— О да, — сказал Аллейн. — Она здесь.
— Как она к вам попала?
— Я попросил одного человека купить ее для меня.
— Но почему?
— Не знаю, почему я пустился на такие хитрости, может быть, потому, что мне безумно хотелось иметь эту картину не только из эстетических побуждений, и я боялся, что вы сразу догадаетесь об этом, если я сам куплю ее.
— Я полагаю, что действительно почувствовала бы себя неловко.
— Да. — Аллейн немного помолчал, а потом сказал: — Вы помните, как я увидел вас в тот день, когда вы рисовали и чертыхались про себя? Как раз в этот момент из Сувы выходил корабль. И эти мрачные холмы и нахмурившееся небо у вас за спиной…
— Мы тогда поссорились, не так ли?
— Да.
Лицо Трой порозовело.
— В самом деле, почти не было случая, чтобы мы встретились и не поссорились, — сказал Аллейн. — Как вы думаете, почему?
— У меня всегда срабатывал инстинкт самосохранения.
— Да? Я очень долго думал, что просто не нравлюсь вам.
— Это не так. Просто вам удавалось задеть меня за живое.
— Если бы не то проклятое дело, все могло бы быть по-другому, — сказал Аллейн. — Какая жалость, что в жизни мы не можем вести себя, как персонажи бульварных романов. Ведь условия были просто идеальными, согласитесь. Убийство в вашем доме. Основания подозревать вас достаточно серьезные, чтобы придать драматическую окраску происходящему, но не настолько серьезные, чтобы безусловно считать вас причастной к убийству. Я, мрачный сыщик, находящий время, однако, чтобы примерить на себя роль героя-любовника. По законам жанра вы должны были против своей воли влюбиться в меня. А вместо этого вы испытываете этакую брезгливую неприязнь. Если бы вы попытались написать абстрактный портрет моей скромной особы, я бы на нем весь состоял из протоколов полицейских допросов, при этом глазом я приклеился бы к замочной скважине, а в руках держал бы охапку чужих писем. На заднем плане высилось бы здание морга, а по периметру вся эта милая картинка была бы украшена гирляндами из наручников и веревок палача. Я не прав?
— Глупости, — сказала Трой.
— Может быть. Да. Это всего лишь мужское тщеславие, которое пытается придумать самые необычайные объяснения самому простому явлению. Просто случилось так, что вы меня не любите. Да и какого дьявола вы должны меня любить?
— Просто случилось так, что вы меня не понимаете, — парировала Трой. — И какого дьявола вы должны меня понимать?
Она взяла сигарету и подняла к нему лицо, чтобы он дал ей прикурить. Прядь коротких темных волос упала ей на лоб. Аллейн поднес спичку к сигарете, потом бросил ее в камин и дотронулся пальцами до этой пряди.
— Ужасная женщина, — отрывисто сказал он. — Я так рад, что вы пришли навестить меня.
— Послушайте, — сказала Трой более дружелюбно, — я всегда испытывала страх перед этим. Любовь и все такое прочее.
— Вы имеете в виду физическую сторону любви?
— Да, но не только. Вообще все это. Полный отказ от внутренней независимости. Не только физическую, но и духовную близость.
— «Мой ум — мое царство».
— Я чувствую, что тогда это уже будет не так, — сказала Трой.
— Меня больше ужасает, что это все равно останется именно так. Вам не кажется, что у самых близких людей непременно бывают моменты, когда они оба чувствуют себя очень разъединенными, очень одинокими? Это наверняка так, в противном случае почему нас так поражает, когда изредка мы можем прочесть мысли друг друга?
Трой посмотрела на него с какой-то застенчивой решимостью, и сердце перевернулось у него в груди.
— А вы можете читать мои мысли? — спросила она.
— Не слишком отчетливо, Трой. Я не смею хотеть этого.
— Я иногда могу прочесть ваши. Это одна из тех вещей, которые заставляют срабатывать мой инстинкт самосохранения.
— Если бы вы могли прочесть их сейчас, — сказал Аллейн, — у вас были бы все основания испугаться.
Вошел Василий с чаем. Аллейну было достаточно одного взгляда, чтобы догадаться, что Василий успел сбегать в свой любимый магазин деликатесов за углом, чтобы купить икру. Он сделал целую горку намасленных тостов, нарезал уйму лимонов и заварил чай в огромном чайнике эпохи Стюартов, принадлежащем леди Аллейн, который ее сын одолжил у нее лишь затем, чтобы показать одному коллекционеру. Василий даже нашел время, чтобы переодеться в свой лучший костюм. На его лице сияла вызывающая чувство неловкости многозначительная улыбка. Он что-то шептал себе под нос, расставляя эти неслыханные яства на низеньком столике рядом с Трой.
— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Василий. — Нужно что-нибудь еще, сэр? Может быть, мне…
— Нет, нет, — поспешно сказал Аллейн, — все просто замечательно. Этого вполне достаточно.
— Икра! — воскликнула Трой. — Ой, какая прелесть! Это просто райское угощение!
Василий довольно рассмеялся, потом извинился и с поклоном удалился, закрыв за собой дверь с заговорщическим видом субретки из французской комедии.
— Вы совершенно покорили старого дуралея, — сказал Аллейн.
— Кто он такой?
— Он русский, достался мне в наследство от одного из дел, которые я вел. Его чуть было не арестовали. Неужели вы вправду можете есть икру и пить чай по-русски[44]? Хотя он принес немного молока.
— Я не хочу молока, и я могу съесть любое количество икры, — заявила Трой.
Когда они закончили и Василий убрал со стола, Трой сказала:
— Мне пора идти.
— Еще рано.
— Разве вам не нужно быть в Скотланд-Ярде?
— Они позвонят, если я срочно понадоблюсь. Я должен быть там позже, вечером.
— Мы ни разу не упомянули Банчи, — сказала Трой.
— Да, — ответил Аллейн.
— Вы сегодня рано закончите?
— Не знаю, Трой.
Он сел на скамеечку для ног, стоявшую рядом с ее стулом. Трой взглянула, как он оперся подбородком на длинные, худые руки.
— Не нужно говорить об этом деле, если вам не хочется. Но если вам захочется о нем поговорить, то я здесь.
— Вы здесь. Я все еще пытаюсь привыкнуть к этому. Как вы думаете, вы еще когда-нибудь придете сюда? Известно ли вам, что я поклялся себе не сказать вам ни слова о любви за весь сегодняшний благословенный вечер? Что ж, может быть, нам действительно лучше поговорить об этом деле. Я совершу вопиющий служебный проступок и скажу вам, что, может быть, сегодня вечером произведу арест.
— Вы знаете, кто убил Банчи?
— Мы полагаем, что нам это известно. Если сегодняшнее представление пойдет так, как нужно, мы сможем получить основания для ареста. — Он повернулся и посмотрел ей в лицо. — О! — сказал он. — Опять моя работа! Почему она вызывает у вас такое отвращение?
— Мое отношение ничем не обосновано и неоправданно, — ответила Трой. — Просто я испытываю непреодолимый ужас перед смертной казнью. Я даже не знаю, согласна я или нет с аргументами в пользу ее отмены. Это просто один из тех случаев, которые сродни болезни. Как клаустрофобия. Когда я была ребенком, я обожала легенды Инголдсби. В один прекрасный день наткнулась на ту, что о милорде Томноди и о повешении. Она произвела на меня необычайное впечатление. Она снилась мне по ночам. Я никак не могла выбросить ее из головы. Я часто переворачивала страницы этой книги, зная, что вот-вот дойду до нее, замирая от ужаса, и все равно должна была ее прочесть. Я даже сделала рисунок на этот сюжет.
— Это должно было вам помочь.
— Не думаю, чтобы это помогло мне. Мне кажется, у каждого человека, даже у тех, кто напрочь лишен воображения, есть свой кошмар, который мучает его. У меня всегда был этот. Я никогда раньше об этом не говорила. Поэтому вы можете понять, что когда мы с вами тогда встретились во время расследования и вы арестовали человека, который был мне знаком… — Ее голос дрогнул. — А потом был суд, и конец…
Нервным движением она дотронулась до его головы.
— Это не ваша вина. И в то же время мне невыносима мысль, что вы к этому причастны.
Наступила полная тишина.
Аллейн взял ее руку и прижался к ней губами. Все, что ему когда-либо доводилось испытывать, малейшие оттенки чувств — глубокая скорбь, легкое недовольство, огромная радость и маленькое удовлетворение, — все это было лишь увертюрой к тому мгновению, когда ее рука растаяла под его губами. Он ближе склонился к ней. Все еще держа ее руку как талисман, он проговорил, почти касаясь губами ее ладони:
— Так должно было быть. Клянусь, это было предопределено. Не может быть, чтобы я один чувствовал такое. Трой?
— Не сейчас, — прошептала Трой. — Не нужно больше. Пожалуйста.
— Нужно.
— Пожалуйста.
Он наклонился, сжал ее лицо в своих ладонях и крепко поцеловал в губы. Он почувствовал, как она вся ожила от его прикосновения.
— И не думайте, что я собираюсь просить у вас прощения, — сказал он, отпустив ее. — Вы не имеете права отказываться от всего этого. Вы слишком привередливы, моя милая. Я ваш мужчина, и вы сами знаете это.
Они уставились друг на друга.
— Это то, что вам нужно, — добавил Аллейн. — Высокомерный мужчина.
— Самоуверенный индюк, — дрожащим голосом произнесла Трой.
— Я знаю, знаю. Но, по крайней мере, вам это не показалось невыносимым. Трой, ради Бога, неужели мы не можем быть честными друг с другом? Когда я поцеловал вас, почувствовал, что вы отвечаете мне с таким же пылом. Мог я ошибиться?
— Нет.
— Словно все ваше тело кричало, что вы любите меня! Как я могу после этого не быть самоуверенным?
— Как я могу не быть потрясенной?
Когда он увидел, что она действительно потрясена случившимся, мучительная волна сочувствия поглотила все его мысли. Он пробормотал:
— Простите меня, мне очень жаль.
Трой начала говорить очень медленно.
— Дайте мне сейчас уйти. Я хочу подумать. Постараюсь быть честной. Даю вам слово, я никогда не думала, что люблю вас. Мне казалось, я не могу любить вас, если при каждой нашей встрече меня охватывает чувство, будто вы требуете от меня чего-то, и это приводит меня в бешенство. Я ничего не знаю о физической стороне любви. Я не знаю, как много она значит. Просто не могу побороть свой страх, и в этом все дело.