1. Узнать поподробнее об Элле Александровне у театральных критиков, людей, которые ее знают и знакомы с ней.
Катя все-таки склонялась к мысли, что убийца – личный враг режиссера и захотел отомстить ей таким изощренным способом. Недоброжелатели – это одно, а враги – другое. Возможно, Элла Александровна в беседе с Катей не захотела называть конкретные имена, но шила в мешке не утаишь, тем более она сейчас – прославленный режиссер и находится на виду у театральной и околотеатральной публики. Сплетни и слухи – непременная аура любого известного человека.
2. Поговорить с актерами театра, расспросить их друг о друге, хорошо бы узнать биографии.
3. Еще раз обратиться в отдел информации агентства, может быть, что-то стало известно об убитом.
Катя увлеченно писала и поэтому не заметила, как перед ней вырос человек, и только когда тень упала на блокнот, Катя подняла голову.
– А, Василий Леонтьевич, добрый день.
Это был садовник, который постоянно ухаживал за цветником на террасе. Жители регулярно скидывались и платили ему приличную по нынешним временам зарплату.
– Увлеклась, Катюша?
– Да. – Катя захлопнула блокнот.
– Посмотри, как лилии расцвели. Вон там у столика – новые сорта. Закупил прошлой осенью на выставке, английские семена.
– Василий Леонтьевич, моя "Клеопатра" что-то пожелтела. Чем бы подкормить?
– Я посмотрю, Катюша, и принесу "витаминки" для твоей красавицы.
– Спасибо. – Катя задумалась. Ей почему-то вспомнилось лицо Дориана Грея с лилиями в руках. Страсть, тоска, безнадежность, пресыщенность. Господи, кто же его играл?
В подъезде Катя налетела на Харитоныча, несшего две сумки, в которых позвякивали бутылки.
– Опять тару не принимают, – сокрушенно сказал он, – и когда только Лужков порядок наведет…
– Будет он твоими бутылками заниматься, как же! – Катя выскочила на улицу и раскрыла большой зонт, спасаясь от солнца.
В Доме актерской гильдии, где Катя прикинулась журналисткой, собирающей материал для статьи об Элле Александровне, ей пришлось выслушать восторженные восклицания директора.
– О, Элла Александровна! – закатывал глаза грузный человек в ядовито-желтом костюме, потягивая пепси-колу из высокого стакана.
– Ну и к кому вы посоветуете мне обратиться, к каким критикам?
– Трудно сказать, сейчас мастерство театральной критики несколько упало. Конечно, и в нашем деле остались зубры, но, скажу честно, их мало. Об объективной, беспристрастной критике любой театральный режиссер или актер может только мечтать. Погоду в основном делает очень узкий круг людей. Мы называем их "особами, приближенными к императору". Каждый главреж, как император, имеет своих болонок. Он их подкармливает. Вы понимаете меня?
– В общем, да, – протянула Катя. – Вы говорите образно, но ярко.
Александр Виленович не почувствовал в ее голосе скрытой иронии и, достав из кармана большой платок с нежными цветочками по краям, стал вытирать им пот, стекавший по лбу крупными каплями.
– Все это очень сложно. Несчастные театры, аренда, нехватка спонсоров. У вас есть на примете хоть один?
Катя отрицательно мотнула головой.
– Вот видите, – грустно заметил ее собеседник, – так что театры…
– Ну так кого вы мне порекомендуете?
– Подождите. Ася! – крикнул он.
Полная женщина в цветастом платье выросла на пороге кабинета.
– Асенька, мне, пожалуйста, список критиков, пишущих об Элле Гурдиной.
– Скажите, а у Эллы Александровны, точнее, у ее театра есть свой круг постоянных критиков?
– Нет, Эллочка считает это безнравственным, вы знаете, она женщина определенных моральных принципов. "Если хорошо – то пусть они пишут, что хорошо, а если дрянь – пусть говорят об этом прямо. Мне не нужна дешевая лесть". Вы представляете, в наше время и такая позиция, – директор восхищенно развел руками. – Вы бы так смогли?
Катя неопределенно наклонила голову:
– Может быть.
Когда список был принесен, Катя сунула его в сумку и, прощаясь с Александром Виленовичем, подняла глаза. Прямо над стулом директора Дома актерской гильдии висел портрет Элеоноры Дузе. "Хорошо, что не президента, – подумала Катя, – или Луначарского, все-таки видно – человек культурный. Хотя бы Дузе от Бернар отличает, такому можно смело доверить защиту актерских интересов". В коридоре было пустынно. "Максим Переверзенцев, – Катя заглянула в список, состоящий всего из двух фамилий, – надо позвонить ему и в самые ближайшие часы нанести визит".
Максим Переверзенцев жил в маленькой двух-комнатной квартире с видом на грандиозную стройку. Он встретил Катю в темном коридоре и сокрушенно спросил:
– Второй бульдозер уехал?
– Что? – Катя, подходя к дому, перепрыгивала через кучи щебня, споткнулась и чуть не подвернула ногу. Поэтому она поминутно наклонялась и потирала больное место.
– Ударились? Я сам недавно просто провалился в какую-то яму. Столько было писем протеста, подписались все мы и жильцы близлежащих домов бесполезно. Банк строит дом для своих сотрудников. Против лома нет приема. Вот вы журналистка, может, как-нибудь поднимете общественное мнение? Правда, сейчас никто ни к кому не прислушивается, время такое – каждый за себя. Лозунг бросили: "Выживайте, думайте о себе, не надейтесь на государство". Кстати, очень опасный лозунг. Такое разобщение грозит в будущем катаклизмами. Надежда только на русскую духовность и культуру, да и то весьма слабая. Вот Бунин писал о похожей ситуации в своих "Окаянных днях"…
– Да, Бунин тонко все чувствовал…
– А вы читаете Бунина? Сейчас молодежь ничем, кроме компьютерных игр, не интересуется. Вот внук одного моего знакомого – купил какого-то "Тамагочи", компьютерную игрушку на брелоке, и целыми днями возится только с ним, даже свою любимую собаку забросил… Вы проходите в комнату, вот сюда, обувь не снимайте.
Максим Переверзенцев был одет в светлую рубашку свободного покроя и короткие, чуть ниже колен, домашние брюки. Буйная шевелюра и длинный балахон придавали ему сходство с Максимилианом Волошиным в Коктебеле.
Посреди комнаты стоял темно-коричневый рояль, а стены были снизу доверху увешаны книжными полками, книги лежали даже под столом, за которым восседал Переверзенцев.
– Так зачем же я вам понадобился? – Маленькие глазки Максима Алексеевича внимательно смотрели на Катю.
– Ну, в общем, я хотела поговорить с вами о театре "Саломея", об Элле Александровне. Ведь вы часто пишете о ней.
– Что значит – часто? – Максим Алексеевич вздохнул. – Ну кто интересуется театрами? Пресса в основном старается писать о политике и экономике, а жизнь простого человека с его повседневными интересами проходит мимо наших газет и журналов. Нет, конечно, есть и рубрики, и обзоры, но всего этого, поверьте мне, очень мало. Хорошие солидные газеты прогорают, на смену им приходят какие-то однодневки. А о чем пишут? Больше крови, насилия. На первой странице заголовок "Мать утопила собственного сына" или "Шестиклассник изнасиловал пятилетнюю девочку". Я даже покупать такие газеты не могу, в руки тошно брать, не то что читать!
– Свобода слова!
– А кому она нужна?
– Как по-вашему, театр "Саломея" действительно один из лучших в Москве? В чем суть новаторского метода Эллы Александровны? – Катя решительно достала блокнот и раскрыла его где-то посередине.
– Да… Элла… – Переверзенцев почесал в затылке. – Давайте с вами чайку сообразим, правда, жара дикая, хорошо коктейль пить на пляже, но, увы!
Максим Алексеевич вскоре явился со столиком на колесиках и, протягивая Кате чашку, спросил:
– Вы о театре пишете?
– Да нет, так, разовый репортаж, неизвестно еще – выйдет или нет, часто материалы по культуре летят чуть ли не накануне выпуска.
– Вот видите, что я вам говорил?! Несчастные мы люди!
Бублики напомнили Кате уже забытый вкус бабушкиных бубликов, которые та часто покупала в Елисеевском.
– Простите, я как-то забыл спросить, откуда вы, из какого издания?
– "Столичный курьер", – осенило Катю, – новое еженедельное иллюстрированное издание московской мэрии. Только-только выходить начали.
– А кто вам посоветовал написать об Элле Александровне?
– Никто, сама решила, ведь ей вручили премию "Божественная Мельпомена"!
– Да, все правильно! Но есть и другие интересные театральные коллективы.
– Но мне хочется написать о Гурдиной! Интересная женщина, интересный театр. Я была на спектакле по Уайльду, о Дориане Грее.
– И как? – Максим Алексеевич с интересом взглянул на Катю.
– Потрясающе! Я думала, что будет строго книжный спектакль, как иллюстрированный пересказ.
– Это у вас хорошее выражение – "иллюстрированный пересказ", надо запомнить. – Максим Алексе-евич откинулся в своем кресле.
– Да… а оказалось…
– А оказалось, это личный взгляд Гурдиной на красоту порока. Причем Уайльд был всего лишь отправной точкой. С таким же успехом она могла поставить маркиза де Сада. Кстати, ходят слухи, что она собирается репетировать "Жюстину".
– Любопытно!
– Знаете, – Максим Алексеевич неожиданно подмигнул Кате, – у нас, критиков, есть свои профессиональные секреты, не пишите лучше об Элле Александровне, честно говоря, она этого не любит. Ко мне она благосклонна, а к другим… Может случиться, вы неприятностей не оберетесь. Вот один как-то написал, так потом беднягу уволили, а через месяц он и вовсе погиб, не то из окна выбросился, не то в автомобильную катастрофу попал. Находился все время во взвинченном состоянии, не пережил увольнения. А театр у Эллы Александровны замеча – тельный, уж поверьте мне! И актеры великолепные, у нее свои секреты подхода к актерам, играют четким слаженным ансамблем, такое единение нечасто встретишь. Актер старается, какой бы он ни был, прежде всего тянуть одеяло на себя, ведь актеры большие индивидуалисты, это у них в природе заложено, поэтому добиться чувства единого ансамбля, единой команды, ох как непросто! Элле это удалось.