выросла у бабушки в Атланте, но у меня есть еще три тетки в Джорджии. Поэтому детство я провела, путешествуя от одной к другой. Наш клан на Юге большой и шумный.
— А ваш отец? Он тоже умер?
— Нет. Отец, насколько мне известно, жив, но оставил меня на попечение женщин, а сам где-то затерялся, опять же среди женщин. — Она замолкла, и Хэлфорд заметил, как в ее речи все сильнее начинает проявляться американский акцент. — А впрочем, ведь это вам должно быть известно. У вас же на меня должно быть заведено досье или что-то в этом роде.
Конечно, он знал. Знал, что ее мать двадцати шести лет от роду погибла в автомобильной катастрофе, а отец — художник — после этого больше не женился. Хэлфорд даже знал кое-что и о ее бабушке, бывшей учительнице, которая в начале 80-х годов стала известным на Юге модным декоратором. Но эти факты на дело Лизы Стилвелл свет не проливали.
— Я полагаю, люди всегда считают, что мы знаем о них больше, чем это есть на самом деле. — Он взял салфетку. — По-моему, у вас на Юге слегка поклоняются матриархату.
— Слегка. — Гейл сделала паузу, а потом добавила: — Но это не совсем точно. Я знаю, что есть много историков и социологов, утверждающих обратное: на Юге правит патриархат. Но все-таки миф о матриархате на Юге имеет право на существование.
— Я что-то не совсем понял?
— Нечто похожее произошло после первой мировой войны по всей Америке. Во время войны многие женщины были вынуждены пойти работать. Потом начали возвращаться с фронта мужчины и стали оттеснять женщин назад, на кухни, к кастрюлям, к домашней работе, в сферу низкооплачиваемой, так называемой женской работы. Но некоторые из женщин покинуть отвоеванные позиции отказались. То же самое происходило и раньше, после Гражданской войны на Юге, но, я думаю, тогда это было более ярко выражено. Женщины не хотели терять не только деньги и какую-то власть, они не желали отдавать свободу. Ведь во время Гражданской войны свободу обрели не только рабы…
Белые мужчины вернулись с войны разочарованными, потерянными, в состоянии депрессии. Во многих семьях на первый план выдвинулись женщины. Знаете, это даже любопытно, но такое можно наблюдать и по сей день. В Статлерс-Кросс, маленьком городке в Джорджии, где сейчас живет моя бабушка, вы можете найти женщин с дипломами магистров замужем за самогонщиками. Я имею в виду не тех богатых мафиозных самогонщиков, а обычных, со скучными глазами, часто без одной ноги. — Гейл заговорила с заметным раздражением. — В нашей семье мой отец был единственным исключением. Мужчины растаяли, превратились в ничто.
— Том тоже превратился в ничто?
— Да, — ответила она и подняла глаза. — Для меня по крайней мере.