еперь выходите в коридор, а я подумаю, как вас лечить будем. Да, конечно, будем лечить, никто вас бросать не собирается. Вот вы помогите ему выйти в коридор, а вы останьтесь.
После закрытия двери за пациентом.
– Метастазы в обоих полушариях мозга, и хорошо так все пророщено. Мы ему еще диагностику сделаем, позитронно-эмиссионную томографию. Потому что метастазы есть, а где первичный рак – неизвестно. И гормоны надо принимать немедленно. Вот я пишу направление в процедурный кабинет, пусть ему дексаметазон сделают прямо сейчас. Двенадцать миллиграммов. Вот берите и поднимайтесь в 307-й кабинет. Нет, бесплатно. Пусть племянница ведет его на укол, а вы выйдете из нашего здания и пойдете направо, там здание ядерной медицины, запишитесь на исследование ПЭТ. Нет, тоже бесплатно. После обследования снова к нам, и будем смотреть, что и как лечить. Следующий.
– Здравствуйте, проходите. Присаживайтесь. Фамилия. Что-то я вас не вижу в компьютере, вы записывались? Были в 409-м кабинете, там и карточка, так пусть пока жена принесет карточку. А я в компьютере вас поищу. А вы пока расскажите, что беспокоит. Так, рак простаты, биопсия. Какие две болячки? Сейчас беспокоят две болячки на груди? Как интересно, а при чем тут нейрохирург: рак простаты и болячки на груди. Ну-ка, расстегивайте свою телогрейку… да-да-да, вот они какие, ваши две болячки. Нет, вам не ко мне надо, а к общему онкологу в 221-й кабинет… Ах перепутали? Вместо 221-го кабинета пришли в 212-й? Ничего, бывает. Идите по коридору налево в 221-й кабинет. До свидания. Следующий.
– Здравствуйте, проходите. Присаживайтесь. Что вас заставило к нам обратиться? В какую ногу отдает боль? Когда началось? Чем болели в жизни? Встаньте, походите по кабинету. Правая нога хуже слушается? Онемение в ноге есть? А снимки есть? Угу. Угу. Кем работаете? А если мы вам предложим операцию, как вы настроены? Цирроз печени – это, конечно, нехорошо, но пусть вас посмотрит наш анестезиолог. Может, и с циррозом печени получится сделать операцию. Тромбоциты? Порешаем. В 203-й кабинет к анестезиологу прямо сейчас. Он скажет, можно вас оперировать или нет. Потом снова к нам. Следующий!
– А, Алексей, здравствуйте! Да, год после операции. Как дела? Эндокринолог смотрел? Окулист? А зрение все так же? Ну да, ну да, опухоль, конечно, подпортила, полглаза видит, полглаза нет, но хоть не хуже? Хорошо. Самочувствие как? Ну отлично. Тогда делаем свеженькую МРТ и, если все хорошо, прощаемся еще на год. Следующий!
– Здравствуйте, проходите. Как дела? Два года после удаления опухоли. На МРТ рецидива нет. Вот молодец, и ЭЭГ сделал, ЭЭГ хорошая, и осмотр окулиста есть, поля зрения хорошие. Как этот год прошел? И приступов нет? Все два года? Отлично. Но таблетки пока оставим в той же дозе. Походите взад-вперед. Руки вперед, ноги. Хорошо. Чем занимаетесь? Даже работаете? Совсем молодец. Смотрите на молоточек. Теперь сюда. Руки на коленки. А навязчивые движения в руках у вас давно? Ну если с детства, тогда ничего. Все отлично. Да, обычный образ жизни, только в жаркую баню нельзя. В общем, что вам организм разрешает, то и делайте. Приезжайте через год. Следующий.
– Здравствуйте, проходите. Присаживайтесь. Выглядите вы хорошо, а как себя чувствуете? Совсем-совсем нормально? И голова не болит? А вот до операции были судорожные припадки, так они сейчас есть? Нет? Ни одного припадка за год после операции? Отлично. Походите по кабинету. Не шатает, не «закидывает»? Очень хорошо. Что там написано про вас… да, опухоль удалена полностью, отлично. Садитесь. Сюда смотрите, на молоточек. Теперь сюда. Руки на коленки. Руки вперед вытяните, пальцы разведите, глаза закройте. Пальцем до носа достаньте. Теперь другим. Хорошо. Да, я понимаю, что дома скучно, так можете выйти на работу. Кем работали? Воспитательницей в садике? Работать можно, но смотрите на самочувствие – что можете, то и делаете. Не переутомляться. За давлением следите. Следующий!
– Здравствуйте, проходите. Вы принесли МРТ мужа? Давайте сюда… да-да-да… Он себя обслуживает? Немного ходит? С ребенком сидит… ребенку сколько лет? Да уж. Вы читали заключение? Появились новые очаги. Один, два… вот я четыре вижу. Операцию предлагать не будем. При четырех очагах операция только хуже сделает. Теперь будем лечить химиопрепаратами. Химиотерапевты вас берут на лечение? Ну и отлично, что берут. Сделаем химию, а там уж как получится. Если состояние ухудшится, надо будет гормоны назначить. Это вам терапевт скажет. До свидания. Следующий!
Так продолжалось семь часов.
Наконец прием подошел к концу. Последний пациент уже собирал свои бумажки, роняя снимки МРТ, три анализа крови и кардиограмму, как за окном опять забелело нечто тусклое. Пациент перевел взгляд на окно, и из его рук опять посыпались только что поднятые снимки МРТ, три анализа крови и кардиограмма.
– Это… это что? – заикаясь, спросил он. – Привидение?
– Это? Ай, не обращайте внимания, это Смерть. Ничего особенного, – отмахнулся Александр Сергеевич, которому уже хотелось закончить наконец прием – и так на полчаса задержался.
– Но если смерть… – побледнел пациент.
– Я вас умоляю, что вы так трясетесь? Это не ваша Смерть, а посторонняя. Она не за вами и даже, как ни странно, не за мной. Вот еще вы забыли, это ваша флюорография, не потеряйте.
– А откуда вы знаете, что не за мной? – не успокаивался пациент.
– Я знаю все, – заявил Александр Сергеевич и показал на стену за своей спиной, на которой висели бесконечные дипломы, сертификаты, грамоты и патенты. – Вы таки забыли, что я профессор и доктор наук? Посмотрите, сколько всего на стене висит про то, какой я умный! Я для чего их повесил – наизусть учить и у елочки декламировать? Я их повесил, чтобы пациенты читали и думали: он все знает! Он старый и мудрый еврей, современник Моисея и Исаака. Он – это я. Идите и не нервничайте, уберем мы вашу опухоль, и вы еще проживете сто раз по сто лет, как эти самые Моисей с Исааком.
Успокоенный пациент ушел. Александр Сергеевич укоризненно поглядел на Смерть, уже проскользнувшую сквозь щелочку и нависшую над ним:
– И что, ты таки считаешь, что это порядочно? Зачем пугать мальчика, ведь он совсем мальчик, и сорока лет еще нет. Ты отлично знаешь, что у него – чудная доброкачественная менингиома в удобном месте, что ребята ее удалят и он проживет, сколько ему отмерено, а может, из вредности и дольше. Злая ты все-таки. Добрее надо быть, и не смотри на меня умоляющими глазищами, в которых «вся скорбь еврейского народа», как говаривал мой папа, тоже хирург, а он в глазах разбирался.
Смерть слегка заколыхалась в сомнении.
– Ладно, – Александр Сергеевич смилостивился и перестал распекать Смерть за неподобающее поведение. – Садись, есть дело. У меня тут одно юное дарование пытается писать диссертацию, так мне совсем не нравится, что такое он там понапридумывал. В прошлом году у меня два аспиранта защитились, что недопустимо мало, раньше по четыре-пять защищалось. Давай так: ты принимаешь участие в исследовании в качестве негативного фактора, действующего на пациентов основной группы. А мой диссертант будет обсчитывать эффективность применения различных отгоняющих воздействий: ругательств, выстрелов, летящих ботинок, помидоров, фонендоскопов. Вот второй краниотом у нас сломался, так можно им швыряться… он все равно больше ни на что не годен. Такого бреда еще никто не писал! Потом мы с тобой съездим в Москву и Барселону на симпозиумы, ты будешь иллюстративным материалом на моем докладе. А потом, уже на защите диссертации… Стой, стой, ты куда?
Смерть втянулась в щелку рамы и растворилась в хмуром ноябрьском снегопаде.
– Ай-ай-ай, – покачал головой Александр Сергеевич (напрочь не Пушкин). – Почему она не хочет ехать на симпозиум? Наверное, ее обидело, что она «негативный фактор». Она такая ранимая. Нехорошо получилось.
Глава двадцатая. Муму – это вовсе не из Тургенева
– И что твой Трофимов?
– Что-что, винты поставил, так ничего не болит, доволен и счастлив. Ходит курить вниз на улицу. Зима вообще-то, ноябрь. Простудится, и опять все коту под хвост.
– Если ходит курить – точно выздоровел, верная примета. А Ника?
– Ника ногами шевелит. Не сильно шевелит, но пытается вставать. Веселая, будто уже плясать может.
– Не сможет она плясать. Чуть-чуть ходить бы… и то не верится. Наш с Павлом Борисовичем вчерашний дяденька с моторной зоной тоже хороший, руки-ноги шевелятся. Мониторинг очень благополучно прошел. Когда заживет, отправим на лучевую терапию.
– А твоя Люська как? Рука болит?
– Ничего Люська, нормально. Палец в лонгете не болит, если по нему не стучать. Люська валяется на диване, скачала себе в «читалку» книжку какого-то Еськова «Занимательная палеонтология» и ворчит, что там мало написано про палеотрагусов. Ты знаешь, кто это такие? Вот и я тоже. На что ей сдались эти палеотрагусы, хотела бы я знать.
Митя порозовел от удовольствия. Значит, она не забыла его рассказ! Значит, палеотрагусы произвели впечатление!
– Я могу ей рассказать про палеотрагусов, – обрадованно сказал он. – Про них не очень много известно, но все-таки больше, чем пишет Константин Еськов. Если вы, Варвара Вадимовна, дадите ее телефон, я позвоню и расскажу.
На мгновение в ординаторской все замолчали. Потом Мигель заржал. Варвара посмотрела на него укоризненно и сказала:
– Конечно, Митя, палеотрагусы сейчас жизненно необходимы моей несчастной девочке. Вот телефон. Непременно позвони. Ей скучно, и ты в обнимку с палеотрагусом заполнишь пустоту.
Митя записал телефон. Ну и пусть смеются, подумаешь. Палеонтология – очень интересная наука. Ради нее можно и насмешки потерпеть.
– Как, вы все уже пришли? Неужели я последний? – это Макс. – Зуеву реаниматологи сняли с операции, им сердце не понравилось. Кто ее ведет? Срочно договаривайся на УЗИ сердца в восьмой больнице, чтобы завтра соперировать все-таки.
– Второй раз снимают с операции! Первый раз из-за крови. Сейчас из-за сердца. Ладно, я позвоню. А кого берем вместо нее?