– Думаете, это я его?! – возмутился оперативник, но Сурдина не имела намерения выслушивать его оправдания и, выпрямившись во весь свой крошечный рост, гордо покинула допросную.
До Виктора уже дошло, что благодаря «стукачеству» Севады Падояна он, возможно, избежал больших неприятностей, однако не в его характере было признавать собственные ошибки: он упрямо вздернул подбородок, взглянув прямо в глаза Сурковой. Его удивило, что вместо гнева на ее лице явственно обозначилось вначале недоумение, а потом нечто, сильно напоминающее жалость.
– Как вы? – спросила она, обращаясь к Третьякову, который к тому времени окончательно очухался и поднялся на ноги.
– Нормально, – ответил он, вновь усаживаясь на стул.
– Севада, проследите, чтобы подозреваемого доставили в санчасть – просто на всякий случай. Пусть там за ним понаблюдают, а заодно обработают ссадины и посмотрят, нет ли каких других повреждений.
– Делается, Алла Гурьевна! – кивнул Падоян.
– Не надо в санчасть, я в порядке! – пробовал было возразить Третьяков, но Падоян пресек его попытку, отрезав:
– Нет уж, начальство сказало – в санчасть, значит, в санчасть! Сами дойдете?
Редкое жилище вызывало у Антона ощущение такого обволакивающего уюта, как квартира Дарьи Ростоцкой! Дизайнерскими интерьерами здесь и не пахло, однако обстановка с порога располагала гостей чувствовать себя как дома. Стены, обклеенные темными обоями без рисунка, были увешаны фотографиями детей: судя по всему, ребятишки приходились Дарье Ростоцкой внуками. Гостиная, не слишком просторная и заставленная разномастной мягкой мебелью, походила на пещеру, в которой каждый предмет хранит свои тайны. На креслах в живописном беспорядке лежали подушки и пледы, а на двух внушительных комодах, определенно из тридцатых годов прошлого века, стояли многочисленные безделушки. Посреди комнаты лежал старый цветастый ковер, но из-за мебели его рисунка практически не было видно. Тем не менее каким-то удивительным образом весь этот кажущийся хаос на самом деле имел свой особый порядок, понятный лишь тому, кто, входя сюда, окунался в волшебную атмосферу, отражающую внутренний мир владелицы квартиры. Если бы Антона спросили, что конкретно способствовало созданию такой атмосферы, он затруднился бы с ответом, но собственные ощущения не обманешь, и он поддался необъяснимому очарованию места. Высокие окна, несмотря на наличие тяжелых штор, пропускали достаточно света, что, несомненно, нравилось двум пальмам в плетеных кадках – их разлапистые кроны отлично дополняли интерьер.
– Странно, что вы заинтересовались смертью Оленьки только сейчас! – проговорила Ростоцкая как будто бы даже с оттенком упрека.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Шеин, которому не хотелось принимать на себя чужую вину, но нужно было выяснить все до конца.
– А то, что я с самого начала говорила следователю, что ее гибель – не несчастный случай!
– Что заставило вас так думать?
– Ну, хотя бы тот факт, что Оля не стала бы пользоваться феном в ванной: у нее для этого имелось большое трюмо с розеткой!
– Знаете, – хмыкнул Шеин, – иногда люди изменяют своим привычкам!
– Но не Оля! – возразила Ростоцкая. – В ванной она только мылась, а все остальное – нанесение крема, макияжа или сушку и укладку волос – проделывала в спальне.
– А еще какие-то аргументы вы можете привести?
– Вы всерьез верите, что фен в воде способен убить человека? Ну, хрупкую старушку или ребенка – возможно, но…
– У вашей соседки было слабое сердце!
– Да нет – так, обычные проблемы возраста, причем, заметьте, не такого уж и преклонного: Оле не исполнилось и шестидесяти, когда она погибла!
– То есть вы считаете, что Ольгу Кременец убили?
– Однозначно!
– Кто?
– Разве я следователь? А вот он-то как раз разбираться и не захотел, списал все на несчастный случай!
– И все же без доказательств ваши слова – не более чем инсинуации, – заметил Шеин.
– О-о, подозреваемых было пруд пруди!
– Как это?
– Оля водилась, надо сказать, со всяким сбродом… Нет-нет, это не то, что вы подумали: алкаши-наркоманы к ней не шастали, зато она привечала всяких театральных прихлебателей – вроде тех, что ходят за артистами как привязанные, открывают им двери и подносят сумки из магазина.
– Но ведь Ольга актрисой не являлась!
– Верно, но она много лет верой и правдой служила – да-да, я правильно подобрала слово, – одной известной театральной артистке!
– Евгении Демидовой?
– О, так вы в курсе?
Ростоцкая выглядела удивленной.
– Верно, именно ей, – подтвердила она. – Вы бы видели, какой «иконостас» Демидовой украшал ее жилище: она создала настоящий дом-музей! Оно и понятно, ведь сама Демидова свою квартиру-то профукала!
– Да, я слышал.
– Потому-то Оля и решила отписать свою квартиру сыну актрисы.
– Что, простите?
Антон решил, что ослышался, однако Ростоцкая подтвердила:
– Да-да, завещала парню свое единственное жилье!
– Э-э… А он об этом знает?
– Понятия не имею, ведь я никогда не встречалась с сыном Демидовой, но много слышала о нем от Оли.
– Его зовут Кирилл, Кирилл Третьяков, – подсказал оперативник.
– Да-да, – закивала Ростоцкая. – Оля постоянно упоминала его имя: Кирюша то, Кирюша сё – не каждая мать станет так превозносить собственного ребенка, не говоря уж о чужом! Но лично я этого Кирилла не знала, я только с Олей общалась, ведь мы столько лет прожили бок о бок! Да я и Евгению-то ни разу не видела вживую, только пару раз на сцене.
– Странное решение! – заметил Антон. – Разве Ольге некому было оставить наследство?
– Ну почему же некому, – пожала плечами Ростоцкая. – У нее был сын, Гоша.
– И что же, она лишила родного сына жилплощади?
– Честно признаться, я и сама поначалу удивилась, но…
Женщина внезапно осеклась, и Шеин, как гончая, почуял след.
– Но – что? – настойчиво спросил он. – Вас что-то смущает?
– Дело в том, что Оля… Видите ли, она с удовольствием рассказывала о театре, о Евгении и ее поклонниках, но вот о своей личной жизни не особенно распространялась!
– Что, такая бурная личная жизнь?
– Да что вы, совсем наоборот! Оля дважды была замужем, но первый, студенческий брак, продлился всего пару лет. От того брака родился Георгий, а потом она снова вышла замуж, но уже лет через пять. Мужчина тот оказался плохим человеком. Сначала мы, соседи, подумали, что наконец-то и ей повезло, а Михаил этот легко втирался в доверие и производил положительное впечатление. Только потом я стала замечать, что происходит что-то не то.
– В каком смысле?
– Оля замкнулась в себе, стала редко звонить и заходить, хотя раньше мы тесно общались. А потом я заметила синяки на руках ее сынишки!
– Отчим лупил парнишку?
– Определенно!
– Пил?
– Да. Когда трезвый – вроде нормальный человек, а как уходил в запой, то пару недель от него спасу не было ни семье, ни соседям! Знаете, если бы все это сейчас происходило, я обязательно вызвала бы опеку, но тогда… тогда такое не было принято!
– Понимаю… А с вашей соседкой вы поговорить не пробовали?
– Пробовала, но Оля начисто отрицала такую возможность: думаю, ей было стыдно, а еще, думаю, она боялась мужа, ведь он и ее поколачивал! Она не рассказывала, но я-то видела, что она носила одежду только с длинными рукавами. На лице ее следов избиения я не замечала, ведь она, в конце концов, в театре работала и легко могла их замаскировать!
– А как Ольга объясняла наличие синяков у сына?
– Я старалась быть осторожной и не давить, но Оля рассказывала, что Гоша – мальчик активный и часто травмируется, играя с ребятами или занимаясь спортом. Только я в это не верила!
– Отчего же?
– Гоша не был спортивным мальчиком: он предпочитал тихо играть с машинками дома, а если выходил на улицу, то чаще всего его можно было встретить в компании девочек. Не могу представить, чтобы он носился с мячом по стадиону или дрался!
– И как долго все это продолжалось? – поинтересовался Антон.
Он люто ненавидел тех, кто обижает детей: у него внутри все восставало против того, что взрослый, здоровый мужик может поднять руку на беззащитного пацана, которого даже мать не в состоянии оградить от жестокости, так как сама боится!
– Лет пять. Но, похоже, боженька все-таки видит, что у нас, на земле, творится: как-то раз Михаил крепко выпил и затеял драку с собутыльниками на детской площадке. Кто-то его толкнул, он упал и ударился затылком о край песочницы. Пару недель пролежал в коме в больнице да и отправился на тот свет – надеюсь, что прямо в ад!
Шеин подумал, что такой исход вполне устроил бы и его.
– И что же Ольга?
– Больше она замуж не выходила, хотя поклонники у нее водились – не хотела повторения истории с Михаилом. Оля бросилась в работу и большую часть времени проводила с Демидовой: она не только занималась ее театральными костюмами, но и обшивала с головы до ног в обычной жизни. Она стала не только костюмером актрисы, но и секретарем: оплачивала счета, ходила за покупками и организовывала поклонников выполнять мелкие поручения, когда сама не справлялась – а им-то только в радость услужить кумиру!
– Вы как будто осуждаете Ольгу? – заметил Антон.
– Не то чтобы… Она, конечно, настрадалась, но, по моему мнению, главное в жизни – дети, а не какие-то чужие люди. Если хотите знать мое мнение, то Демидова неплохо устроилась: куча народу бегала перед ней на цырлах, с готовностью исполняя любое желание! Не знаю уж, как она сына воспитывала, только вот Оля без конца о нем трещала: какой он талантливый, музыкальный и вообще удивительно-замечательный! А ведь у нее рос собственный мальчишка, но ему она не уделяла и десятой доли внимания, достававшегося Кириллу.
– Да уж, – согласился Шеин, – удивительно!
– Гоша, конечно, особыми способностями не блистал, но все-таки он – родная кровь!