– В отделении 33 человека, – начала дежурная медсестра Марина. – С вечера температурили Холодова – 37,2 и Иванцов – 37,6. Утром температурящих нет. Сенцов, первые сутки после операции, жалоб не предъявляет, мочится самостоятельно, по дренажу 100. Демидов, первые сутки после операции, жалобы на слабость в левой ноге на дооперационном уровне, ухудшения нет. Тимофеев, первые часы после операции, жалобы на боль в послеоперационной ране, обезболен, ночью спал. Утром снова жалуется. Ну и Потапченко. Эх…
– Помните, как на разборе смертного случая Кузин сказал: «Состояние больного не позволило ему выжить»?
– Тут совсем другое. Состояние больного позволяло жить до ста лет!
– Ночью заходили к нему?
– Заходила ко всем, да что толку. Он лежал, спал, руку под щеку подложил. Я же не буду его трясти да спрашивать, жив или нет. Тем более он сегодня на выписку шел. Да! Надо разделить Сеченникова и Ложкина. Они в двухместной палате лежат и так друг с другом спелись, что куда бежать. Честное слово, я к ним каждый час заходила, они куролесили всю ночь. И ведь оба лежачие! Самое безобидное – это когда они песни пели хором. С утра у Сеченникова лицо в крови – это он всю ночь брился. Одну бритву успели отнять, так у него вторая была! А Ложкин свой катетер то ли отгрыз, то ли отрезал, вот такусенький кусочек остался. Говорит, катетер унижает его человеческое достоинство. Давайте их по разным палатам разведем, а то они нам онкоцентр сожгут или взрыв устроят, даром что лежат и не встают. Сегодня на операцию подготовлены Петров, Нигматуллин и Ложкарева. На ангиографию Варданян. Аласенс Петрову выпоен.
Митя знал про этот метод флюоресцентной навигации: пациенту с утра давали волшебный препарат аласенс, и когда на операции хирург доходил до опухоли, то она начинала светиться радостным розово-фиолетовым цветом. Ярко светилась, если опухоль злокачественная, особенно глиома. Более тускло – если метастаз. А доброкачественные не светились вообще. Правда, существуют еще злокачественные опухоли, которые не копят контраст и не светятся, но все-таки обычно метод работал хорошо, и хирургу видно: розовое – значит, удаляй здесь. Митя еще не видел такие операции, он только четвертый день в нейрохирургии. Вот бы сходить! Наверное, разрешат. Сегодня Павел Борисович делает такую операцию.
– Кого сегодня на МРТ? Хорошо, записал. Кого завтра оперируем? Паша, сделаешь затылок? Хорошо.
– Зуева давно лежит. Готова на операцию.
– У Зуевой что-то реаниматологам не нравилось. Кровь? Перебрали? Хорошо. Ладно, я ставлю в план. В первую операционную.
– Мониторинг нужен?
– Да. Кортико-спинальные тракты посмотрим, Варвара Вадимовна?
– Посмотрим, что же не посмотреть.
– Теперь еще что-нибудь маленькое вторым туром.
– Поставь мне биопсию этой… как ее. С непроизносимой фамилией. Как раз на второй тур.
– Эндоскопы не пришли?
– Нет. Хотя заказаны год назад.
– Я однажды искал эндоскопом сережку жены, закатившуюся за плинтус в ванной.
– Да, у нас проблема. Варданян отказывается от ангиографии. То есть не она сама, а муж отказывается. Говорит: «Что же она голая, что ли, будет лежать перед всеми? Не разрешаю». Я наврал, что на ангиографии все врачи – женщины. Так что смотрите, если он будет спрашивать – подтверждайте. Ей без ангиографии вообще никак нельзя. Там аневризма, похоже.
– Ладно, будем врать хором. А помните ту цыганку? Ей надо было глиому убирать, большая опухоль, большой доступ, а муж запретил брить ей голову. «Нельзя, – говорит, – голову брить, это позор. Пусть лучше умирает».
– И что? – вытянул шею Митя.
– Немножко с краешка побрили, работать было зверски неудобно. Но удалили. И волосы оставили. Мы вообще стараемся оставлять волосы по максимуму, для женщин это почему-то важно.
– А помните того таджика из дальнего кишлака? У него брат на заработки приехал к нам в город и заболел. Опухоль большущая, уже не помню какая, но продолженный рост в ствол, все страшно запущено, он сам дышать не может, лежит у нас на ИВЛ в реанимации. Брат из кишлака приехал, спрашивает: «А когда вы его выпишете?» Реаниматор отвечает честно: «Вряд ли он выздоровеет. Опухоль очень большая, растет в ствол, он не может дышать». Брат советует: «Так вы его от аппарата отсоедините, он и задышит. Вы же ему все заткнули, вот он и не дышит. А уберете аппарат – он будет дышать».
– Да, я его помню. Красивый был парень, прямо как с иллюстрации к «Шахнаме».
– Хорош болтать. С Тарасовым что делать будем?
– Да уже все договорились, переводим на реабилитацию, машину заказали.
– На вскрытие Потапченко кто пойдет? Автор? Кирилл, пойдешь?
– Я и пойду. После операции.
– Выписывается кто?
– Тарасов в реабилитационный центр. Ликеева и Соболева домой. Ну и Потапченко… понятно куда.
– Выписки?
– После двенадцати. Нет, Соболевой выписка готова. Хоть сейчас пусть выписывается.
– Поступают?
– Две женщины и четверо мужчин. Женщины помещаются, а мужчина один лишний. Хоть сверху клади.
– Ничего. У нас кто-нибудь до завтра в реанимации задержится?
– Ложкарева и Петров точно.
– Блин, надо еще одно мужское место!
– Ну, может, Точкин в реанимации задержится. А завтра выпишется Назимов, вот на его место и положим Точкина, а сегодня на место Точкина положим сегодняшнего мужчину. Отделение на 30 человек, и так 33 лежат.
– Завтра поступают еще двое мужчин и одна женщина.
– Завтра и будем думать. Все, я пошел писать оперплан.
– Смотрите, кактус зацвел!
– Помидорами?
– Нет, обычным цветочком.
– Почему помидорами? – шепотом спросил Митя. Он вообще-то Кирилла спросил, как наиболее знакомого доктора, но ответила женщина, до этого молча сидевшая на диване, – Варвара.
– Это эпическая история. Когда-то хирургу Л. подарили кактус. Дело было еще сильно до тебя. Хирург Л. – своеобразный человек, если не вдаваться в подробности. Кактус на его столе рос, жирел, но не цвел. Хирург Л. уволился – кактус стал бурно цвести, освободившись от тлетворного влияния хозяина. Его получил в наследство севший на место уволившегося доктор Алексей Олегович (ты его еще не видел, он сейчас на конгрессе в Берлине, завтра вернется). И вот однажды Алексею Олеговичу благодарный пациент подарил банку с солеными помидорами. Поставили банку на окошко, где похолоднее. Мы что-то сомневались в этих помидорах и сомневались долго – помидоры вздулись и лунной ночью взорвались со страшным грохотом. Утром приходим – вся ординаторская в помидорах. Отмыли и забыли. Прошло какое-то время – в горшке у кактуса обнаружился подозрительный росточек. Мы посмеялись – соленые помидоры проросли, да не может быть, это сорняк какой-то. Прошло еще время. Росточек все выше и все больше похож на помидор… за зиму помидорный куст на окне разросся и обзавелся потомством – две помидорки покраснели к апрелю. Еще три зелененькие висят. Решили снять урожай – торжественно сорвали их и принесли бутылку шампанского, чтобы запить закуску. Две помидоринки размером с ноготь разделили на пятерых. Глеб сказал, что это гораздо вкуснее, чем та фигня, что продается в магазинах. Владимир Николаич прочитал стихи: «Еще в полях белеет снег, томаты уж листвой шумят». А я… ой, уже пора на общую линейку.
– Да, – кивнул завотделением. – Пошли к демонам.
– Почему к демонам? – не понял Митя.
– Чтобы это понять, надо быть завотделением, – вздохнул завотделением.
Глава пятая. Обычная общебольничная линейка
На общей линейке сначала доклад общего дежурного. Выяснилось, что Смерть посетила еще два отделения – химиотерапию и урологию, но ее прогнали. Потом доклад отделения анестезиологии и реанимации номер один – все более-менее, но Николаева так и не приходит в сознание. Потом вторая реанимация – тоже все нормально, пятеро в реанимации, оба вчерашних переводятся в отделение, без неврологического дефицита после операции, третий (тяжелый, четырнадцатый день в реанимации, из торакального отделения) – без ухудшений, четвертый тяжелый, нейрохирургический, десятый день в реанимации – на вазопрессорах, состояние критическое, но тоже без ухудшения, пятый пациент в вегетативном состоянии, но есть небольшое улучшение. Потом по очереди докладывают заведующие всех отделений. Мите с непривычки неуютно – очень уж страшные диагнозы. Остальные врачи откровенно скучают. Когда двадцать лет каждое утро начинается со слов «рак верхней доли правого легкого», «рак матки», «рак поперечной ободочной кишки с метастазами в печень», это тоже может казаться скучным.
В конце обычно объявления начмеда или главврача. Сегодня выступает начмед. Всем сразу стало интересно, потому что начмед сказал, что теперь врачи по приказу Минздрава не имеют права давать интервью и вообще общаться с любыми СМИ без письменного приказа директора. Потому что предвыборный год, а со здравоохранением все, конечно, очень хорошо (смешки в зале), но журналисты переиначат на плохое, даже если сказать хорошо. Так что с ними вообще запрещено разговаривать. Потом еще интереснее: с этой недели в приказном порядке заведующие всех отделений обязаны в пятницу сказать что-то хорошее, что произошло в их отделении за неделю, чтобы это выставить на сайте онкоцентра – мол, у нас все прекрасно. Пожилой анестезиолог Михаил Исаакович (в обиходе Исаакич) заметил: это уже было, со сталинской каторги писали: «У нас все хорошо. У нас все есть». Все просто: не надо улучшать здравоохранение, надо запретить общаться с журналистами и каждую неделю говорить: «У нас все отлично». Народ, конечно, смеялся – а что делать, не плакать же. Вспомнили, что у нашего завполиклиникой жена журналистка, так ему с ней разговаривать с разрешения директора?
Потом начмед сказал: «А теперь приятное. Благодарственное письмо выписавшейся пациентки: «Очень прошу руководство поблагодарить специалистов нейрохирургического отделения, особенно нейрохирурга Алексея Олеговича и завотделением Максима Владимировича за прекрасную работу и обязательно дать им денежную премию»». В зале грустный смех. Начмед кончает читать и комментирует: «Денежную премию мы им, конечно, не дадим. Мы наложим на них взыскание в наказание и заставим их писать объяснительную, потому что они вовремя не сдали историю болезни такого-то пациента в архив. Всё. Всем хорошего дня. Заведующих клиническими отделениями попрошу остаться».