– М-м-м, понятно.
– Эллы Александровны нет, будет только вечером.
– Да нет, я не к ней, я хотела бы побеседовать с вашими актерами, у нас с Эллой Александровной была на этот счет договоренность, вы не возражаете?
– Пожалуйста, – Лина Юрьевна прошла вперед. – Это гримерная Рудика, располагайтесь, сам он придет через час, вот ключ, если захотите выйти… закройте ключом дверь обязательно.
– Хорошо.
Оставшись одна, Катя с любопытством осмотрела малюсенькую комнатушку, где находились кресло, стул, две полки и старое, немного потрескавшееся по углам трюмо с выдвижными ящичками. Обои в клетушке были нежно-салатового цвета.
На самом верху, почти под потолком, располагалось окно, больше напоминающее форточку. "Как же Рудик тут не изжарится, вентиляции никакой, окошко маленькое". Внезапно Катя подошла к двери и заперла ее изнутри. "Если спросят, зачем я это сделала, скажу, что захотелось вздремнуть, поэтому и закрылась, чтобы не мешали". Затем Катя быстро выдвинула ящички один за другим. В них лежали старая пудреница, бежевые тени, пустой флакон из-под духов, накладные усы, сломанный десертный нож, театральные программки и женский носовой платок со следами губной помады. Все.
Катя аккуратно сложила вещи в том порядке, в каком они лежали, задвинула ящички и подошла к полкам. Они были почти пусты. Стопкой лежали несколько книг по психологии и руководство по составлению икебаны. Рядом валялась фарфоровая собачонка с отломанным ухом. Катя вспомнила, что ее вертела в руках Гурдина, когда Катя встретилась с ней в первый раз. "Но как она попала сюда? Может быть, Эллу Александровну связывают с Рудиком отношения и другого порядка – личностно-интимные?"
Катя на цыпочках подошла к двери и открыла ее. Затем осторожно выглянула в коридор. Никого. Прошла несколько шагов по коридору, увидела какую-то дверь, толкнула ее – и растерялась. Все стены этой комнаты сверху донизу были увешаны удивительными масками. Казалось, на них застыли различные выражения: страха, ужаса, удивления, восторга. Большинство масок были мужскими, но в углу висело и несколько женских. Блондинка с распущенными волосами, гордая королева в короне, отталкивающего вида старуха… На какую-то долю секунды Кате стало страшно. Она повернулась и с силой рванула дверь на себя, но замок, видимо, случайно защелкнулся, дверь не поддавалась. "Что делать, господи, не кричать же!" – лихорадочно размышляла Катя. Неожиданно она заметила еще одну дверь. С опаской Катя повернула ее ручку и заглянула в чуть приоткрывшуюся щелку. Это была, должно быть, костюмерная. Платья, камзолы, костюмы висели в два ряда. Здесь же на длинных фиолетовых стержнях высились парики и слегка колыхались нежно-голубые ленты.
Катя вошла туда. Костюмерная была не закрыта и выходила прямо в холл. Катя с облегчением вздохнула и одернула свою бархатную юбку. Она вся была осыпана какой-то бронзовой пудрой.
В буфете на стенах висели карнавальные маски, бинокли, изящные лорнетки и засушенные цветы. Там никого не было. Катя присела на черный стул и задумалась. "Зачем столько ужасных масок, словно я попала в королевство кривых зеркал? И голубые ленты на париках, на полу, на окнах вместо занавесок?"
– Вам чего? – Буфетчица появилась перед Катей внезапно.
– А что у вас есть?
– Все.
– Ну, тогда жюльен и бутерброд с красной рыбой. Да еще чашку кофе и апельсиновый сок.
– Подождите десять минут.
Перекусив, Катя решила, зря не теряя времени, переговорить с заведующей костюмерной. Все равно до прихода Рудика оставалось еще порядочно времени. Худая женщина в темных очках сидела вместе с Линой Юрьевной в небольшой комнате и пила чай.
– Присаживайтесь, – Лина Юрьевна махнула Кате рукой.
– Спасибо, я только что поела в буфете. Вы не могли бы свести меня с костюмершей? Она сейчас в театре?
– Да вот она, – кивнула Лина Юрьевна на свою соседку, – Антонина Николаевна.
– Катя.
– Оставляю вас.
Когда дверь за Линой Юрьевной закрылась, Катя села напротив костюмерши.
– Скажите, пожалуйста, кто имеет доступ к костюмерной?
– Не поняла.
– Ну, кто может туда свободно войти и взять любую вещь?
Антонина Николаевна задумалась.
– Вообще-то костюмерная закрывается на ключ, но, когда посторонних в театре нет, она бывает открытой.
– То есть любой из актеров может зайти туда и что-нибудь взять?
– Да. А что вы имеете в виду?
– На шее убитого висел голубой шарфик из вашей костюмерной. Кто мог его взять? Только кто-то из актеров и работников театра?
Антонина Николаевна сняла темные очки и положила их перед собой на стол. В ее серых глазах читался испуг.
– Не совсем. Теоретически мог зайти и взять любой человек, хорошо знакомый с внутренним расположением комнат в "Саломее". Могло быть и так.
– А мог кто-то из своих…
Костюмерша кивнула.
– Раньше какие-нибудь вещи пропадали из костюмерной?
– Нет, – она запнулась, – если не считать того, что куда-то запропастился бархатный берет эпохи Возрождения.
– Возрождения? – поразилась Катя.
Антонина Николаевна рассмеялась:
– Имеется в виду стилизованный под эпоху Возрождения. Ну, короче говоря, модель того времени.
– Понятно. Да, – не удержалась Катя, – скажите, пожалуйста, а что означают странные маски, ленты в костюмерной? Я случайно заглянула туда и очень удивилась.
– Это не костюмерная – это вы, наверное, попали в творческую лабораторию театра. Это совсем, совсем другое.
– Пришел Рудик, – сообщила, заглянув в комнату, Лина Юрьевна.
Рудик сидел перед Катей как Будда, настолько он старался придать себе отрешенный и одновременно просветленно-мудрый вид.
– Я слушаю вас, – голос у него был высокий, ненатуральный.
– Вы давно работаете у Эллы Александровны?
– С самого начала.
– А до этого?
– В студенческом театре МГУ.
– Какие роли играете у Гурдиной?
– Какие дадут, мы не выбираем.
– В тот вечер, кажется, играли "Сон Шекспира в летнюю ночь"?
– Да.
– Вы там были заняты в главной роли?
– В этой пьесе нет второстепенных ролей, все роли, как это было задумано Эллой Александровной, главные. Вы читали "Сон в летнюю ночь"?
– Давно.
– То, что поставила Элла Александровна, не имеет ничего общего с классической пьесой Шекспира. Здесь собраны отрывки из других его пьес, в основном посвященные снам, видениям, здесь есть рассуждения об актерской игре, о смысле театра…
– Интересно. А вы не заметили в тот вечер чего-нибудь необычного?
– Нет, – лицо Рудика было непроницаемо, – абсолютно ничего.
– Значит, вы закончили играть, а потом?
– Потом, как всегда, дали занавес, мы стали выходить на поклоны, сначала все вместе, затем Анжела с Артуром. Когда они уже ушли со сцены, случилась небольшая техническая авария – долго не давали занавес, последней вышла Анжела, она-то и увидела этого человека.
– А вы его не знаете? – Катя достала из сумки фотографию и передала ее Рудику.
– Нет, я уже об этом говорил.
– Кому? – Катя слегка подалась вперед.
– Ребятам. Я подошел и сказал. Многих поклонников я уже знаю в лицо, но этот у нас, по-моему, раньше не бывал. Хотя я могу и ошибиться.
– А что вы можете сказать о других актерах?
– Ничего. Коллектив у нас хороший. Правда, мы друг с другом почти не контактируем, в основном только по работе, поэтому никаких сплетен и слухов я не знаю, да и не интересуюсь ими.
– А кем вы хотели стать до того, как пришли на сцену?
На лице Рудика отразилось едва уловимое смятение.
– Не думал об этом.
– А книги по психологии?
– Они не мои – это как бы коллективная библиотека, иногда я заглядываю в них, актер должен быть хорошим психологом, знать, как психологически точно сыграть ту или иную сцену, это очень помогает при работе над текстом.
– Понятно.
Рудик сидел как бы рядом и в то же время очень далеко.
– А что вы можете сказать о Юлии Мироновой?
– Актриса была неплохая, хотя я бы не назвал ее талантливой, как некоторые критики. Может быть, излишне тянула одеяло на себя, в нашем театре это не принято, мы играем в ансамбле. Но в целом…
– А как человек?
– Мне лично она не нравилась. Жесткая и бескомпромиссная. Такая как скажет, так и сделает, не войдет ни в какие обстоятельства.
Голос Рудика звенел, как стрекот кузнечика: звонко, без запинок, на одной ноте. Он мало напоминал актера, скорее мальчика-отличника. У Кати был когда-то такой знакомый, излишне педантичный, нудный и скучный. По-видимому, это был тип людей, для которых жизнь была аккуратно расчерчена, как шахматная доска, и движение можно было совершать только в пределах черно-белых клеток. Казалось, его нельзя было вывести из себя или увидеть возмущенным, взволнованным.
– А кто является вашим постоянным партнером, все-таки с кем-нибудь вы дружите или более тесно общаетесь?
– Я уже объяснил, – Рудик говорил без тени возражения, ровно, спокойно, как если бы он вдалбливал урок не понимающей ученице, – мы все контактируем в основном в пределах театра. Мы слишком разные люди и слишком устаем от общения друг с другом, чтобы еще заниматься совместным время-препровождением вне работы.
Катя почувствовала себя оконфузившейся школьницей.
– Да, конечно. Спасибо. Если возникнет необходимость, я обращусь к вам. – Сухо кивнув, Катя с горящими щеками вышла из комнаты. "Отхлестал как девчонку, ведь он мой ровесник, а такой менторский тон, такая поучительность!"
Рудик с силой сжал фарфоровую собачонку, и она хрустнула в его руке. Осколок отломанного уха больно впился в ладонь. Показалась кровь. Он ненавидел таких самоуверенных твердых женщин, они вызывали в нем страх, смешанный с отвращением. "Что ей здесь надо? Неужели она не понимает, что они – актеры, всего лишь актеры, привыкшие играть до конца, до самого конца… жизни".
Станислав Робертович Рубальский сидел почти загримированный. Не то король Лир, не то Просперо из "Бури". "Осколок другой эпохи", – вспомнила Катя слова Гурдиной.