сть сознание. Через три дня в диагнозе появляются слова: перитонит, сепсис. Вылечили. Нет перитонита, нет сепсиса. Через несколько дней начинает выполнять команды, реагирует. Еще через несколько дней – ухудшение, кома-2 и клинически, и у меня на ЭЭГ. На МРТ все нормально. Вчера снова чуть-чуть лучше, признаки сопора на ЭЭГ и клинически, реагирует на свет, звук, прикосновение.
– Ну и твой вывод?
– Тебе он не понравится, Макс. По моему убеждению, она просто не хочет возвращаться. Мне сестры в палате вчера рассказали. Почти перед операцией у ее сына случился инсульт, он лежачий и очень тяжелый. Муж в этом году заболел раком гортани, прооперирован у нас, все не очень хорошо, рецидив, еле ходит, ухаживает за парализованным сыном и ездит к жене в реанимацию. Сын умер, когда она уже лежала в реанимации. Она просто не хочет возвращаться в этот мир, откуда уходят ее любимые люди. Теперь ее в хоспис переводят. А толку?
Ни Варвара, ни Макс еще не знают, что через месяц Николаева умрет в хосписе. Не от опухоли – ее убрали. Не от сепсиса – его вылечили. Просто так.
– Ты вчера отдала на стерилизацию датчик УЗИ?
– Обижаешь. Конечно. Сегодня же я с тобой на гигантскую аневризму.
Глава двадцать пятая. И снова обычная операция
– Вообще-то, Митя, чтобы смотреть кровоток при клипировании аневризмы, нужен другой датчик, 12 Гц или лучше 24 Гц, а у меня только 8 Гц. Не купили мне нужный датчик. Но очень большие, гигантские аневризмы, как вот эта, можно смотреть и восьмигерцевым датчиком. Что такое аневризма?
– Да я знаю. Выпячивание стенки сосуда.
– Знаю, что ты знаешь. А видел?
– Только на ангиограммах.
– Это несчитово. Сегодня увидишь большой мешок на сосуде размером 19 на 16 мм в левой височной доле, с тонюсенькой перерастянутой стенкой, которая может прорваться при любом неловком движении хирурга, при повышении давления или даже просто так. Сейчас доступ, самое начало операции, моей работы нет. Поэтому я сижу в коридорчике и тренькаю с анестезиологом о путешествиях. А ты иди, иди, смотри доступ. Кстати, Вовка, евро уже 93, а ты маршрут в Сицилию придумываешь.
– Но мы же просто мечтаем, – говорит Вовка-анестезиолог. – А вот еще есть во Франции город, тоже наследие ЮНЕСКО… забыл название.
– А я хочу в аббатство Везле. Это в Бургундии. Там такая романская церковь! Таких монстриков на капителях колонн нигде больше нет!
Нам хорошо: в коридоре на какой-то сломанной аппаратуре сидим мы с Вовкой, рядом анестезиолог Леха из второй операционной, подходит анестезистка из тройки, ординатор Леонид и санитарка Настя – и все обсуждаем маршруты путешествий, куда, вероятно, никогда не поедем. Через стекло операционной виден Макс, что-то сосредоточенно режущий и жгущий в операционном поле, и экран анестезиологического монитора с показателями пациентки – чтобы анестезиологу все время бдеть, не похужело ли пациенту, хорош ли наркоз. Пока нормально, показатели гемодинамики хорошие. Женщина сравнительно молодая, 60 лет. Сейчас все, кому меньше 70, считаются у нас «сравнительно молодыми». А что, мы оперировали дедушку в 96 лет и бабушку в 92 года, и все отлично прошло. Время от времени кто-нибудь забывается и заслоняет экран, Вовка ворчит: «Ленька, ты не прозрачный», тот отскакивает, и треп продолжается. Абсолютно прекрасная расслабленная домашняя обстановка – и все знают, что через полчаса начнется ужас: клипирование аневризмы, когда все сосредоточенны, тишина, никаких шуток, все стоят на своих местах и любая ошибка – это фонтан крови в потолок.
– Настя, в первую.
– Микроскоп!
– Ну, я пошла на место, раз микроскоп.
– Вон, Варвара, смотри, что я нашел, пока ты там с Вовкой трепалась.
– Ух, здоровая. Прямо торчит из раны. Смотрим допплером?
– Погоди, освобожу среднюю мозговую артерию. Все, датчик. Вот я на средней мозговой. Воды полейте. Через воду посмотрим.
– Кровоток компенсированный, вполне приличный, немного затрудненная перфузия, но, во-первых, аневризма, а во-вторых, наркоз, он дает увеличение пульсационного индекса. Дальше.
– Датчик на передней мозговой артерии.
– То же самое. Нормально.
– Да, вижу. Хорошо. Датчик на самой аневризме.
– Фоновый шум. Вот, сам посмотри, практически никаких пульсаций. Аневризма тромбирована?
– Частично тромбирована. Хорошо. Накладываю клипс. Соскочил. Накладываю. Вот вроде как-то так. Ставлю датчик.
– Ой-ой, снимай эту гадость немедленно! Грубый стеноз средней мозговой!
– Вижу. Снимаю. Снял. Фу… Хорошо-то как, что я тебя взял. Еще клипс дай. Клипирую снова. Криво как-то идет… Ага, вот так нормально. Подождем минуточку. Ставлю датчик на среднюю мозговую.
– Воды полей побольше. Уф, нормальный кровоток. Затруднение перфузии немножко выросло, но это ерунда, так и должно быть. Кровоток состоятелен. Переднюю мозговую покажи.
– Вот она, вроде нормально.
– Да. Кровоток состоятелен. Я больше не нужна?
– Да, все. Остальное без тебя.
– А что было бы, Варвара Вадимовна, если бы вы не были на операции и остался бы стоять первый клипс?
– Эх, Митя, что, что… Женщина проснулась бы и обнаружила, что правая рука и правая нога абсолютно не двигаются. Гемиплегия. Тьфу-тьфу, типун мне на язык. Лучше пять типунов. А так она проснется, и все у нее будет в норме, и руки, и ноги, и мозги.
– Быстро сегодня закончим.
– Не болтай, операция еще не кончена. Но в общем ты прав. Сейчас ребята наловчились быстро оперировать. А раньше… У меня рекорд – зашла в операционную в полдесятого утра, вышла в полпервого ночи. А Макс еще зашивался после этого часа полтора. Это давняя операция. Тогда все было по-другому.
Глава двадцать шестая. Из воспоминаний о другой аневризме
Это давно было. Тогда у нас Николаич еще работал, и Денис. И Леша из отделения «голова-шея» еще был жив, это потом он в аварии погиб.
Времени около часу ночи, я дома дрыхну без задних ног. Вдруг телефон, Макс выдает такой текст: «Колпина крованула, Николаич стоит с пальцем в сосуде, шею вызвали, через пять минут я тебя забираю, допплер понадобится». Теперь перевод на нормальный язык: пациентка Колпина с аневризмой должна была оперироваться через два дня, но не дождалась. Разрыв аневризмы артерии – это кровопотеря, несовместимая с жизнью. В лучшем случае огромная гематома. И у Колпиной ночью случился этот самый разрыв, и как уж ребята углядели и успели сунуть в операционную – не знаю. «Николаич стоит с пальцем в сосуде» – это значит, дежурный хирург Владимир Николаевич пальцем прижимает лопнувший сосуд. «Шею вызвали» – вызвали дежурного хирурга из отделения «голова-шея» на помощь. А допплер нужен, чтобы на УЗИ кровоток поглядеть в сосуде, когда зашьют.
Пять минут – это много, я успела умыться, почистить зубы, одеться и выскочить из подъезда – прямо в Максову машину. Приехали, в операционной – тьма народу. Во-первых, все наши дежурные – хирург, медсестра, анестезиолог, анестезистка. Во-вторых, Леша из отделения «голова-шея» – здорово, что сегодня он дежурит, он классный. В-третьих, мы с Максом, он как заведующий, я как нейрофизиолог. В-четвертых, хирург Денис – а он-то откуда? Вот прямо сейчас он должен в аэропорту встречать маму, прилетающую из Праги. «Ничего, – смеется Денис. – Мама простит и вызовет такси. А вдруг я здесь пригожусь?» Стерильных хирургических костюмов на всех не хватило, только хирургам, остальные работают в своем – тут не до инфекции, кровь бы остановить.
Потом, когда все благополучно закончилось, мы на радостях устроили ужин в реанимации – у кого что было, от пельменей до сгущенки. Уже три часа утра, домой совершенно не хочется, да и смысла нет, скоро обратно на работу, настроение развеселое – победа! Отличная ночь получилась. Потом мне парни передавали, что Макс гордо всем хвастался, как я за пять минут перешла от состояния глубокого сна к состоянию езды на работу. Но мне ничего не сказал: он меня никогда не хвалит в глаза, только другим, даже когда я действительно что-то хорошее сделаю, а не просто быстро проснусь – эка невидаль. Даже когда я напрашиваюсь: «Ну похвали же меня, я сделала то-то и то-то», он бурчит под нос: «Кто бы сомневался…»
Только больная все равно потом умерла – через неделю после выписки. От второго разрыва аневризмы в другом месте, не там, где мы клипировали. Невролог Оксана сказала как-то: «Варвара, у нас плохая профессия – мы идем против Божьей воли…»
Глава двадцать седьмая. Всякая утренняя рутина
Утро. Заканчивается дежурство. Глеб дописывает дневники пациентов реанимации. Телефонный звонок из палаты.
– Да! Да. Сами не можете, что ли. Ты двадцать лет работаешь в реанимации, пора самой научиться. Иду.
Выбирается из-за стола и идет в палату реанимации.
Над кроватью, где спит женщина с прооперированной вчера аневризмой, нависает белесое, зловещее, насквозь знакомое.
– Вот, – жалуется дежурная медсестра. – Я только отвлеклась на Куциева, как Она тут же бросилась. Меня не слушается.
Глеб надвигается на Смерть неумолимо и страшно. Он как будто вырастает из дверного проема, занимает треть палаты, наливается гневом и наконец грозно говорит: «Ужо тебе!»
Смерть исчезает, как не было.
– Видишь, как просто, – говорит Глеб медсестре. – Давление как? Ага, вполне прилично. Сегодня переведем в отделение.
В это время Макс поднимается по лестнице. В руках у него большой пакет. Он заходит в кабинет, переодевается в больничный костюм и начинает доставать из пакета помидоры и раскладывать их в другие пакетики поменьше. «Вот это черри, – бормочет он. – Ими точно можно стрелять из рогатки. Но пока будем просто кидать. Рогатки я позднее сделаю, вчера не успел. Это салатные. Это «бычье сердце». А это самые дешевые, называются сезонные. Какой сезон для помидоров может быть в середине ноября?»
В это время Мигель и Павел Борисович паркуются на стоянке онкоцентра, Кирилл крепит к стойке велосипед, уже переобутый в зимние шины, Варвара, совершенно расплющенная, выползает из маршрутки. Митя уже в ординаторской и заполняет истории болезни в программе «Медофис». Алексей Олегович во Франкфурте ведет мастер-класс по спинальной хирургии – на чистейшем немецком языке.