омические причины, отчего да почему этот матадор не может сосредоточиться, почему он потерял интерес к своей работе; они до того яростно восстали против Маноло, настолько его перепугали угрозой расправы, что в последний день ярмарки он все-таки показал блестящее выступление.
Если бы существовал механизм дисквалификации, способный отлучить Каганчо от его прибыльного бизнеса, он, надо думать, почаще давал бы неплохие вечера. С одной стороны, его оправдание в том, что рискует-то он, а не зрители, но ведь они ему за это и платят соответственно; мало того, публика потому и протестует, что Каганчо отказывается идти на риск. Да, он уже получал ранения, но это всякий раз происходило по чистой случайности, например, из-за внезапного порыва ветра, который оставлял его неприкрытым, когда он работал близко к быку, которого счел достаточно безопасным. Подобные факторы ему не подвластны, и, возвращаясь на арену из больницы, он не подходит даже к безобидному быку, так как не может гарантировать, что очередная игра ветра не подбросит ткань или опутает плащом ноги, или он сам на него наступит, а то и бык вдруг ослепнет. Он единственный тореро, ранение которого меня порадовало; но это тоже не выход, потому что по возвращении из госпиталя он ведет себя хуже, чем до попадания на больничную койку. И все же он до сих пор получает контракты и грабит публику, потому что та знает, что стоит ему захотеть, как он выдаст безупречную и блестящую фаэну, модель идеального исполнения, и завершит ее великолепным убийством.
Лучший убийца на сегодня — это Никанор Вильялта, кто начинал с мошенничества, пользуясь своим ростом, чтобы перегнуться через быка, которого попутно ослеплял своей широченной мулетой, но сейчас он настолько улучшил технику, что — по крайней мере, в Мадриде, — убивает практически каждого быка в близком контакте, уверенно, грамотно, решительно и эмоционально, усвоив метод, как выиграть от волшебства своей левой кисти, чтобы действительно ею убивать, а не всего лишь показывать фокусы. Вильялта — пример незатейливой личности, о чем я говорил в начале этой главы. По уровню интеллекта, а также в беседе он уступит вашей двенадцатилетней сестренке, учись та в школе для умственно отсталых, зато любовь к славе и вера в собственное величие у него развиты настолько высоко, что на них можно вешать шляпу. В довесок к тому он обладает полуистерической храбростью, которая даст фору рассудочной отваге. Лично я нахожу его невыносимым, хотя любой, кто не возражает против тщеславной истеричности, найдет его вполне приятным в общении; вместе с тем со шпагой и мулетой в Мадриде он представляет собой самого храброго, надежного, результативного и эмоционального убийцу в современной Испании.
Лучшими шпажистами в мое время были Мануэль Варе по прозвищу Варелито, возможно, лучший убийца в моем поколении; Антонио де ла Аба, он же Сурито; Мартин Агуэро; Маноло Мартинес и Луис Фрег. Варелито был среднего роста, простодушный, искренний и результативный убийца. Как оно бывает со всеми убийцами среднего роста, ему постоянно доставалось от быков. Не успев до конца восстановиться после раны, полученной годом раньше, он оказался не в состоянии убивать в своем прежнем стиле на апрельской ярмарке 1922 года в Севилье, и толпа несколько дней кряду освистывала его неудовлетворительную работу. Он всадил шпагу в быка, но, когда повернулся к нему спиной, тот в ответ всадил ему рог чуть ли не в прямую кишку, разорвав внутренности. Почти такая же рана, какую весной 1930-го получил Сидни Франклин, но тот хотя бы оправился, а вот Антонио Монтес от таких повреждений погиб. Варелито был ранен в апреле, продержался до 13 мая. Когда его несли по кальехону в медпункт, зрители, лишь минуту назад вопившие оскорбления, взялись перешептываться, как оно всегда бывает после серьезной кохиды,[31] а Варелито, обернув к ним лицо, прокричал: «Что, добились своего? Добились, да? Довольны? Теперь уже все. Теперь точно все». С ним действительно было уже все, хотя сама смерть заняла целых четыре недели.
Сурито был сыном прославленного пикадора старой закваски, последнего в своем роде. Выходец из Кордовы, смуглый, худощавый и серьезный, с печальным лицом в минуты спокойствия и глубокой верой в матадорскую честь, он убивал классически, неторопливо и красиво, а чувство собственного достоинства не позволяло ему прибегать ни к преимуществам, ни к фокусам, ни даже отклоняться от прямой линии, когда он шел на сближение. Это был один из четверки новильеро, которые произвели фурор в 1923 и 1924 годах, а когда остальные трое — которые были более зрелыми, чем он, хотя и ненамного, — уже были произведены в матадоры, он прошел свою альтернативу в самом конце сезона, хотя его ученичество еще не было формально окончено, в том смысле, что, по идее, учиться надо бы до тех пор, пока не станешь в ремесле полным мастером.
Если на то пошло, ни один из этой четверки не прошел ученичество как подобает. Мануэль Баес, прозванный Литри, самый сенсационный из всех четырех, был вундеркиндом по части доблести и реакции, но храбрость его была безрассудной, а техника боя безграмотной. Это был невысокий, смуглолицый и кривоногий парнишка со смоляной шевелюрой, кроличьей физиономией и нервным тиком, который заставлял его подмигивать набегающему быку; но в течение целого года он успешно восполнял нехватку знаний собственной смелостью, быстрой реакцией и везеньем, а когда быки его подбрасывали — в буквальном смысле сотни раз, — он держался настолько близко к рогу, что у быка не получалось его хорошенько боднуть, так что слепая удача оберегла его от всех серьезных ран, кроме одной. Мы называли его корне де торо, «бычье мясо», и дата альтернативы, в общем-то, не играла особой роли, потому что он все равно сражался под влиянием нервозной смелости, которая не могла продлиться долго, а его неряшливая техника была залогом приближающейся катастрофы, так что чем больше денег он успеет сделать, пока возможно, тем лучше. Он получил смертельную рану в первом же бою 1926 года, в начале февраля, в Малаге, пробыв в ранге полного матадора лишь один сезон. Может, он и не умер бы от той раны, но у него развилась газовая гангрена, и ногу ампутировали слишком поздно. Как говорят тореро, «если мне суждено пролить собственную кровь, пусть это будет в Мадриде», хотя валенсийцы заменяют Мадрид Валенсией, так как, именно в этих двух городах ведутся самые серьезные бои; отсюда наибольшее количество ранений и, как следствие, наличие самых опытных хирургов. Нет времени ждать, пока приедет специалист из другого города, чтобы выполнить наиболее срочную и важную часть операции, а именно, правильно вскрыть и вычистить рану, чтобы в ней не завелась инфекция, а ведь возможных траекторий у внутренних повреждений может быть сколько угодно. Я однажды видел рану в бедре, где входное отверстие было по размеру не больше серебряного доллара, зато зондирование показало, что травматических каналов там аж целых пять: это случилось из-за того, что человек несколько раз прокрутился на этом роге. Порой и кончик рога расщепляется прямо в ране, усугубляя дело. И все эти внутренние раневые каналы надо вскрыть и прочистить, причем рассекать ткани надо как можно более скупо, чтобы заживление пошло быстрее, а возможная утрата подвижности была как можно меньшей. Перед хирургом, специализирующимся в корриде, стоят две задачи: спасти человека, что свойственно любому другому хирургу, и как можно скорее вернуть его на арену, чтобы тот мог выполнять заключенные контракты. Так вот как раз умение ставить на ноги побыстрее и позволяет такому специалисту требовать высокие гонорары. Это очень специфическая область хирургии, но в своей простейшей форме, а именно, когда лечится наиболее примитивная рана, которая чаще всего имеет место между коленом и пахом, или между коленом и щиколоткой, так как именно здесь опущенные рога обычно цепляют человека, состоит в скорейшем зашивании бедренной артерии (если она была порвана), после чего зондом — а чаще всего просто пальцем — выщупываются и чистятся все травматические каналы, при этом сердцу пациента не дают остановиться инъекциями камфары, а кровопотерю восполняют обычным солевым раствором, и так далее и тому подобное. Как бы то ни было, нога Литри воспалилась в Малаге, и ее ампутировали, хотя перед подачей наркоза сказали, дескать, просто почистим рану, а когда он пришел в себя и обнаружил, что ноги нет, ему уже не хотелось жить и он был в страшном отчаянье. Я ему очень симпатизировал и потому крайне сожалел, что он не умер до ампутации, потому как он все равно был обречен с той минуты, когда прошел альтернативу, это был лишь вопрос времени, когда удача от него отвернется.
А вот Сурито вообще никогда не везло. После прерванного ученичества его репертуар был самым скудным в части работы с плащом, а приемы с мулетой в основном представляли собой пассы пор альто и молинете (легко осваиваемый трюк), зато великолепие его шпаги и чистота стиля при закалывании оказались в тени из-за сумасшедших выходок Литри и блестящего сезона, который показывал Ниньо де ла Пальма. После смерти Литри у Сурито было два славных сезона, но не успел он воспользоваться шансом занять главенствующие высоты в профессии, так как его техника устарела, потому что он не осваивал новые приемы с плащом и мулетой, ну а поскольку он всегда целился шпагой очень высоко, в самую вершину «окошка» между лопатками, ему было трудно держать мулету в достаточно низком положении из-за чрезмерно вскинутого левого плеча, и вот почему ему так часто доставалось от быков; в особенности те страшные удары дугой рога в грудь, которые сбивали его с ног практически при всяком закалывании. Потом он едва не потерял целый сезон из-за внутренних повреждений и какой-то опухоли, образовавшейся у него на губе после очередного ранения. В 1927-м он сражался в настолько плохой физической форме, что на него было больно смотреть. Он понимал, что стоит матадору потерять один-единственный сезон, как его сбросят со счетов, на следующий год у него будет лишь пара-тройка боев, и заработать на жизнь не удастся, так что весь тот сезон Сурито сражался, как мог; его лицо, обычно покрытое здоровым загаром, было бледным, как выгоревшая на солнце парусина; одышка его мучила такая, что вызывала жалость; и все же он атаковал, как и прежде, по прямой, в близком контакте, в том же классическом стиле и со все той же нехваткой удачи. Когда бык сшибал его с ног или наносил палетасо, то есть удар боковой частью рога, который, по заверениям тореро, мало чем лучше рваных ран, потому что приводит к внутренним кровоизлияниям, он терял сознание от слабости; его уносили в медпункт, приводили в себя, и он вновь выходил на арену, чтобы убить следующего быка, сам едва держась на ногах. По причине такого своеобычного стиля быки били его почти при всяком закалывании. В тот сезон он провел на арене двадцать один вечер, из них двенадцать раз терял сознание, но убил всех быков, сорок две штуки. Этого, однако, оказалось недостаточно, а виной тому была его недостаточно стильная работа с плащом и мулетой, его общее физическое состояние и тот факт, что публике не нравилось, что он валится в обморок. В одной из сан-себастьянских газет появилась даже передовица, полная гнева и возмущения. Между прочим, в этом городе он выступал удачнее всего, а он