Варвара: Я ей уже делала на той неделе и на позапрошлой неделе тоже. Действительно, пора повторить. Надо же, так и лежит в сопоре. А ведь доброкачественная опухоль была, всё хорошо удалили, и ничего такого страшного у нее нет.
Все выходят. Заведующий остается один, вздыхает с облегчением, дописывает техзадание для покупки дрелей. В приоткрытое, несмотря на холодную погоду, окно втягивается нечто бледное, зловещее.
Макс (не отрываясь от техзадания на дрели): Кофе будешь?
Смерть замирает в окне. Макс со вздохом встает, варит кофе и протягивает чашку Смерти. Смерть втягивает коричневую жидкость, образуя пищеварительную вакуоль, как амеба, потом кофе, видимо, распространяется по всему организму, потому что Смерть из белесой становится приятного светло-бежевого цвета. Она начинает медленно выползать из окна на улицу.
Макс: И не приходи к нам. У нас без тебя тошно, лифты сломались, аппаратуру не покупают, Зуева плачет.
Смерть послушно кивает и исчезает.
Макс наконец один. Он подходит к кофемашине и нажимает кнопку. Зажигается красная лампочка. Кофе кончился.
Глава двадцать третья. Одна из подлинных историй, рассказанных за кофе в кабинете заведующего
Это в девяностые годы было. Тогда на Уралмаше весело жили: по вечерам выстрелы, поножовщина – обычное дело. Но эта история совершенно невинная, и не надо говорить, что медики – циники. Жизнь у нас такая, а мы белые и пушистые. И на работе, кстати, не пьем вообще вопреки расхожим анекдотам, но тут случай особый.
Итак, сдают долгожданный новый хирургический корпус четырнадцатой больницы. Речи, перерезание ленточки, «несмотря на трудные времена, администрация нашла средства»… и т. д. Наконец уехали начальники, журналисты, гости и вообще все посторонние, а в абсолютно пустом новехоньком здании осталась дежурная хирургическая бригада. Хирурги, анестезиологи, медсестры, санитары пошли праздновать открытие, благо ни одного пациента в корпусе еще нет.
Прошло не больше получаса, не успели даже толком набраться – приезжает «скорая»: паровозная травма, мужик по пьянке пободался с паровозом, нужна ампутация обеих ног – их насовсем отрезало. Все хирурги порадовались, что еще напрочь трезвые, сделали операцию чисто, культи аккуратные, больной без осложнений, спит в наркозе. Отрезанные ноги в сапогах санитар понес в морг. Стучал-стучал – не открывают: там тоже нормальные люди работают, тоже отмечают открытие хирургического корпуса. Санитар плюнул, поставил ноги в сапогах на крылечко и пошел дальше праздновать.
Идет мимо уралмашевский бомж, почти босой – о-о! сапоги! Хорошие сапоги! Правда, тут еще какие-то ноги в сапогах торчат, ну да это мы мигом. Ноги вынул, сапоги надел. Потом ноги взял и отнес соседу на крылечко – приколоться. Такое у уралмашевских бомжей чувство юмора. А ноги заслуженные, все в наколках типа «Мы устали» и с другими интересными текстами.
Рассвело. На крылечко выходит сосед. Видит – ноги стоят. С надписями. Сосед оседает в сердечном приступе. Приезжает «скорая», забирает соседа и видит – ноги стоят. Звонит в милицию – у нас расчлененка! Тогда еще милиция была, а не полиция. Милиция вся в поту по всему Уралмашу ищет недостающие детали к ногам – нету!.. Потом соображают, что шибко красиво и аккуратно отрезано. Кто-то говорит: «А вот вчера новый хирургический корпус открывали». Милиция берет ноги и отвозит в хирургический корпус. Звонят. Выходит отпраздновавший дежурный анестезиолог Версман.
– Ваши ноги? – строго спрашивает милиция.
Версман анализирует свои ощущения и оглядывает ноги – сперва свои, потом предлагаемые милицией.
– Нет, – отказывается он от дополнительной пары ног.
– А пациенты у вас в корпусе есть?
– Нет, – Версман и от пациентов отказывается на всякий случай.
– А ноги вчера отрезали? – допытывается милиция, которой очень надоело бегать с ногами по Уралмашу и примерять их всем Золушкам.
– Ноги отрезали, – нехотя соглашается Версман. Милиция радостно всучивает ему ноги и уезжает, засчитывая себе дело с расчлененкой.
Круг замкнулся.
Глава двадцать четвертая. Самая обычная стрельба
Утро началось громко.
Бах! Бабах! Бах!
В коридоре гремели выстрелы. Митя бросился на звук. Как ни странно, паники не было и, кроме него, никто не испугался. Больные выглядывали из палат, понимающе кивали: «Ах да, это хирурги от Смерти отстреливаются». И возвращались к себе, чтобы не мешать.
Напротив палаты, в которой шла стрельба, стояли две женщины, одна встревоженная, видимо новенькая, а вторая ей выговаривала:
– Ну и что ты выскочила? Сидела бы спокойно на кровати. Эка невидаль – Смерть. Сейчас врачи ее убьют, и мы завтракать пойдем. На завтрак омлет сегодня.
Митя надел на лицо спокойное выражение и зашел в палату. Дежуривший Мигель, красавец, мачо с пистолетом, стоял в позе американского героя, только что перестрелявшего дивизию зомби, и возмущался:
– Так нечестно! Я в тебя четыре пули всадил! У меня больше патронов нету до конца месяца. Давай двигай отсюда! Это моя палата!
Посреди палаты стояла Смерть, в ней просвечивали четыре дырки. Она кивала, соглашаясь со словами Мигеля, но не уходила.
Отодвинув Митю, в палату зашел Макс. Вздохнул, достал из кобуры макаров и погрозил Смерти. Та попятилась, потом медленно втянулась в щель оконной рамы.
– Уважает, – зашептались пациентки. – Заведующего-то во как уважает.
Доктора вышли из палаты.
– Четыре пули! Точно вам говорю, Максим Владимирович, что-то наш отдел закупок накрутил с этими пулями. Не действуют, и все! Наверное, опять тендер выиграли какие-нибудь дженерики, не фирменные препараты. Купили самое дешевое, а оно не помогает!
– У меня тоже такие подозрения, – согласился Макс. – Кто-то из отдела закупок играет на стороне Смерти. Впрочем, они люди подневольные. Возможно, на стороне Смерти играют выше. А как проверишь? Патрон – он патрон и есть. У меня тоже уже ни одного патрона не осталось. Я Ей грозил пустым пистолетом. Не дай бог задержат поставку. Тапочками швыряться будем. Мигель, не забудь, использованные патроны спиши на кого-нибудь из этой палаты, в истории болезни отметь.
– Кирилл Саныч говорил, что Митя здорово Ее помидорами отгоняет, – сказал Мигель. – Может, наши макаровы черри заряжать? Калибр не тот, конечно.
Он пошутил, Митя заулыбался, но заведующий остался серьезен:
– Подумать надо, как сделать. Помидоры красные, а красный цвет у славян издавна был цветом жизни. Да и у других народов тоже. Обереги-узоры красной ниткой вышивали. С французского «помидор» переводится как «яблоко любви», а любовь всегда считалась силой, враждебной Смерти. Ты что-то тут нащупал, Митя. Куплю-ка я помидоров после работы, и мы попробуем. Тем более помидоры гораздо дешевле патронов. Контрольная группа будет стрелять патронами, а основная группа – помидорами. Потом статистику посчитаем, что действеннее.
– Как Она сквозь раму-то пролезла?
– Да рамы старые, прокладки износились. У нас зимой в палатах почему холодина? Батареи-то жарят вовсю. Просто окнам 22 года, прокладки в рамах уже никакие, дует. В щели лезет и холод, и Смерть. Сегодня служебную записку напишу, что необходимо менять окна, потому что Смерть проходит их насквозь. Если повезет, через год-полтора поставят новые. Я уже раз пятнадцать окна заказывал. В экономическом отделе поменяли, а в нейрохирургии пусть больные мерзнут.
Зашли в ординаторскую, и началась обычная утренняя жизнь: кто выписывается, кого на МРТ, кому перевязки да как себя чувствуют вчерашние оперированные.
– Опять звонили насчет Лихарева. Мы решили с ним в конце концов или нет? Пусть привозят?
– Лихарев – это метастаз почки в позвонки?
– Да нет, ты с Лихачевым путаешь. Лихарев – 26 лет, большая астроцитома, проросла ножку моста, тетрапарез, деменция и прочие прелести. Макс против операции (риск запредельный), Алексей Олегович за – терять нечего, а можно облегчить состояние. Но не вылечить, конечно. Решать все равно заведующему.
– Эти рассуждения плохо влияют на климат внутри нашего заведующего. Хотя, конечно, у него, как у каждого грамотного заведующего, есть специальные ворота – что-то сквозь них проходит, а что-то нет.
– У меня дырявые ворота. Поэтому климат внутри меня – брр, хуже, чем на Марсе. Не будем оперировать, ограничимся шунтом. Пусть мальчик еще поживет.
– С тетрапарезом и деменцией? Неподвижный и без мыслей?
– Ну тоже жизнь.
– Второй-то не будет.
– Не знаю, не уверен. Лично я собираюсь родиться снова и прожить следующую жизнь кем угодно, но только не заведующим нейрохирургическим отделением.
– Сегодня такая страшная голова поступает – ужас. Саркома, наверное. Вторая голова на первой снаружи торчит. Я его на приеме спрашиваю:
– Вы, наверное, из далекой деревни, что так поздно обратились?
– Да нет, я из нашего города.
– А кто по профессии?
– Шофер «скорой помощи».
– Ох, совсем непростительно. Почему ждали, пока опухоль до размера дыни-колхозницы дорастет? Ведь уже 18 см в диаметре!
– Да все некогда, а сейчас зима началась, а шапка не налезает, вот я и пришел удалить…
– А помните, весной бабушка приезжала? Милая такая бабушка практически с двумя головами – спереди на лбу огромная опухоль чуть меньше всей остальной головы. Мы поахали и спрашиваем: «Да почему же вы раньше не обратились?» Бабушка совершенно логично объясняет: «Так ниче не болит. А теперь она выросла и мешает: когда к грядке наклоняюсь, опухоль перевешивает, и я в эту грядку носом. Отрежьте ее, сыночки, а то мне в огороде робить надо».
– Варвара, ты посмотрела вчера Николаеву из первой реанимации?
– Посмотрела, посмотрела… Знаешь про нее? 62 года, до поступления к нам нормальное здоровье, доброкачественное новообразование яичника. Прооперирована совершенно без осложнений и проблем, но не просыпается – день, два. Делают компьютерную томографию – никакого очага, никакого инсульта. Я делаю транскраниальную допплерографию – сосуды как сосуды, паттерн затрудненной перфузии с придиркой, очень негрубый, но внутричерепное давление в норме. Седации нет, она сама не просыпается. Делаю энцефалограмму – все замедленно, тета-волны в небольшом количестве, дельта-волн много, особенно в передних отделах. Клинически комы нет, она отворачивает голову при прикосновении и вообще она не комная, там е