Прежде чем задать следующий вопрос, Хэлфорд несколько секунд помолчал.
— А как получилось, что такая девушка, как Лиза, стала присматривать за вашим ребенком?
— Что значит «такая девушка, как Лиза»?
— Ну… незрелая. Во всяком случае, для своего возраста… эгоистичная… бесцеремонная…
— Кто вам это сказал? — Гейл устало посмотрела на него.
— Берил Лемпсон очень боялась неудачи своей четвертой беременности. Для нее было так важно в тот момент, чтобы никто не обсуждал ее состояние, никто не трогал ее. Лизе, видимо, и в голову не приходило подумать об этом.
Миссис Грейсон взяла с подноса еще одно яблоко.
— Лиза вообще была не в состоянии войти в положение другого человека. Но Берил Лемпсон — это только одно мнение. Есть много других людей, считающих Лизу чудесной.
Хэлфорд изучал лицо Гейл. Тревога исчезла, но ей становилось все труднее скрывать нарастающее раздражение.
— Но у вас, наверное, есть о ней более или менее объективное мнение? — предположил Хэлфорд.
— И вы думаете, я вам его скажу?
— Я думаю, какая-то часть внутри вас хочет этого. — Он покрутил усы, продолжая разглядывать Гейл. — То, что вы узнали, то, что вы разглядели в Лизе, может помочь следствию, и очень сильно. И вы это знаете. Я не спрашиваю сейчас ни о каких фактах. Я просто хочу знать ваше мнение. И ваши предположения.
— Послушайте. Вы должны быть к Лизе снисходительны. — Она глубоко вздохнула. — В конце концов ее мать…
— Пожалуйста, не надо. Я знаю, лишиться матери — это очень и очень плохо. Но все же такой подход ничего не объясняет…
— Как это не объясняет? Напротив, многое объясняет, если не все.
— Вы были у нее в доме, миссис Грейсон? Вы видели ее комнату, ее одежду? Кстати, сколько вы ей платили за работу?
— Шестьдесят пять фунтов в неделю.
— Этого недостаточно, чтобы позволить себе то, что она имела. Как вы объясняете это?
Она зашаркала ногами под креслом и перестала бороться со своим раздражением. Глаза ее, обращенные к Хэлфорду, были печальны.
— Многие вещи ей дарили, мистер Хэлфорд. Лизу жалели и дарили. Может быть, в том, что она так окончательно и не повзрослела, виноваты люди. Виноваты окружающие. После смерти матери девочку все принялись баловать, задаривать, воспитывать. Каждый по-своему. — Она вцепилась пальцами в подлокотники кресла. — Это только мои предположения. Я сейчас просто пытаюсь рассуждать сама с собой.
— Вы не можете назвать мне персонально людей, которые особенно опекали Лизу, делали ей подарки?
— Нет. Назвать их я вам не могу. Это было бы слишком. Так недолго скатиться и к прямым обвинениям.
Хэлфорд сменил тактику.
— А вы? Вы сами что-нибудь делали для нее? Вы считали, что ее нужно баловать или воспитывать?
Она наклонилась вперед и твердым голосом произнесла:
— Нет. И должна признаться, что будь у меня возможность, то держалась бы от Лизы как можно дальше.
— Почему?
Гейл возбужденно покачала головой.
— Она… от нее можно было ждать чего угодно. Если бы у меня был выбор, я бы никогда с ней не связалась. Но других вариантов у меня не было.
— Вы пытались найти кого-нибудь еще?
— Да. Но как по-вашему, много найдется желающих работать у женщины, связанной с террористами? Много найдется мамаш, которые бы разрешили своим дочерям приходить сюда и присматривать за «дьявольским семенем»?
На глазах у Гейл появились слезы. Она нетерпеливо их вытерла и встала. Женщина была очень расстроена. Нет, миссис Грейсон была сокрушена. Причем так очевидно, осязаемо, ощутимо. Внезапно ему захотелось обнять Гейл, взять за руки, утешить, вдохнуть в эти руки жизнь — свою жизнь, сделать так, чтобы она стала и ее жизнью…
Но детектив осторожно и мягко заметил:
— У вас был выбор. Вы могли вернуться домой.
Все ее лицо было сейчас сплошные глаза, сплошная боль. Голос едва слышен.
— Стать еще одной женщиной южного клана? Женщиной матриархата? Думаю, что вы, мистер Хэлфорд, это все не слишком хорошо понимаете.
Они уже стояли оба. Их разделяло всего три шага. Хэлфорд возвышался над ней, Гейл едва доставала ему до середины груди.
— «Я проснулся — она упорхнула,
И снова мой день превратился в ночь…»
Блестящее определение тоски по Мильтону. Хэлфорд не понимал, зачем прочитал эти строчки. Такое, прежде чем произнести, надо было подвергнуть строгой цензуре, даже независимо от того, насколько оно относится к Гейл Грейсон или как много этим можно что-то объяснить.
На нее же стихи произвели эффект поистине поразительный. Гейл отпрянула от него, схватила поднос и побежала вроде бы на кухню, но остановилась и снова поставила поднос на комод. Чашка, из которой он пил, перевернулась, и недопитый чай залил салфетки на серебряном подносе.
Гейл начала кружить вокруг него.
— А разве в том, что «снова мой день превратился в ночь», не вы виноваты? Вы! Хоть бы ради приличия этого не говорили.
Хэлфорд не знал, куда смотреть — на нее или на перевернутую чашку, катающуюся по подносу. И на то, и на другое смотреть было одинаково неловко. Он беспомощно поднял руки.
— Конечно, я все это видел. Конечно, я все это понимаю, — произнес он умоляюще, ненавидя себя в этот момент, но все равно не в состоянии контролировать свой голос. — А вы думаете, я ничего не заплатил за это? А вы знаете, что представляла моя жизнь все эти три года? Саутгемптон. Помните Саутгемптон? Вы думаете, я случайно там оказался? Просто вышел прогуляться? Ради Бога, поверьте, Гейл, мне надо было поговорить с вами, надо было извиниться. Мне нужно было, чтобы вы поняли.
Он замолк, пораженный непониманием в ее глазах. В этой комнате, которая всего несколько минут назад была чистой и прохладной, вдруг стало душно и жарко. Пот начал заливать его глаза, так что даже стало трудно смотреть.
Она не помнит встречу в кафе? Господи, она не помнит Саутгемптон!
Хэлфорд пошел к двери, но она покачала головой и пробормотала.
— Не уходите. Не сейчас. Я только на кухню. Я сейчас вернусь. Прошу вас, пожалуйста, не уходите.
С подносом в руках она исчезла за дверью. По звукам, доносящимся снизу, по шуму воды в раковине Хэлфорд понял, что немедленно Гейл не возвратится. Довольный хотя бы этим, он подошел к окну и приложил голову к стеклу, чтобы остудить лоб. Там, снаружи, дождь усилился.
Рядом с окном стоял письменный стол Гейл. Типичный рабочий стол пишущего человека. Хэлфорд скосил глаза на солидную стопу бумаг и книг, которая возвышалась у компьютера. Просто так, без всякой цели, он запустил пальцы под стопу и что-то оттуда вытянул. От взгляда на это «что-то» у него заболело в груди.
Войдя в комнату с подносом, на котором стояли два высоких бокала с темной жидкостью, Гейл застала его сидящим в кресле у ее письменного стола. В одной руке он держал черно-белую фотографию, а в другой — пыльный пожелтевший экземпляр «Обозревателя».
— Я и не знал, что для исследования судьбы корабля «Алабама» нужно обращаться к фактам новейшей истории.
Гейл вскрикнула и ринулась к нему. Он бросил фотографию с газетой на стол и перехватил ее руку.
— Откуда это? — прошептала она. — Господи, откуда вы это достали?
Хэлфорд отпустил ее руку, взял с подноса оба бокала. Один сунул Гейл в руку, проводил ее до кресла, посадил и заставил выпить. Затем выпил сам. Проделывая все это, он чувствовал, как трясутся ее руки. Гейл неподвижно застыла, откинувшись на спинку кресла, глядя мимо него, на стол.
Заголовок статьи гласил: «Знала ли вдова?» А на фотографии, лежащей рядом с газетой, стояла Гейл Грейсон, молодая, красивая, улыбающаяся, на фоне… целого склада оружия.
Глава двадцатая
Даже если бы у нее сейчас вдруг выросли крылья, все равно Джилл Айвори не стало бы от этого легче. Она лежала в постели, комната была освещена ровным послеполуденным светом. Джилл пришла из церкви, тут же сбросила платье и сейчас лежала под одеялом в лифчике и трусиках. Лежала, вроде бы полуспала.
В этом полусне Джилл чудилось, что она прыгает в постели, подпрыгивает очень высоко, так что пальцами достает потолок. А ноги ее погружаются в матрац, с каждым прыжком все глубже и глубже, и матрац становится все тоньше и тоньше. Наконец она отталкивается пальцами ног от пола и подпрыгивает. На сей раз так, что пробивает потолок, крышу и летит к верхушкам деревьев. Вот теперь стало легко и хорошо. Отец открыл дверь ее комнаты и порвал последнюю ниточку, связывающую ее с домом. Джилл взметнулась еще выше.
И все же она слышала шепот отца:
— Она еще спит. Не надо ее будить.
Джилл пересилила себя и с трудом села в постели. Отец разговаривал по радиотелефону.
— Кто это, папа? Я уже проснулась. Могу говорить.
Отец нахмурился и передал ей трубку. Это была детектив Рамсден.
— Вы можете побеседовать со мной? У меня несколько… вопросов.
Соединение было неудачное, Джилл напрягалась, пытаясь расслышать слова Мауры Рамсден.
— Не надо сегодня встречаться, дорогая, — тихо сказал отец, присевший рядом. — Я объяснил, что ты не можешь, но она очень настаивала. И тем не менее предложи встретиться с ней завтра.
Недавняя легкость во всем теле улетучилась, тело снова наполнилось свинцом, а вместе с ним навалилась и усталость.
— Я могу с вами встретиться сегодня, — громко сказала в трубку Джилл. — Вы слышите меня? Я могу встретиться с вами через час.
Отец хлопнул себя по коленям. Детектив Рамсден говорила что-то насчет места встречи.
— Нет, — ответила Джилл. — Не здесь. Я хочу прогуляться. Где? В редакции? Хорошо. Встретимся наверху.
В ухо ударил гудок отбоя, и Джилл передала трубку отцу. Он не отрывал от нее глаз, и она под его взглядом вылезла из-под одеяла и подошла к шкафу одеться.
— Это глупо, — произнес он. — Всего лишь три часа назад закончилась панихида. Абсолютно ничего страшного не произойдет, если ты встретишься с ними завтра.
Она вынула из шкафа коричневый свитер и джинсы.