Рита снова взяла в руки книгу, но читать уже не могла. Что-то случилось в театре, который стал ей родным домом.
Как кошмарный сон, она теперь вспоминала вечные окрики матери: "Рита, сходи в магазин для Кирилла Сергеевича! Ты купила ему лекарство?" Отчим сидел дома, как притаившийся паук, и только молча кивал в знак согласия. Рита сбежала из дому, как только представилась возможность. Вначале она скиталась по студенческим общежитиям, потом снимала комнату.
Она оттаяла в театре душой, забыла прежнюю жизнь. Она полюбила Эллу Александровну и даже себе боялась признаться, что отчаянно ревновала ее то к Артуру, то к Рудику. И все-таки ей казалось, что беспечного, обаятельного Артура Элла больше выделяет среди других актеров, а может, это были только Ритины домыслы и догадки? Но все равно, в театре с некоторых пор витала неясная атмосфера тревоги. И эта же тревога и страх иногда мелькали в глазах Эллы Александровны…
Выйдя в холл, Катя обнаружила там заметное оживление. Двое рабочих тащили на себе что-то, напоминающее ленинское бревно на хрестоматийном субботнике. Это что-то было завернуто в алый бархат и перевязано белой толстой веревкой. Лина Юрьевна пробежала мимо Кати с отсутствующим видом. Даже ноги Артура уже не торчали из-за кадок, а были предусмотрительно спрятаны под кресло.
Катя поняла, что грядет явление Христа народу, или сошествие Эллы Александровны к актерам. Предчувствие не обмануло ее. Сначала поплыл тяжелый запах магнолий, затем раздался вибрирующий голос, эхо которого отдавалось далеко в конце коридора, потом показалась свита – Лина Юрьевна и некто на полусогнутых ногах, с обширной лысиной и в помятой рубашке с потными разводами на спине. Этот некто то забегал вперед, то останавливался, вертел головой в разные стороны и снова старался попасть в такт величавой поступи Эллы Александровны.
– Я говорю, что не нужно этого делать… – донеслось до Кати, и у нее возникло искушение спрятаться среди пальм и кадок и понаблюдать эту картину со стороны, что она и сделала.
– …Я буду обращаться в Союз театральных деятелей. Я лично знакома с его председателем и думаю, что он так не оставит этого дела.
– Я тоже так считаю, – пищал некто.
– Вот и напишите об этом статью, пусть все знают, какие безобразия творятся в доме. Это надо же додуматься – переделывать квартиру и прямо над нами устанавливать бассейн! Что себе эти мальчики позволяют? Дойду, если надо будет, и до Лужкова.
Катя скептически улыбнулась. Она обратила внимание, что в последнее время москвичи все чаще и чаще употребляют имя Лужкова в нарицательном смысле. Ну, вроде раньше были парткомы с профсоюзами, куда можно было обращаться и жаловаться на всякие беспорядки, а теперь – Лужков. И партком, и профком, и царь-батюшка в одном лице. Но, может, Гурдина действительно дойдет до Лужкова? Уж если Харитоныч грозится пойти к московскому мэру с жалобой, что бутылки перестали принимать, то ей сам Бог велит.
– Все в зал, – пророкотала Гурдина.
В зале царила полутьма. Свет шел откуда-то снизу: молочно-синие лучи падали на центральную часть сцены. На первый взгляд казалось, что в зале никого не было. Но, присмотревшись, Катя увидела Гурдину, сидящую на самом крайнем месте справа. Ее фигура темным контуром выделялась на фоне рассеянного света. В ней было что-то от языческого идола, молчаливого и бесстрастного. Застывшего перед лицом неведомого.
Первой появилась Анжела. Она была одета в длинное платье, а в руке держала цветок, напоминавший лилию. Но спустя несколько минут Катя поняла, что это подсвечник с фигурной свечой. Декораций на сцене не было, только длинные ленты свисали с потолка, медленно кружась под напором легкого ветерка. Анжела силилась что-то сказать, но не могла. Ее лицо выражало сильное смятение, как будто она внезапно онемела. Наконец она вытянула руку и указала куда-то в зал. Потом рука бессильно упала. Медленно, словно повинуясь какому-то знаку, Анжела сделала несколько шагов по направлению к кулисам. На Катиных глазах творилось нечто невообразимое: Анжела сопротивлялась как могла, но грубая сила швыряла ее из стороны в сторону, пока, измотанная вконец поединком с невидимым стражем, актриса не исчезла за занавесом, шатаясь и взмахивая руками.
Катя боялась пошевелиться. Она ощущала странное напряжение в зале, как будто на рядовой репетиции присутствовал еще кто-то и этот человек управлял спектаклем.
Синий цвет сменился тревожно-бордовым. Кровавые блики расползлись по залу, вселяя чувство безнадежности и ужаса. Незаметно на сцене появился Артур. Его лицо искажала гримаса сильной боли. Это был Дориан Грей, но не мечтательно-созерцательный денди, а торжествующий убийца, которому удалось уйти от возмездия. Самое странное заключалось в том, что одет Артур был не в костюм лондонского денди, а в обычные современные брюки и длинный свитер, но в его облике было что-то неуловимо-уайльдовское: бесстыдно порочное и одновременно привлекательное. Это был настоящий Дориан Грей. Медленно, покачиваясь в такт одному ему слышимому ритму, он исполнял на сцене причудливый танец – смесь варварской пляски и утонченного танго. Его движения были как у лунатика. Он танцевал в одиночестве, то воздевая руки, то прикладывая их к щекам и чему-то улыбаясь. Катя вдруг ощутила, как ее ноги налились странной тяжестью, она хотела встать, но не могла. Внезапно закружилась голова, и она дико закричала, уже не слыша собственного голоса.
– На вот, выпей, станет легче, – Гурдина обмахивала Катю своим черным веером и озабоченно трогала ей лоб.
Глотнув какой-то белой жидкости, Катя сморщилась:
– Кисло.
– Дурочка, что же не сказала, что придешь в зал, я бы тебя посадила рядом с собой. Мы репетировали третью часть "Дориана Грея". Пока еще без слов. Актеры вживались в образ, а ты почему-то потеряла сознание, наверное, духота подействовала. Надо будет установить дополнительную вентиляцию.
– Да, да, конечно. – Лина Юрьевна стояла напротив Кати и что-то записывала в блокнот.
– Ну что, очнулась? – Гурдина потрепала Катю по щеке. – Сейчас шофера вызовем и домой отправим. Отдыхай, наша красавица. Больше так не делай. Рудик чуть с ума не сошел, когда тебя увидел.
– Рудик? – рассеянно переспросила Катя. – Мне казалось, на сцене был Артур.
– Да нет же, – рассмеялась Гурдина, – наш Дориан – Рудик. А почему тебе так показалось?
– Но я видела! – выпалила Катя.
– Не всегда можно доверять тому, что видишь. – Элла Александровна потерла виски: – Что-то мне тоже нехорошо. Лина, открой окно настежь.
Свежий воздух коснулся Катиного разгоряченного лба и щек.
– Мне стыдно, – тихо сказала Катя, – извините.
Элла Александровна и Лина Юрьевна одновременно покачали головами. У Лины Юрьевны под глазами залегли тени.
Катя приподнялась с кушетки Гурдиной. Только сейчас она заметила, что на ней другая юбка, тоже бархатная, но синяя и короче – до колен.
– Это не моя юбка.
– Конечно, не твоя, – улыбнулась Элла Александровна, – твоя, когда ты упала, зацепилась за стул и разорвалась. Мы поискали в нашем гардеробе и нашли другую. Тебе нравится? – Она пристально посмотрела на Катю.
– Ничего. Ой, как нога болит, – Катя попыталась встать и не смогла. Острая боль пронизала щиколотку. – Наверное, у меня перелом.
– Да какой перелом, – отмахнулась Гурдина. – Если бы действительно был перелом, ты бы кричала не своим голосом. У тебя всего-навсего небольшое растяжение. Полежишь денька два, и все пройдет. Главное – постельный режим. – Элла Александровна повернулась к помощнице. – Линочка, что ты все пишешь? Сходи-ка за шофером, он поможет Кате спуститься. А вообще, дорогая Катюша, тебе еще повезло, потому что если бы ты, падая, ударилась виском, то… сама понимаешь. В жизни надо быть очень осмотрительной.
Свет лампы в форме пальмы делал из лица Гурдиной контрастную маску: одна его половина находилась в тени, а другая – на свету.
Плечистый шофер Володя подхватил Катю на руки, и она, невольно охнув, поморщилась от боли.
Глава 6
Оказалось, что болеть и лежать дома, укутав ноги стареньким пледом, совсем не так плохо. Чувствуешь себя маленькой, беззащитной девочкой, которой сейчас принесут стакан теплого молока, поцелуют, расскажут сказку. Прийти и поухаживать за Катей было некому, но она не особенно расстраивалась по этому поводу. Можно было позвонить матери и попросить ее приехать, но Катя не хотела этого делать. Без сомнения, мать явилась бы через два часа с сумкой, набитой продуктами, и стала бы громко выговаривать Кате за неосмотрительность. Ее мать всегда первым делом винила во всем Катю, а уж потом обстоятельства и жизнь. Отец был другим, но он умер от рака, когда Кате было двенадцать лет. Она помнила только одно: что он любил ее больше всех…
Катя уже в который раз раскрыла свой блокнот и опять набросала "вопросы без ответов", как она их называла:
1. Куда делась сумка, с которой приехал человек в партере, и что было в ней?
2. Почему была убита Юлия Миронова и откуда у нее были деньги на безбедную жизнь?
3. Почему она…
Зазвонил телефон.
– Алло, алло!
На том конце провода молчали. Катя потрясла трубку, предположив, что нарушена связь. Но тут раздались частые гудки. И Кате вдруг стало страшно.
Телефон зазвонил снова. Она раздумывала, брать или не брать трубку, потом решилась.
– Алло, ты что, спишь?
– Ой, Алексей! Ты сейчас не звонил?
– Нет, а что?
– Да так, кто-то помолчал и повесил трубку.
– Как дела?
– Приезжай, мне надо тебе кое-что рассказать.
Сидя напротив Кати, Алексей внимательно слушал ее, тихо барабаня пальцами по подлокотнику кресла.
– Ох, не верю я, Катерина, в такие сплоченные коллективы без страха и упрека. Что-то здесь не так. А эта странная поломка занавеса… И еще, взгляд Алексея стал жестким, – как ты помнишь, я распорядился, чтобы за Юлей установили наблюдение. Все дни до своей гибели она почти все время сидела дома и никуда не выходила. Только в продуктовый магазин. Но, подчеркнул Алексей, подняв указательный палец, – дважды посещала некий театральный фонд "Мольер". Я навел предварительные справки. В фонде занимаются безработными актерами: подыскивают им вакансии, устраивают вечера. Почему ее так поспешно убрали? Кому она мешала? И заметь, это произошло вскоре после разговора с тобой. Кого могло это насторожить? Видимо, Юле было кое-что известно. Но какой информацией она могла владеть? О ком-нибудь из актеров? Или о Гурдиной? Или о чем-то еще? Хотя Юля и сказала, что причиной ее ухода из театра были сугубо личные мотивы, но так ли это на самом деле? Может быть, ее вынудили уйти из "Саломеи"? Вопросы, вопросы, вопросы…