ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ
Вот розмарин — это для памятливости…
Глава 1
Люсилла Дрейк щебетала. Именно этим вполне подходящим термином в семье было принято обозначать поток звуков, который изливался из непорочных уст тети Люсиллы.
В то утро она была одновременно занята таким множеством дел, что ей никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном. Предстоящий переезд в город и связанные с ним хлопоты — хозяйство, слуги, заготовка продуктов на зиму, не считая сотни более мелких проблем, — все время перемежались с заботами об Айрис.
— Меня ужасно беспокоит твой вид, дорогая, ты так бледна, измученна — такое впечатление, что ты всю ночь не спала. Ты хорошо спишь? Имей в виду, есть прекрасное средство — снотворное доктора Уайли или, кажется, доктора Гаскелла. Да, кстати, я, пожалуй, должна сама пойти к бакалейщику и выяснить, в чем дело: то ли наши горничные делают закупки не спросясь, то ли он сам приписывает к счету лишнее. Стирального порошка просто не напасешься, а я велю тратить не больше трех пачек в неделю. А может быть, тебе лучше принять тонизирующее? Когда я была девушкой, обычно прописывали сироп Итона. И шпинат, конечно. Я скажу кухарке, чтобы к ленчу она сделала шпинат.
Айрис уже успела привыкнуть к манере тетушки Люсиллы перепархивать с предмета на предмет, к тому же сейчас она была в подавленном настроении, иначе не преминула бы спросить, какая связь существует между доктором Гаскеллом и бакалейщиком. Впрочем, можно не сомневаться, что она тут же услышала бы в ответ: «Дорогая, дело в том, что бакалейщика зовут Крэнфорд»[95]. Логика тети Люсиллы была всегда предельно ясна для нее самой.
Вместо того чтобы задавать вопросы, Айрис с трудом выдавила:
— Я совершенно здорова, тетушка.
— Но у тебя круги под глазами. Ты себя перегружаешь.
— Я ничего не делаю вот уже несколько недель.
— Это тебе так кажется. Теннис очень изнуряет молодой организм. И кроме того, я считаю, что здесь сам воздух действует на нервы. Это слишком низкое место. Если бы Джордж нашел нужным посоветоваться со мной, а не с этой девицей…
— С девицей?
— Да, с мисс Лессинг, о которой он такого высокого мнения. На службе — пожалуйста, но совсем незачем было приучать ее к дому, вводить в семью. Впрочем, таких вводить и не нужно — они сами найдут дорогу.
— Тетушка, но ведь Рут действительно почти что член семьи.
Миссис Дрейк презрительно хмыкнула:
— Она на это рассчитывает — ясно как божий день. Бедный Джордж — когда дело касается женщин, он не лучше грудного младенца. Но так не годится, Айрис. Джорджа нужно оградить от него самого. На твоем месте я дала бы ему понять, что, какой бы распрекрасной ни была мисс Лессинг, о браке с ней не может быть и речи.
С Айрис как рукой сняло всю апатию.
— Мне в голову не приходило, что Джордж может жениться на Рут.
— Ты не замечаешь того, что происходит у тебя под носом, дитя мое. И неудивительно: у тебя ведь нет моего жизненного опыта.
Айрис невольно улыбнулась. Смешные вещи иногда говорит тетя Люсилла.
— У этой особы намерения недвусмысленные.
— Но разве это что-нибудь меняет? — спросила Айрис.
— Меняет? Что за вопрос!
— По-моему, это было бы не так уж плохо.
Люсилла от удивления раскрыла глаза.
— Я хочу сказать — неплохо для Джорджа. Я думаю, вы правы: по-моему она обожает его и будет ему очень хорошей и заботливой женой.
Миссис Дрейк фыркнула; ее добродушное лицо приняло негодующее выражение.
— Можно подумать, что сейчас о нем некому позаботиться. Чего ему еще не хватает? Кормят его прекрасно, все отглажено, все зачинено. Ему, безусловно, приятно, что в доме у него живет привлекательная молодая девушка. А когда ты выйдешь замуж, надеюсь, я буду еще в состоянии обеспечить ему уход и позаботиться о его здоровье. И справлюсь с этим не хуже, а может быть, и лучше, чем какая-то молодая девица из конторы. Что такая женщина понимает в домашнем хозяйстве? Знает свои цифры, гроссбухи, машинопись, стенографию — ну и что? Какой толк от всего этого мужу?
Айрис улыбнулась и покачала головой, но не стала спорить. Она думала о Рут: черноволосая, всегда гладко причесанная, ладная фигурка, так удачно подчеркнутая строгим покроем костюма. Бедная тетя Люсилла! Все мысли у нее только о хозяйстве и домашнем уюте. О любви она и забыла, если вообще когда-нибудь знала, что это такое, — Айрис вспомнила покойного супруга своей тетушки.
Люсилла Дрейк, сводная сестра Гектора Марля, была старше его на много лет; она взяла на себя попечение о брате, когда он лишился матери. Ведя в отцовском доме все хозяйство, она постепенно приобрела черты типичной старой девы. Почти в сорок лет она познакомилась с достопочтенным[96] Калебом Дрейком, которому в то время было за пятьдесят. Их супружество длилось недолго, не более двух лет, после чего она осталась вдовой с младенцем на руках. Материнство, такое позднее и неожиданное, стало кульминацией всей жизни Люсиллы. Сын вырос и стал постоянным источником беспокойства и огорчений и одновременно бездонным колодцем, поглощавшим все ее деньги; но она на него молилась. Единственный недостаток, который она в нем признавала, была некоторая мягкость характера. Виктор слишком доверчив, слишком легко поддается дурному влиянию приятелей. Виктору не везет. Виктора постоянно обманывают. Виктор — жертва мошенничества, орудие в руках бесчестных людей, которые все время пользуются его наивностью. Ее кроткое, глуповатое лицо каменело на глазах, когда кто-нибудь при ней неодобрительно отзывался о Викторе. Кому, как не ей, знать своего сына? Виктор — прекрасный, добрый мальчик, открытый, искренний. И этим, конечно, пользуются его мнимые друзья. Только ей известно, какая для него каждый раз мука просить у нее денег. Но когда мальчик попадает в такие ужасные обстоятельства, что ему остается делать? К кому обратиться, как не к родной матери?
Приглашение Джорджа переехать к нему, с тем чтобы присматривать за Айрис, пришло в момент, когда Люсилла задыхалась в тисках благопристойной бедности, и она сама расценивала его как дар Божий. Весь последний год она жила в полном довольстве. Так можно ли требовать, чтобы она радовалась, глядя, как на ее права покушается какая-то выскочка, у которой только и есть что деловитость? И конечно, она зарится на его деньги — Люсилла была в этом убеждена. Еще бы! Приобретет хороший дом, щедрого и богатого мужа. Люсилла уже не в том возрасте, когда можно поверить, что женщине доставляет удовольствие самой зарабатывать себе на хлеб. Все девушки на один лад — любая предпочтет выйти замуж и жить на всем готовом, если есть такая возможность. Эта Рут Лессинг тонкая штучка — втирается в доверие постепенно, дает полезные советы, входит во все дела, мечтает стать незаменимой. Но, слава Богу, нашелся человек, который ее раскусил!
Люсилла покивала головой, так что затрясся ее мягкий двойной подбородок, подняла брови с видом неоспоримого интеллектуального превосходства и перешла к следующей теме, не менее волнующей и увлекательной:
— Никак не могу решить, что делать с одеялами. Не могу добиться от Джорджа — собирается ли он проводить здесь выходные или мы все закроем до весны? Он не говорит.
— Мне кажется, он и сам не знает.
Айрис с трудом отключилась от своих мыслей и попыталась сосредоточиться на том, что говорит тетка.
— Если будет хорошая погода, сюда приятно иногда приезжать, хотя не могу сказать, что я очень жажду. В конце концов, не важно, будем мы приезжать или нет, — дом никуда не денется.
— Милочка, все это так, но мне бы хотелось знать наверняка. Видишь ли, если мы сюда не приедем до весны, одеяла нужно положить в нафталин. Но в случае, если мы будем наезжать, этого делать не стоит. Одеяла понадобятся, и очень неприятно, когда пахнет нафталином.
— Ну так не кладите в нафталин.
— Но лето было жаркое, и теперь полно моли. Говорят, что в этом году необыкновенно много моли, и ос тоже, конечно. Хокинс вчера сказал мне, что уничтожил за лето тридцать осиных гнезд. Подумать только, тридцать штук!
Айрис представила садовника Хокинса, выходящего в сумерках на охоту… с цианистым калием в руках. Цианистый калий… Розмэри. Почему все так упорно толкает ее на воспоминания?
Голос Люсиллы звенел, ни на минуту не умолкая. Тема теперь переменилась.
— …И не знаю, отправлять ли столовое серебро на хранение в банк. Леди Александра говорит, что сейчас много краж. У нас, правда, хорошие ставни. Только мне ужасно не нравится ее прическа, от нее все лицо как-то ожесточается, впрочем, по-моему, она вообще жестокая женщина. И нервная. Все сейчас очень нервные. Когда я была девушкой, никто не знал, что такое нервы. Да, кстати, меня беспокоит вид Джорджа. Уж не грипп ли у него начинается? Мне показалось раза два, что у него температура. Может быть, у него дела не в порядке? У меня такое впечатление, что его что-то гнетет.
Айрис поежилась, как от холода, и тут же услышала торжествующий голос Люсиллы:
— Я же говорила, что ты простужена!
Глава 2
— Лучше бы они сюда не приезжали!
В голосе Сандры Фарадей прозвучало такое непривычное ожесточение, что Стивен обернулся и удивленно посмотрел на жену. У него было ощущение, что Сандра прочла его мысли и выразила их вслух. Мысли, которые он так тщательно скрывал. Значит, Сандра чувствует то же, что и он. И для нее Ферхейвен был отравлен, покой был нарушен с тех пор, как в имении за парком поселились новые соседи.
Он не мог удержаться и высказал свое удивление вслух:
— Я не знал, что и ты так думаешь!
Он почувствовал, что Сандра мгновенно снова ушла в себя.
— Соседи в деревне значат гораздо больше, чем в городе. Здесь выбора нет — надо либо дружить, либо повернуться к ним спиной. К сожалению, здесь невозможно оставаться просто добрыми знакомыми.
— Ты права, невозможно.
— А теперь мы еще связаны этим странным приглашением.
Оба замолкли, вспоминая сцену за завтраком. Джордж Бартон был как-то неестественно оживлен, однако за его живостью чувствовалось плохо скрываемое возбуждение. До смерти Розмэри Стивен привык не замечать Джорджа. Он всегда был где-то на втором плане, добродушный и неинтересный муж молодой красавицы жены. Стивен даже не испытывал особых угрызений совести, обманывая его. Джордж принадлежал к типу мужей, как будто специально созданных, чтобы их обманывали. Он ведь был намного старше Розмэри, и в нем не было ничего, что могло бы удержать такую привлекательную и избалованную женщину. Стивен считал, что вряд ли и сам Джордж заблуждался на собственный счет. Он хорошо знал Розмэри. Он любил ее и в то же время, видимо, прекрасно сознавал, что ему не приходится рассчитывать на взаимность.
Но, очевидно, измены жены причиняли ему страдание…
Стивен подумал о том, что должен был чувствовать Джордж, когда Розмэри умерла.
После трагедии они с Сандрой почти не видели его несколько месяцев. До той поры, пока он не поселился по соседству, в Литл-Прайерс, и снова не вошел в их жизнь — вошел, по мнению Стивена, в совершенно новом обличье.
С одной стороны, он стал независимее, как-то тверже стоял на земле. С другой — в его поведении появились странности.
Вот и сегодня — разве не странно прозвучало это неожиданное приглашение на вечеринку по случаю восемнадцатилетия Айрис? Джордж выпалил его одним духом. Он очень надеется, что они оба — Сандра и Стивен — не откажутся прийти. Они были так внимательны к ним все это время.
Сандра тут же ответила, что они были бы очень рады; Стивен, правда, будет страшно занят по возвращении в Лондон, да и у нее самой масса докучных обязанностей, но она думает, что им удастся выкроить один вечер.
— Тогда давайте назначим день.
И лицо Джорджа — добродушное, улыбающееся, со странно настойчивым выражением.
— Скажем, не на ближайшей неделе, а на следующей. Например, в среду. Или в четверг. Четверг — второе ноября. В общем, в любой день по вашему выбору.
Приглашение, сделанное таким образом, — вопреки всяким нормам, принятым между воспитанными людьми, — ставило гостя в безвыходное положение. Стивен заметил, что Айрис Марль покраснела — очевидно, почувствовала неловкость ситуации. Но Сандра, как всегда, реагировала безукоризненно.
Покорившись неизбежному, она с улыбкой сказала:
— Ну что ж, в четверг так в четверг. Второго ноября. Это нас вполне устраивает…
Неожиданно Стивен прервал свои размышления и произнес вслух:
— Нам совсем необязательно туда идти.
Сандра слегка повернула голову, как бы раздумывая над его словами:
— Ты думаешь, необязательно?
— Всегда можно чем-нибудь отговориться.
— Но он все равно не отстанет. Вынудит нас прийти в другой раз или переменит день. Он очень заинтересован в том, чтобы мы пришли.
— Не могу понять почему. Ведь это день рождения Айрис. Совсем не уверен, что она сама так уж жаждет нашего присутствия.
— Нет, конечно.
Чуть помедлив, она спросила:
— А ты знаешь, где будет вечер?
— Нет.
— В «Люксембурге».
Кровь отхлынула у него от лица, язык прилип к гортани. Подняв глаза, он увидел, что Сандра внимательно смотрит на него.
— Это чудовищно! — воскликнул он, пытаясь скрыть волнение. — В «Люксембурге», где… где все напоминает… Он сошел с ума!
— Я уже думала об этом.
— Тем более мы должны отказаться. Это все ужасно. Ты помнишь шум, фотографии в газетах?
— Я помню, как это было тяжело…
— Неужели он не понимает, что это нам неприятно?
— У него есть на это своя причина. Он мне ее объяснил.
— Какая же? — Он был благодарен ей за то, что она не смотрела на него, пока говорила.
— После завтрака он отвел меня в сторону и сказал, что хочет объяснить, почему приглашает нас именно в «Люксембург». Дело якобы в том, что Айрис так и не оправилась после смерти сестры.
Она остановилась. Чтобы как-то заполнить молчание, Стивен сказал:
— Это похоже на правду. Она неважно выглядит. Я сразу обратил внимание, какой у нее болезненный вид.
— Да, я тоже заметила, хотя она как будто ни на что не жалуется и в последнее время даже повеселела. Но я тебе передаю то, что сказал Джордж. Он говорит, что Айрис с тех пор боится и близко подойти к «Люксембургу».
— Что ж тут удивительного!
— А вот Джордж считает, что это ненормально, и даже консультировался по этому поводу с каким-то новомодным специалистом по нервным расстройствам. Тот сказал, что, по его мнению, беде нужно смотреть прямо в глаза, а не бежать от нее. Это лучший способ подавить неприятные эмоции после нервного потрясения. Принцип, очевидно, тот же, что в авиации, когда летчика после катастрофы сразу же снова отправляют в полет.
— Иначе говоря, клин клином вышибают. Может быть, специалист рекомендует устроить еще одно самоубийство?
Сандра спокойно возразила:
— Он рекомендует перебороть ассоциации, которые вызывает этот ресторан. Ведь, в конце концов, это всего лишь ресторан. Он предложил Джорджу устроить там обычную веселую вечеринку, по возможности с тем же составом гостей.
— Радость гостей не поддается описанию.
— Тебе это так неприятно, Стивен?
Сердце сжалось от мгновенного испуга. Он торопливо сказал:
— Нет-нет, мне все равно. Только мне эта затея кажется очень уж мрачной. Лично меня она, собственно, мало трогает. Я думал о тебе, но если ты не против, то что же…
Она прервала его:
— Я как раз против. Мне очень не хочется идти. Но Джордж Бартон поставил нас в такое положение, что мы не можем отказаться. Ничего не поделаешь! Я с тех пор не раз уже бывала в «Люксембурге». Да и ты тоже. Туда ведь без конца приглашают.
— Но не при таких обстоятельствах.
— Это верно.
— Ты права, отказываться неудобно. Если сказать, что нас не устраивает день, боюсь, что последует новое приглашение. И тем не менее, Сандра, я не вижу причины, по которой ты должна себя мучить. Пойду я, а ты в последний момент можешь сослаться на головную боль или на простуду. Словом, что-то придумать.
Она вскинула подбородок.
— Это трусость. Нет, Стивен, если пойдешь ты, то пойду и я. В конце концов, — она дотронулась до его руки, — как бы мало ни значил наш брак, он, по крайней мере, предполагает, что все наши трудности мы делим пополам.
Он смотрел на нее не отрываясь, потрясенный горькой фразой, так небрежно слетевшей с ее губ, как будто бы она говорила о чем-то малозначительном, с чем давно свыклась и примирилась.
Стряхнув с себя оцепенение, он спросил:
— Почему ты так говоришь: «как бы мало ни значил наш брак»?
Она спокойно взглянула на него:
— Разве это не правда?
— Нет, тысячу раз нет. Наш брак для меня все на свете.
Она улыбнулась:
— Да, я тебя понимаю. Мы как хорошо пригнанная упряжка. Тянем дружно, и результаты вполне удовлетворительные.
— Я не то хотел сказать. — Его сердце учащенно забилось. Он крепко сжал руку Сандры. — Сандра, разве ты не знаешь, что в тебе вся моя жизнь?
И она вдруг поверила в искренность его слов. Поверила, хотя все это было так для нее неожиданно, почти невероятно.
Он держал ее в объятиях и осыпал поцелуями, и с губ его слетали бессвязные восклицания:
— Сандра, Сандра, я люблю тебя. Я так боялся… так боялся тебя потерять.
Она сама не понимала, как спросила:
— Из-за Розмэри?
— Да. — Он отпустил ее и отступил назад. На лице его появилось глупо-растерянное выражение. — Так ты знала… о Розмэри?
— Конечно. С самого начала.
— И ты все поняла?
Она покачала головой:
— Нет. До сих пор не могу понять. И вряд ли когда-нибудь пойму. Ты ее любил?
— По-настоящему нет. Я любил тебя.
Горький ком подкатил к ее горлу.
— С той самой минуты, когда увидел меня у стола? — спросила она, цитируя его же собственные слова. — Не надо повторять эту ложь. Это ведь была ложь!
Его не обезоружило это неожиданное нападение. Подумав, он неторопливо заговорил:
— Да, это была ложь. И, как ни странно, вместе с тем и не ложь. Я начинаю верить, что это была правда. Попытайся понять, Сандра. Ты ведь знаешь людей, которые всегда находят благовидный предлог для того, чтобы как-то завуалировать свои далеко не благовидные поступки, людей, которые «должны быть честными», хотя на самом деле просто не желают быть добрыми. Они считают «своим святым долгом» непременно передать вам, что такой-то сказал то-то. Они настолько привыкли лицемерить, что до гробовой доски доживают с убеждением, что все подлости и низости совершались ими из чистого альтруизма. А теперь постарайся представить себе, что существуют люди противоположного склада, изверившиеся в себе и в жизни, циничные, склонные видеть в своих поступках только дурное. Когда я с тобой познакомился, то понял: ты та женщина, которая была мне нужна. Это-то уж, во всяком случае, не ложь. И сейчас, оглядываясь на прошлое, я прихожу к убеждению, что если бы это было не так, я бы ничего не добился.
— Ты не был в меня влюблен, — сказала она с горечью.
— Да. Я вообще ни в кого не был влюблен. Я был изголодавшимся бесполым существом, кичившимся своим чистоплюйством. И вдруг я влюбился, буквально с первого взгляда. Это была слепая, сумасшедшая, щенячья любовь. Как летняя гроза — налетела, отшумела и прошла. Поистине — как «сказка в пересказе глупца. Она полна трескучих слов и ничего не значит…»[97].
Помолчав, он добавил:
— Здесь, в Ферхейвене, я очнулся и понял самое главное.
— Что же?
— Единственное, что для меня по-настоящему что-то значило, была ты. Возможность сохранить твою любовь.
— Если б я знала! — сказала Сандра тихо.
— А что ты думала?
— Я думала — ты собираешься уехать с ней. Навсегда.
— С Розмэри? — Он усмехнулся. — И обречь себя на пожизненную каторгу?
— Разве Розмэри не хотела, чтобы ты с ней уехал?
— Хотела.
— Что же помешало?
Стивен тяжело вздохнул. Они снова вернулись к тому, с чего начали, снова стояли на краю пропасти.
— Помешал «Люксембург», — сказал он.
Они молчали, зная, что думают об одном и том же. О посиневшем от цианистого калия женском лице, таком прекрасном минуту назад… Они, застыв, смотрят на нее, потом одновременно поднимают глаза и встречаются взглядом…
— Постарайся забыть, Сандра. Ради Бога, забудем.
— Это бесполезно. Нам не дадут забыть.
Помолчав, она спросила:
— Что делать дальше?
— Ты же сама сказала. Не прятаться. Пойти на этот кошмарный вечер, какую бы цель он ни преследовал.
— Я вижу, версия Бартона об исцелении Айрис тебя не удовлетворила.
— Нет. А тебя?
— Сама по себе она вполне правдоподобна. Но если даже и так, то все равно это не главное.
— А что, по-твоему, главное?
— Не знаю, Стивен. Но я боюсь.
— Джорджа Бартона?
— Да. Мне кажется, он знает.
— Знает — что? — спросил Стивен резко.
Она медленно повернула голову. Глаза их встретились.
— Мы не должны бояться, — сказала она тихо. — Надо собрать все наше мужество. Ведь тебя ждет слава, Стивен. Ты нужен человечеству. И ничто не должно этому помешать. А я твоя жена, и я люблю тебя.
— Как ты думаешь, Сандра, для чего затеяна эта вечеринка?
— Мне кажется, это ловушка.
— И мы позволим, чтобы нас туда заманили?
— Мы ни в коем случае не должны показывать, что подозреваем ловушку.
— Это верно.
Неожиданно Сандра, откинув назад голову, громко расхохоталась.
— Делай свое черное дело, Розмэри! Ты все равно проиграла.
Стивен сжал ей плечо:
— Успокойся, Сандра, Розмэри больше нет.
— Ты в этом уверен? Иногда… иногда мне кажется, что она жива.
Глава 3
Дойдя до середины парка, Айрис остановилась.
— Что, если я сейчас тебя покину, Джордж? Мне хочется прогуляться. Я поднимусь на Фрайерс-Хилл и вернусь лесом. У меня с утра ужасно болит голова.
— Бедная девочка! Конечно, иди. К сожалению, я должен вернуться. Ко мне обещал зайти днем один человек, но не сказал точно когда.
— Ну хорошо. Пока. Увидимся за чаем.
Она круто свернула с тропинки и быстрым шагом направилась к лиственничной роще, опоясывавшей холм.
Добравшись до гребня холма, она перевела дыхание. День был сырой и душный, типичный октябрьский день. Густая влага окутала листву, нависшие сырые облака предвещали дождь. Здесь, наверху, воздуха было не больше, чем в долине. Но все же дышалось немного легче.
Айрис села на ствол поваленного дерева и посмотрела вниз. Перед ней простиралась долина; в лесистой лощине приютился Литл-Прайерс. Еще дальше, слева от него, белел Ферхейвен.
Подперев рукой подбородок, она рассеянным взглядом обводила пейзаж.
Легкий шум за спиной, похожий на шорох падающих листьев, заставил ее резко обернуться. Ветви раздвинулись, и из-за деревьев вышел Энтони Браун.
— Тони! Ну почему вы всегда должны появляться, как дьявол в пантомиме?[98] — воскликнула она с шутливым упреком.
Энтони опустился на землю рядом с ней. Вынув портсигар, он предложил ей сигарету и, когда она отказалась, закурил сам. Сделав первую затяжку, он сказал:
— Потому, что я «таинственный незнакомец», если пользоваться газетным лексиконом. Я люблю возникать из ниоткуда.
— А как вы догадались, где я?
— С помощью полевого бинокля. Я знал, что вы завтракали у Фарадеев, и потом выследил вас с холма.
— Но почему бы вам не прийти в дом, как сделали бы все обыкновенные люди?
— С чего вы взяли, что я обыкновенный человек? — спросил он притворно оскорбленным тоном. — Я человек необыкновенный.
— Уж в этом я не сомневаюсь!
Он быстро взглянул на нее и спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Нет. Все в порядке. По крайней мере…
Она вдруг остановилась.
— По крайней мере… — повторил Энтони.
Она глубоко вздохнула:
— Мне надоело здесь. Я ненавижу это место. Мне хочется скорее вернуться в Лондон.
— Но ведь вы, кажется, скоро переезжаете?
— На следующей неделе.
— Значит, это был торжественный прощальный завтрак?
— Никакого торжества не было. Были только сами Фарадеи и какой-то их родственник.
— Вам нравятся Фарадеи, Айрис?
— Сама не знаю. Скорее, нет, хотя мне не следует так говорить — они были очень добры к нам все это время.
— А как вы считаете, вы им нравитесь?
— Не думаю. По-моему, они нас ненавидят.
— Очень любопытно!
— Неужто?
— Вы не поняли. Я не о ненависти, хотя, возможно, вы ошибаетесь и никакой ненависти нет. Меня удивило слово «нас». Мой вопрос относился лично к вам.
— Ах вот что… Я думаю, против меня они как раз ничего не имеют. Просто им не нравится, что по соседству живут какие-то чужие люди. Мы с Джорджем никогда не были с ними в особенно близких отношениях. Они ведь дружили с Розмэри.
— Вы правы, — сказал Энтони, — они дружили с Розмэри… Хотя я не очень верю в близкую дружбу Розмэри и Сандры.
— Нет, конечно, — сказала Айрис, слегка насторожившись.
Но Энтони продолжал спокойно курить.
— Знаете, что кажется мне самым удивительным в Фарадеях? — спросил он.
— Что именно?
— То, что их так и хочется назвать — Фарадеи. Не отдельно Сандра и Стивен, два человека, соединенные законом и церковью, а некое двуединство — Фарадеи. Это явление гораздо менее распространенное, чем можно было бы предположить. У этих двух людей общая цель, общий образ жизни, одни и те же надежды, убеждения и опасения. И самое странное во всем этом, что они очень не похожи по характеру. Стивен Фарадей, на мой взгляд, человек недюжинного интеллекта, но при этом он необычайно чувствителен к чужому мнению и страшно в себе неуверен. Ему явно недостает нравственного мужества. У Сандры, в отличие от него, ум устроен на средневековый лад: она способна к фанатичной преданности и смела до безрассудства.
— Он всегда казался мне напыщенным и глупым, — сказала Айрис.
— Он совсем не глуп. Он просто один из тех, кому успех не приносит счастья.
— Не приносит счастья?
— Успех вообще мало кому приносит счастье. Люди потому и гонятся за ним, что должны все время самоутверждаться — любым способом, лишь бы мир их заметил.
— Какие у вас странные взгляды!
— Вы согласитесь со мной, если хорошенько подумаете. Счастливые люди редко стремятся достигнуть жизненных высот, потому что они довольны собой и на остальное им наплевать. Возьмите меня, к примеру. К тому же с ними легко ладить — пример тот же.
— Какого вы о себе высокого мнения.
— Я пытаюсь привлечь внимание к моим положительным качествам. Вдруг вы их не заметите!
Айрис рассмеялась. Настроение у нее исправилось. Страх и смутная подавленность прошли. Она взглянула на часы:
— Пойдемте к нам пить чай. Пусть и другие насладятся вашим драгоценным обществом.
Энтони покачал головой:
— Только не сегодня. Я должен вернуться в город.
— Почему вы никогда к нам не приходите? У вас есть какая-нибудь особая причина? — чуть обиженно спросила Айрис.
Энтони пожал плечами.
— Считайте, что у меня свое понятие о гостеприимстве. Ваш шурин меня не любит. Он этого и не скрывает.
— Не обращайте внимания на Джорджа. Достаточно, если мы с тетей Люсиллой вас приглашаем. Она душечка и вам бы понравилась.
— Не сомневаюсь, но тем не менее я стою на своем.
— Но ведь вы приходили, когда была жива Розмэри?
— Это совсем другое.
К сердцу Айрис словно кто-то прикоснулся холодной рукой. Она спросила:
— А что сегодня привело вас сюда? У вас какое-нибудь дело в наших краях?
— Дело, и очень важное. Касается вас. Я специально приехал, чтобы задать вам один вопрос.
Холодная рука исчезла, уступив место легкому волнению, трепетному ожиданию, знакомому женщинам с незапамятных времен. На лице Айрис появилось удивленное, вопросительное выражение, которое, наверное, было на лице ее прабабки перед тем, как она произнесла: «О, мистер Икс, это так неожиданно».
— О чем же вы хотели спросить?
Глаза, смотревшие на него, обезоруживали своей наивностью.
Лицо Энтони стало серьезным, почти суровым.
— Скажите честно, Айрис: вы мне доверяете?
Айрис растерялась. Такого вопроса она не ждала. Ее замешательство не ускользнуло от Энтони.
— Вы ожидали чего-то другого? Но это очень важный вопрос. Для меня он важнее всего. Поэтому я задам его еще раз. Вы мне доверяете?
Мгновение она колебалась, затем, потупившись, ответила:
— Да.
— Тогда я рискну задать вам вопрос номер два. Согласны ли вы поехать в Лондон и тайно со мной обвенчаться?
Айрис онемела от изумления.
— Что вы? Я не могу.
— Не можете выйти за меня замуж?
— Тайно — не могу.
— Но ведь вы меня любите? Любите?
Она сама удивилась, услышав свой ответ:
— Да, я люблю вас.
— И тем не менее не хотите поехать в Лондон и обвенчаться со мной в церкви Святой Эльфриды в Блумсбери?[99] Я специально прожил несколько недель в этом приходе и теперь имею право венчаться там в любое время.
— Но как я могу это сделать? Джордж будет смертельно оскорблен, а тетя Люсилла никогда не простит меня. И кроме того, я ведь несовершеннолетняя. Мне только исполнилось восемнадцать[100].
— Насчет возраста придется соврать. Еще не знаю, какое наказание ждет меня за женитьбу на несовершеннолетней без согласия ее опекуна. Кто, кстати, ваш опекун?
— Джордж. Он же мой доверенный.
— Так вот, какая бы кара мне ни грозила, расторгнуть наш брак уже не смогут, а это для меня самое главное.
Айрис покачала головой:
— Нет, нет, я так не могу. Я не могу быть такой неблагодарной. И вообще, почему надо делать из этого тайну?
— Я ведь не зря первым делом спросил вас, доверяете ли вы мне. Вы должны положиться на меня и не спрашивать о причине. Считайте, что так будет проще. Но коль скоро вы не хотите, все это уже не важно.
— Если бы хоть Джордж успел поближе с вами познакомиться… — робко сказала Айрис. — Пойдемте сейчас к нам. У нас никого нет. Только Джордж и тетя Люсилла.
— Вы точно знаете? А мне показалось… — Он сделал паузу. — Когда я поднимался на холм, я видел, как по дорожке к вашему дому шел человек. И самое забавное — по-моему, я его узнал… Мы с ним когда-то встречались, — добавил он после некоторого колебания.
— Да, верно, я совсем забыла. Джордж сказал, что он кого-то ждет.
— Если это тот, о ком я думаю, его фамилия — Рейс. Полковник Рейс.
— Вполне возможно. У Джорджа есть знакомый полковник Рейс. Его ждали в тот вечер, когда Розмэри…
Голос у нее дрогнул. Энтони крепко сжал ей руку:
— Айрис, дорогая, не надо об этом вспоминать. Это было ужасно, я знаю.
Она покачала головой:
— Но я ничего не могу с собой поделать, Энтони…
— Да?
— Вы никогда не думали… вам не приходило в голову… — Она с трудом подбирала слова. — Вам ни разу не казалось, что, может быть, Розмэри вовсе не покончила с собой? Что ее убили?
— Господь с вами, Айрис! Откуда такая странная мысль?
Вместо ответа она повторила свой вопрос:
— Вы никогда об этом не думали?
— Конечно нет. Я не сомневаюсь, что это было самоубийство.
Айрис промолчала.
— Кто внушает вам такие мысли?
Она боролась с искушением рассказать ему про свой разговор с Джорджем, про письма, но удержалась.
— Так просто… домыслы, — сказала она с расстановкой.
— Дурашка моя милая, не вспоминай об этом. — Он встал с земли, протянул ей руки, помогая подняться, и легко поцеловал в щеку. — Глупенькая моя фантазерка, забудь про Розмэри. Думай только обо мне.
Глава 4
Попыхивая трубкой, полковник Рейс задумчиво смотрел на Джорджа Бартона.
Он знал Джорджа Бартона с детства: имение Рейсов находилось по соседству с имением дяди Бартона. Между полковником Рейсом и Джорджем была разница почти в двадцать лет. Рейсу сейчас было за шестьдесят. В нем сразу угадывался военный: отменная выправка, загорелое лицо, короткий ежик седеющих волос и проницательный взгляд темных глаз.
Отношения у них были не сказать чтобы близкие. Однако Джордж навсегда остался одним из немногих, но чем-то дорогих людей, связанных с его юностью.
Полковник Рейс думал о том, что по-настоящему не знает, что за человек Джордж. За последние годы они несколько раз встречались, но с трудом находили общий язык. Рейса никак нельзя было назвать домоседом. Он принадлежал к тем строителям империи, которые половину жизни проводят вне Англии, в то время как Джордж Бартон редко покидал пределы города.
Они не знали даже, о чем говорить во время своих коротких встреч. Разговор их обычно сводился к воспоминанию каких-то полузабытых эпизодов из «добрых старых времен», а затем наступало неловкое молчание. Полковник Рейс был не мастер вести светскую беседу. В свое время он мог бы послужить прототипом эдакого недюжинного молчуна, излюбленного героя старых английских романистов.
И сейчас, молча попыхивая трубкой, он силился понять, почему Джордж так настаивал на встрече. За тот год, что они не виделись, в Джордже, как показалось полковнику, произошла какая-то перемена. Джордж Бартон всегда был для Рейса воплощением скучной трезвости — расчетливый, осмотрительный, начисто лишенный воображения.
«С парнем явно что-то неладно, — подумал Рейс. — Сидит как на иголках. Третий раз зажигает сигару. Совсем на него не похоже».
Он вынул изо рта трубку.
— У вас какая-нибудь неприятность, Джордж?
— Вы угадали, Рейс. Действительно, произошла неприятность. И мне очень нужен ваш совет — и помощь.
Полковник Рейс кивнул и выжидательно посмотрел на Джорджа.
— Помните, около года назад я пригласил вас на обед в «Люксембург». Вы не пришли — в последнюю минуту вам понадобилось выехать за границу.
Рейс снова кивнул:
— В Южную Африку.
— В тот вечер умерла моя жена.
Рейс неловко заерзал в кресле.
— Да, я знаю. Читал в газетах. Я умышленно не стал выражать вам соболезнование — не хотелось бередить старую рану. Но вы знаете, дружище, как я вам сочувствую.
— Да, да, конечно. Но я не об этом. Считается, что моя жена покончила жизнь самоубийством.
Рейс насторожился и удивленно вскинул брови.
— Считается? — переспросил он.
— Прочтите вот это.
Джордж протянул ему два письма. Брови Рейса поднялись еще выше.
— Анонимные письма?
— Да, и я им верю.
Рейс медленно покачал головой:
— Верить анонимкам опасно. Вы даже не представляете, Джордж, сколько грязных клеветнических писем появляется после каждой нашумевшей истории.
— Я знаю. Но эти письма были написаны не сразу, они пришли только через полгода после смерти Розмэри.
Рейс кивнул:
— В этом что-то есть. Кто, по-вашему, их написал?
— Понятия не имею. Да это и не важно. Самое существенное, что я им верю. Моя жена была убита.
Рейс положил трубку и выпрямился в кресле.
— Какие у вас для этого основания? Вы кого-нибудь подозревали в момент смерти? И что думала на этот счет полиция?
— Я мало что соображал, когда все это случилось. Совершенно голову потерял. Я согласился с заключением судебного следствия. Никаких других версий, кроме самоубийства, тогда не фигурировало. В сумочке у нее нашли яд.
— Что за яд?
— Цианистый калий.
— Помню. Она выпила отравленное шампанское.
— Да. В то время других подозрений не было.
— Она когда-нибудь грозилась покончить с собой?
— Нет, никогда. Розмэри слишком любила жизнь.
Рейс кивнул. Жену Джорджа Бартона он видел только один раз. Она показалась ему довольно пустенькой красоткой, отнюдь не меланхоличного склада.
— А что говорили врачи относительно ее психического состояния и всего прочего?
— Личного врача Розмэри в то время не было в городе — он уехал в морское путешествие. Это совсем уже пожилой человек — он лечил семейство Марлей, когда девочки были еще маленькие. Когда Розмэри заболела, мы обратились к его помощнику. Как я припоминаю, этот молодой врач сказал, что свирепствующая сейчас форма гриппа дает сильную депрессию.
Джордж перевел дух и продолжил:
— После того как я получил эти письма, я переговорил со старым врачом Розмэри. Про письма я, разумеется, упоминать не стал. Он сказал мне, что все случившееся было для него полной неожиданностью, что он никогда бы этому не поверил. Он не замечал у Розмэри наклонности к самоубийству. По его мнению, этот случай свидетельствует о том, что даже пациент, которого как будто хорошо знаешь, может вдруг повести себя совершенно нехарактерным для него образом.
Джордж снова сделал паузу.
— После этого разговора я впервые осознал, насколько неубедительной была для меня версия о самоубийстве моей жены. В конце концов, я же прекрасно знал Розмэри. У нее бывали отчаянные приступы хандры, она способна была вспылить из-за пустяка, могла под влиянием минуты совершить какой-то опрометчивый поступок. Но я никогда не замечал у нее состояния, при котором хочется «свести счеты с жизнью».
Рейс, слегка замявшись, спросил:
— Не было у нее другого мотива для самоубийства, кроме депрессии? Может быть, у нее случилась какая-нибудь беда?
— Я… Да нет, кажется… Вообще, она из-за чего-то нервничала.
Стараясь не глядеть на Джорджа, Рейс спросил:
— А не было ли у нее склонности к мелодраме? Я ведь ее мало знал — видел один-единственный раз. Есть люди, которые — как бы вам сказать — способны инсценировать самоубийство и получают от этого удовольствие. Особенно если они перед этим с кем-то поссорились. Знаете, как рассуждают дети: «Вот возьму и умру, пусть тогда плачут».
— Но мы с Розмэри вроде не ссорились.
— Гм. Между прочим, и цианистый калий говорит не в пользу моего предположения. Это не тот яд, с которым можно шутить и на всякий случай таскать в сумочке. Свойства этого яда всем известны.
— Верно. Есть еще один довод против, — сказал Джордж. — Если бы Розмэри и впрямь замыслила самоубийство, она наверняка выбрала бы другой способ — менее мучительный. Менее… уродливый. Скорее всего, она приняла бы большую дозу снотворного.
— Я с вами совершенно согласен. Скажите, известно ли, как к ней попал этот яд? Кто-нибудь видел, как она его покупала или где-то брала?
— Нет. Никто не видел. Но она гостила за городом у друзей, и там в это время уничтожали осиные гнезда.
На следствии было высказано предположение, что именно тогда она могла захватить с собой несколько кристаллов цианистого калия.
— Да, это вполне вероятно. Садовники часто держат его про запас.
Полковник Рейс подумал и затем предложил:
— Давайте подведем некоторые итоги. Мы не располагаем никакими положительными данными относительно наклонности вашей жены к самоубийству или о том, что она замышляла его. Все обстоятельства скорее свидетельствуют об обратном. Но в то же время нет очевидных указаний и на убийство, иначе полиция сразу бы что-то учуяла. У них на такие вещи отличный нюх.
— Мысль об убийстве в то время всем показалась бы дикой.
— Но почему она не кажется вам дикой полгода спустя?
Джордж сказал с расстановкой:
— Я, должно быть, в глубине души не был удовлетворен результатами следствия. Поэтому я так безоговорочно поверил этим письмам. В них черным по белому было сказано то, о чем я все время подсознательно думал.
Рейс понимающе кивнул:
— Ну хорошо, давайте разберемся. Кого вы подозреваете?
Джордж чуть наклонился вперед, лицо его дергалось.
— Вот тут-то и начинается самое ужасное. Если Розмэри убили, то мог сделать это только кто-то из нас — из сидевших за столиком. Больше в тот вечер никто к столу не подходил.
— А официанты? Кто разливал вино?
— Шарль, метрдотель «Люксембурга». Вы должны его знать.
Рейс утвердительно кивнул. Шарля знали все. Трудно было себе представить, чтобы он мог преднамеренно отравить клиента.
— Еду подавал Джузеппе. Его мы тоже знаем. Лично я знаю его много лет. Он всегда меня обслуживает. Очень славный, добродушный малый.
— Итак, мы добрались до обеда. Перечислите, кто там был.
— Стивен Фарадей, член парламента, его жена леди Александра Фарадей, моя секретарша Рут Лессинг, один знакомый по имени Энтони Браун, сестра Розмэри Айрис и я. Всего семь человек. С вами было бы восемь. Мы так и не нашли замены, когда в последний момент выяснилось, что вас не будет.
— Ясно. Кто же все-таки, по-вашему, мог это сделать?
— Не знаю. Я же говорю вам, что не знаю. Если бы я знал! — В голосе Джорджа неожиданно появились истеричные ноты.
— Ну хорошо. Успокойтесь, Джордж. Я просто думал, что вы подозреваете какое-то конкретное лицо. Впрочем, это не так трудно установить. В каком порядке вы сидели? Начните с себя.
— Справа от меня была Сандра Фарадей, рядом с ней Энтони Браун. Дальше Розмэри и Стивен Фарадей, потом Айрис, а слева от меня Рут Лессинг.
— Понятно. Я полагаю, что за вечер шампанское пили не один раз?
— Да, несколько раз. Но это… это произошло в то время, как шла эстрадная программа. Все смотрели на сцену — показывали какой-то шумный негритянский дивертисмент. Она упала на стол как раз перед тем, как зажегся свет. Может быть, она успела вскрикнуть, застонать, но никто ничего не услышал. Врач сказал, что смерть наступила мгновенно. Хоть за это надо благодарить Бога.
— Да, безусловно. Ну что я могу сказать, Бартон? На первый взгляд все как будто ясно.
— А именно?
— Я думаю — Стивен Фарадей. Он сидел справа от нее. Ему ничего не стоило левой рукой опустить яд в ее бокал, когда в зале притушили огни и все стали смотреть на сцену. По-моему, только у него и была такая великолепная возможность. Я знаю, какие в «Люксембурге» столы. Они довольно большие, и вряд ли кто-нибудь мог перегнуться через стол и при этом остаться незамеченным, даже в полутьме. Соседу Розмэри слева тоже было бы трудно это сделать: он должен был бы резко наклониться в ее сторону, чтобы дотянуться до ее бокала с шампанским. Существует еще один вариант, но начнем с наиболее явного. Как вам кажется, была ли какая-нибудь причина, которая могла бы заставить Стивена Фарадея желать смерти вашей жены?
Джордж ответил сдавленным голосом:
— Они… они были довольно близкими друзьями. Не исключено, что она… э-э… отвергла его домогательства, и тогда он захотел ей отомстить.
— Слишком мелодраматично. Это единственный мотив, который вы можете выдвинуть?
— Да, — ответил Джордж, побагровев.
Рейс бросил на него быстрый взгляд и продолжил:
— Рассмотрим вариант номер два: кто-то из дам.
— Из дам? Почему?
— Дорогой Джордж, всякому ясно, что если в компании семь человек — четыре женщины и трое мужчин, — в течение вечера непременно должен наступить такой момент, когда три пары танцуют, а одна дама, оставшаяся без партнера, сидит за столом. Вы не пропустили ни одного танца?
— Да.
— Не помните ли вы, кто из женщин оставался за столом до того, как начался концерт?
— Кажется, помню. В последний раз одна сидела Айрис, а до нее Рут.
— А когда ваша жена в последний раз пила шампанское?
— Сейчас постараюсь припомнить. Она танцевала с Брауном. Потом вернулась за стол. Я помню, как она пожаловалась, что устала. С таким партнером, как Браун, не так-то просто танцевать. Потом она допила вино, оставшееся в ее бокале. Через несколько минут заиграли вальс, и… она… она пошла танцевать со мной. Она знала, что вальс — единственный танец, который я танцую более или менее прилично. Рут танцевала с Фарадеем, а леди Александра с Брауном. Айрис осталась без партнера. И сразу же после этого начался концерт.
— Кстати, о вашей золовке. Она унаследовала какие-нибудь деньги после смерти вашей жены?
Джордж замахал руками:
— Не говорите ерунды, Рейс! Айрис тогда была еще ребенком, школьницей.
— Я знал двух школьниц, которые оказались убийцами.
— Но не Айрис! Она была очень привязана к Розмэри.
— Это не имеет значения, Бартон. Возможность совершить убийство у нее была. Я хочу знать, был ли у нее мотив. Ведь ваша жена как будто была очень богата. Кому отошли ее деньги? Вам?
— Нет, ее сестре. На условиях опекунства по доверенности наследователя.
Он рассказал Рейсу о завещании Поля Беннета. Рейс внимательно выслушал.
Когда он кончил, Рейс взял со стола трубку и принялся ее чистить.
— А не лучше ли вам, Джордж, рассказать мне все как есть? — спросил он.
— Что это значит?
— Вы чего-то недоговариваете. Это и слепому ясно. Вы, конечно, вправе оберегать репутацию своей жены, но ведь вы одновременно хотите выяснить, не была ли она убита. Выбирайте, что вам важнее. Если второе, то давайте говорить начистоту.
Наступило длительное молчание.
— Ну хорошо, — сказал наконец Джордж глухим голосом. — Я сдаюсь!
— Вы имеете основания предполагать, что у вашей жены был любовник? Не так ли?
— Да.
— Стивен Фарадей?
— Не знаю! Честное слово, не знаю! То ли он, то ли этот типчик Браун. Мне так и не удалось это выяснить. Я терпел адские муки!
— Расскажите-ка мне об этом Энтони Брауне. Странно, кажется, я где-то слышал это имя.
— Я о нем ничего не знаю. И никто ничего не знает. Красивый, остроумный молодой человек. Считается, что он американец, хотя говорит без малейшего акцента.
— Можно навести справки в американском посольстве. Но все-таки — который же из двух?
— Понятия не имею! Я должен вам признаться, Рейс: она как-то раз писала письмо, а я потом в зеркале рассмотрел отпечатки на промокательной бумаге. Любовное письмо, но имени там не было.
Рейс отвел взгляд.
— Это уже кое-что. Теперь у нас есть перспектива. В игру входит леди Александра, если считать, что у ее мужа был роман с вашей женой. Она принадлежит к натурам глубоко эмоциональным. Женщины такого типа способны испытывать очень сильные чувства, хотя внешне это никак не проявляется. Убить им — раз плюнуть. Ну вот наконец мы с вами сдвинулись с мертвой точки. Теперь у нас в активе таинственный незнакомец Браун, Фарадей, его жена и юная Айрис Марль. А что вы скажете о третьей женщине, Рут Лессинг?
— Рут к этому не имеет ни малейшего отношения. У нее-то уж, во всяком случае, нет никакого мотива.
— Это ваша секретарша? Что она собой представляет?
Джордж сразу оживился:
— Милейшая девушка! Она фактически член нашей семьи. Моя правая рука. Даже не знаю, кого еще я так ценю и кому могу так доверять!
— Вы к ней неравнодушны, — сказал Рейс, внимательно глядя на Джорджа.
— Як ней очень привязан. Эта девушка просто клад. Я во всем на нее полагаюсь. Честнейшее и милейшее существо.
Рейс как-то странно хмыкнул и оставил Рут Лессинг в покое. Но при этом он мысленно взял на заметку неизвестную ему секретаршу. У этой «честнейшей и милейшей» девицы мог быть вполне веский мотив, заставлявший ее желать, чтобы супруга шефа переселилась в мир иной. Мотив этот мог быть корыстным — если она откровенно рассчитывала стать второй миссис Бартон. С другой стороны, она могла быть в него влюблена… Но в любом случае мотив для убийства налицо.
Вслух он сказал как можно мягче:
— А не приходило вам в голову, Джордж, что и у вас был мотив для убийства?
— У меня?! — Джордж был потрясен.
— Вспомните Отелло и Дездемону.
— Ах вот вы о чем… Понимаю. Но у нас были совсем не такие отношения. Я души в ней не чаял, конечно, но при этом всегда отдавал себе отчет, что могут возникнуть всякие ситуации, с которыми мне придется смириться. И не потому, что она меня не любила. Совсем напротив. Она ко мне прекрасно относилась, всегда была со мной нежна. Но я-то знал, что я ей не пара — никуда от этого не денешься. Я не герой-любовник. Когда я на ней женился, я предвидел, что будут и шипы — не только розы. Да она и сама об этом говорила. И все-таки, когда это случилось, я страшно переживал. Но предположить, что я мог хоть пальцем ее тронуть…
Он замолчал, потом заговорил снова — уже другим тоном:
— Но допустим — это я: тогда чего ради я стал бы снова все раскапывать? После того, как дано заключение о самоубийстве и все удовлетворены? Да это было бы чистейшее безумие!
— Безусловно. Потому, дорогой друг, вы у меня и не вызываете серьезных подозрений. Если бы вы были удачливым убийцей, то, получив пару таких писем, вы тут же потихоньку бросили бы их в камин и нигде об этом не распространялись. Но поскольку все это не так, придется задуматься над самым, с моей точки зрения, любопытным вопросом во всей этой истории — кто автор этих писем?
— Кто автор? — встрепенулся Джордж. — Не имею ни малейшего представления.
— Мне кажется, это вас не очень интересует. А меня это как раз занимает. Если помните, это первый вопрос, который я вам задал. Совершенно очевидно, что их не мог написать убийца. Для чего бы ему понадобилось ставить себя под удар, когда, как вы справедливо заметили, все удовлетворились заключением о самоубийстве? Кто же в таком случае мог их написать? Кто заинтересован в том, чтобы снова все это разворошить?
— Может быть, слуги? — неуверенно предположил Джордж.
— Не исключено. Если так, то какие слуги? И что им известно? Была ли у Розмэри доверенная горничная?
Джордж отрицательно покачал головой:
— Нет. В то время у нас служила кухарка — миссис Паунд, она и сейчас у нас, — и две горничные. Те пробыли недолго и ушли.
— Так вот, Бартон, если вам нужен мой совет — а он вам, как я понимаю, нужен, — то мое мнение таково: необходимо все тщательнейшим образом продумать и взвесить. Вашей жены больше нет. Что бы вы ни делали, ее не воскресить. Если у нас нет достаточных фактов, подтверждающих самоубийство, то равным образом у нас нет и улик, указывающих на убийство. Допустим, что Розмэри была убита. Возникает вопрос: стоит ли извлекать на свет всю эту давнюю историю? Поднимется газетная шумиха, наружу вытащат все грязное белье, романы вашей жены получат широчайшую огласку…
Лицо Джорджа передернулось, как от боли.
— И вы мне всерьез советуете смириться с тем, что какая-то скотина, сделав свое грязное дело, будет и дальше жить себе припеваючи? — сказал он с жаром. — Например, этот чванливый Фарадей с его напыщенными речами и драгоценной карьерой… Может быть, он-то и есть гнусный убийца?
— Я только хочу, чтобы вы отдали себе отчет, какие это может иметь последствия.
— Я хочу знать правду.
— Ну хорошо. В таком случае я бы на вашем месте отнес эти письма в полицию. Там, очевидно, довольно скоро найдут их автора и разберутся, насколько он обо всем осведомлен. Но только помните, Бартон: единожды пустив полицию по следу, вы уже не сможете ее остановить.
— Я не собираюсь обращаться в полицию. Именно поэтому я и хотел повидать вас. Я сам готовлю ловушку убийце.
— О чем вы говорите?
— Слушайте, Рейс. Я собираюсь устроить вечер в «Люксембурге». И хочу, чтобы вы туда пришли. Тот же состав гостей: Фарадей, Энтони Браун, Рут, Айрис и я. Я все уже продумал.
— Что вы собираетесь там устроить?
Джордж улыбнулся:
— Это тайна. Все будет испорчено, если я выдам свой план заранее. Даже вам я не могу сказать. Я хочу, чтобы вы пришли и увидели все без всякой предварительной подготовки.
Рейс подался вперед, голос его прозвучал жестко:
— Мне все это не нравится, Джордж. Идея, достойная плохого романа. Не тратьте попусту времени. Обратитесь-ка лучше в полицию. Это их работа, они знают, что делать в таких случаях. Когда речь идет о преступлении, любительские спектакли ни к чему.
— Поэтому я и хочу, чтобы вы туда пришли. Вас-то уж никак не назовешь любителем.
— Оттого что я когда-то служил в контрразведке? Но вы же все равно не собираетесь посвящать меня в суть дела.
— Пока это невозможно.
— Простите, но я вынужден отказаться. Я не одобряю ваш план и не хочу участвовать в его осуществлении. Будьте разумным человеком — выкиньте эту затею из головы.
— Ни за что на свете! Я все уже продумал окончательно.
— Не упрямьтесь. Я больше вас знаю о такого рода спектаклях. Мне не по душе ваша выдумка. Она ничего не даст. И даже может оказаться опасной. Вы об этом подумали?
— Она действительно небезопасна кое для кого!
Рейс вздохнул:
— Вы сами не ведаете, что творите. Потом не жалуйтесь. В последний раз прошу вас — откажитесь от этой безумной затеи.
Но Джордж только покачал головой.
Глава 5
Утро второго ноября выдалось сырое и мрачное. В столовой дома на Элвастон-сквер было так темно, что завтракать пришлось при электричестве.
Вопреки обыкновению, Айрис отказалась от кофе в постели и спустилась вниз к столу. Она сидела бледная как привидение и вяло ковыряла вилкой в тарелке. Джордж нервно листал «Таймс»[101], а на противоположном конце стола, уткнувшись в платок, рыдала Люсилла Дрейк.
— Я знаю — мой мальчик сделает что-нибудь ужасное. Это такая тонкая натура. Он зря никогда не написал бы, что это вопрос жизни и смерти.
Шурша газетой, Джордж раздраженно сказал:
— Прошу вас, Люсилла, успокойтесь. Я ведь обещал этим заняться.
— Я знаю вашу доброту, Джордж. Но я чувствую, что промедление может стать роковым. Ведь все это наведение справок, о котором вы говорите, требует времени.
— Мы ускорим эту процедуру.
— Но ведь он пишет — «непременно до третьего». А завтра уже третье. Я никогда себе не прощу, если с моим дорогим мальчиком что-нибудь случится.
— Ничего с ним не случится! — Джордж отхлебнул кофе.
— У меня ведь есть еще облигации…
— Прошу вас, Люсилла, предоставьте это мне.
— Не волнуйтесь, тетя Люсилла, — сказала Айрис, — Джордж все уладит. В конце концов, это же не в первый раз.
— Но прошло уже так много времени!
— Три месяца, — вставил Джордж.
— Он ничего не просил с тех самых пор, как его обманули эти мошенники приятели на этом ужасном ранчо.
Джордж вытер усы салфеткой, поднялся и, проходя мимо миссис Дрейк, ласково похлопал ее по спине:
— Не расстраивайтесь, голубушка. Я попрошу Рут сразу же сделать телеграфный запрос.
Айрис встала и вышла вслед за ним.
— Джордж, как ты думаешь, нельзя ли нам отложить сегодняшний вечер? Тетя Люсилла так расстроена. Может быть, лучше остаться с ней дома?
— Не болтай глупостей! — Румяное лицо Джорджа побагровело. — Почему этот негодяй должен постоянно отравлять нам жизнь? Это ведь шантаж, самый настоящий шантаж! Иначе не назовешь. Будь на то моя воля, я не дал бы ему ни пенса[102].
— Но тетя Люсилла никогда на это не согласится.
— Люсилла — дура. Всю жизнь была дурой. Да и чего ждать от женщины, которая в сорок лет вздумала рожать? Такие безумные матери портят детей с колыбели, исполняют все их прихоти, черт бы их драл. Если бы этому сопляку хоть раз пришлось выпутываться самому, может быть, он стал бы человеком. И не спорь, Айрис. До вечера я как-нибудь улажу этот вопрос, чтобы Люсилла могла спокойно лечь спать. В крайнем случае возьмем ее с собой.
— Что ты, разве она пойдет? Она ненавидит рестораны. Сразу же засыпает, бедняжка. Кроме того, она не переносит духоты и табачного дыма. У нее тут же начинается астма.
— Я знаю. Я пошутил. Ну иди, успокой ее, Айрис. Скажи, что все будет в порядке.
Он повернулся и пошел к входной двери. Айрис медленно побрела назад в столовую. Тут в прихожей зазвонил телефон, и Айрис сняла трубку.
— Алло, кто это? — Выражение безнадежной тоски на ее лице сменилось радостью. — Энтони!
— Он самый. Я звонил тебе вчера, но никак не мог застать. Ты, как я вижу, крепко взялась за Джорджа?
— В каком смысле? Не понимаю.
— Джордж умолял, чтобы я пришел сегодня вечером на какое-то торжество. Совсем не похоже на его обычный стиль — «руки прочь от моей подопечной!». Он прямо заклинал меня. Я и подумал, что это, быть может, результат твоей тонкой работы.
— Нет, нет. Я тут ни при чем.
— Так это он сам вдруг так переменился?
— Не совсем. Это…
— Алло, Айрис, куда ты пропала?
— Я здесь.
— Ты что-то говорила? В чем дело, дорогая? Я слышу, ты вздыхаешь в трубку. Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего. Завтра я буду в норме. Завтра все будет в порядке.
— Какая трогательная уверенность! А ведь недаром есть такая поговорка: «Живи сегодняшним днем».
— Не надо так говорить.
— Айрис, что-то случилось?
— Нет, ничего. Я не могу сказать. Я дала слово.
— Скажи мне, родная.
— Нет, не могу. Энтони, вы… ты мне можешь ответить на один вопрос?
— Постараюсь.
— Ты был когда-нибудь влюблен в Розмэри?
Наступило минутное молчание, затем в трубке послышался смех.
— Так вот в чем дело! Да, я был немного влюблен в Розмэри. Она ведь была очень хороша, ты это знаешь. Но однажды, когда я с ней разговаривал, я увидел, как ты спускаешься по лестнице. В это мгновение все было кончено, как рукой сняло. На свете не осталось никого, кроме тебя. Это суровая, неприкрытая правда. И перестань об этом думать. Даже Ромео, если ты помнишь, увлекался Розалиндой до того, как его прибрала к рукам Джульетта.
— Спасибо, Энтони. Я рада это слышать.
— Значит, до вечера? Если я не ошибаюсь, это твой день рождения?
— Вообще-то день рождения через неделю. Но вечер устраивается по этому поводу.
— Тебе как будто не по душе предстоящее торжество?
— Совсем не по душе.
— М-да. Джорджу, конечно, виднее, но мне показалось странновато, что он выбрал то самое место, где…
— Что делать! Я уже несколько раз была в «Люксембурге» с тех пор… с тех пор как Розмэри… Так или иначе туда попадаешь.
— Верно. Но, может быть, это и к лучшему. У меня для тебя есть подарок, Айрис. Надеюсь, он тебе понравится. Au revoir[103].
Он повесил трубку.
Айрис вернулась к Люсилле, чтобы снова ее утешать, уговаривать и успокаивать.
Придя в контору, Джордж сразу же послал за Рут Лессинг.
Мрачное, озабоченное выражение исчезло с его лица, как только Рут, как всегда спокойная, улыбающаяся, в строгом черном костюме, появилась на пороге.
— Доброе утро, мистер Бартон!
— Доброе утро, Рут. Опять неприятности. Прочтите.
Он протянул ей телеграмму.
— Снова Виктор Дрейк?
— Да, будь он неладен!
Она молчала, держа телеграмму в руках.
Худое, смуглое лицо, забавно сморщенный нос… насмешливый голос: «…вы из породы девушек, которые кончают тем, что выходят замуж за босса». Как живо все встало в памяти! Как будто это было вчера.
Голос Джорджа вернул ее к действительности:
— Вы ведь выдворили его отсюда примерно год назад?
— Да, что-то в этом роде, — сказала она, подумав. — Если не ошибаюсь, это было двадцать девятого октября.
— Не перестаю вам удивляться, Рут. Надо же иметь такую память!
Про себя она подумала, что у нее было гораздо больше оснований запомнить этот день, чем он предполагал. Она еще находилась под впечатлением слов Виктора в то время, когда, сняв трубку, услышала беспечный голос Розмэри — и поняла, как сильно ненавидит жену своего шефа.
— Нам еще повезло, что он так долго не появлялся, — сказал Джордж. — Имело смысл заплатить ему тогда эти пятьдесят фунтов.
— А теперь еще триста фунтов! Это ведь целое состояние.
— Да, но на такую сумму он пусть не рассчитывает. Нужно снова навести справки.
— Лучше всего связаться с мистером Огилви.
Александр Огилви, предприимчивый сметливый шотландец, был их агентом в Буэнос-Айресе.
— Да, срочно пошлите ему запрос. Мать, конечно, уже в истерике. Из-за предстоящего вечера все особенно осложняется.
— Хотите, я с ней останусь?
— Нет, ни в коем случае! Вы непременно должны прийти. Вы нужны мне, Рут. — Он взял ее за руку. — Вы слишком много думаете о других.
— Ну что вы! Я эгоистка. — Улыбнувшись, она спросила: — А может быть, стоит связаться с мистером Огилви по телефону? Сегодня к вечеру мы бы все выяснили.
— Прекрасная мысль! На это денег не жалко.
— Я сейчас этим займусь.
Она мягко высвободила руку и вышла из комнаты.
Джордж принялся за текущие дела.
В половине двенадцатого он взял такси и отправился в «Люксембург».
Ему навстречу вышел Шарль, знаменитый метрдотель «Люксембурга». Низко склонив седую голову, он с улыбкой приветствовал Джорджа:
— Доброе утро, мистер Бартон.
Доброе утро, Шарль. Все готово к вечеру?
— Вы будете довольны, сэр.
— Тот же столик?
— Средний столик в нише. Правильно?
— Да. И вы запомнили насчет лишнего стула?
— Все будет в порядке.
— Вы достали розмарин?
— Да, мистер Бартон. Но мне кажется, это не очень красивые цветы. Может быть, лучше добавить веточки с красными ягодами или несколько хризантем?
— Нет, нет. Только розмарин.
— Хорошо, сэр. Хотите взглянуть на меню? Джузеппе!
Мановением руки Шарль вызвал улыбающегося, низенького, средних лет итальянца.
— Меню для мистера Бартона!
Как по волшебству появилось меню.
Устрицы, бульон, морской язык по-люксембургски, рябчики, жареная цыплячья печенка…
Джордж равнодушно пробежал список.
— Да, да, отлично! — Он отдал меню официанту.
Шарль проводил его до дверей. Понизив голос, он произнес:
— Разрешите вам сказать, мистер Бартон, что все мы очень ценим то обстоятельство, что вы… э… снова обратились к нам.
На лице Джорджа появилось подобие улыбки.
— Что было, то прошло, — сказал он. — К прошлому возврата нет. Все это кончено и забыто.
— Вы правы, мистер Бартон. Вы знаете, как мы были потрясены и огорчены, когда все это случилось. Я искренне надеюсь, что у барышни будет веселый день рождения и что вы останетесь довольны.
Отвесив изящный поклон, Шарль удалился и тут же коршуном налетел на одного из младших официантов, который что-то не так расставлял на столике у окна.
Джордж вышел из ресторана, криво усмехаясь.
Он был человеком, лишенным воображения, и поэтому к ресторану сочувствия не испытывал, хотя, объективно говоря, репутация «Люксембурга» пострадала совершенно незаслуженно. В самом деле, разве виноват ресторан, если Розмэри решила именно там покончить самоубийством или если ее убийца задумал именно там привести в исполнение свой замысел? Но, как большинство людей, одержимых какой-то одной идеей, Джордж неспособен был думать ни о чем другом.
Он позавтракал в клубе и поехал на заседание правления. Результатами разговора он остался доволен. Все шло как положено.
Когда он вернулся в контору, к нему сразу же заглянула Рут.
— Есть вести о Викторе Дрейке.
— Какие же?
— Боюсь, что на сей раз дело плохо. Он довольно долго присваивал казенные деньги.
— Это сказал Огилви?
— Да. Я дозвонилась до него утром, а десять минут назад звонил он сам. Он говорит, что Виктор вел себя очень нагло.
— Это он умеет!
— Но он заверяет, что фирма не станет возбуждать судебное дело, если деньги будут возмещены. Мистер Огилви говорил со старшим из совладельцев фирмы, так что сведения точные. Вся сумма составляет сто шестьдесят пять фунтов.
— Итак, наш друг Виктор надеялся дополнительно прикарманить сто тридцать пять фунтов?
— Боюсь, что дело обстоит именно так.
— Слава Богу, что мы хоть здесь не дали себя околпачить, — сказал Джордж с мрачным удовлетворением.
— Я просила мистера Огилви все уладить. Правильно я поступила?
— Лично я был бы рад, если бы этот юный негодяй отправился в тюрьму, но приходится думать о его матери. Она, конечно, дура, но добрая душа. Виктор, как всегда, в выигрыше.
— Это вы добрая душа, — сказала Рут.
— Я?
— Мне кажется, вы самый добрый человек на свете.
Джордж был растроган и смущен. Он поднес руку Рут к губам и поцеловал ее.
— Дорогая моя Рут! Мой самый лучший, самый верный друг! Что бы я без вас делал?
Они стояли совсем близко.
Она подумала: «Я могла бы быть с ним счастлива. И его могла бы сделать счастливым. Если бы не…»
А Джордж в это время думал:
«Что, если послушаться Рейса и все отменить? Наверное, так было бы правильнее всего».
Но это было только минутное колебание.
— В девять тридцать я вас жду в «Люксембурге», — сказал он.
Глава 6
Все приглашенные пришли.
Джордж вздохнул с облегчением. До последней минуты он боялся, что кто-нибудь его подведет, но теперь все были в сборе. Стивен Фарадей, высокий, немного чопорный, Сандра Фарадей, в строгом черном бархатном платье с ожерельем из изумрудов. В этой женщине чувствовалась порода. Она держалась совершенно естественно, может быть даже чуть мягче, чем обычно. Рут тоже была в черном платье, украшенном только брошкой. Черные волосы гладко причесаны, руки и шея белее, чем у всех остальных дам. Да и откуда взяться загару при ее образе жизни? Она ведь работает, ей некогда нежиться под солнцем. Он встретился с ней взглядом. Прочтя в его глазах беспокойство, она ободряюще улыбнулась ему. Джордж почувствовал облегчение. Верная Рут!
Рядом с ним стояла Айрис, непривычно молчаливая. Только она, казалось, понимала, что предстоит не совсем обычная вечеринка. Слишком бледна и строга, но ей это даже идет: серьезность придает ей особое очарование. На ней прямое, простого покроя зеленое платье.
Энтони Браун пришел последним. В его походке Джорджу почудилось что-то кошачье, напоминающее пантеру или, может быть, леопарда. Все-таки есть в нем что-то дикое, хищное.
Все были в сборе — в ловушке у Джорджа. Пора начинать спектакль.
Коктейли были выпиты. Все встали и прошли под сводчатую арку, ведущую в главный зал.
Танцующие пары, негритянский джаз, ловкие, проворные официанты. Шарль с улыбкой вышел им навстречу и, как опытный лоцман, провел через зал. Отведенный им стол стоял в дальнем конце, в сводчатой нише. По бокам от него помещались еще два столика, на две персоны каждый. За одним из них сидел смуглолицый иностранец средних лет с роскошной блондинкой, за вторым — совсем молоденькая пара.
Стол в центре, самый большой, предназначался для гостей Бартона.
Джордж любезно пригласил всех занять места.
— Сандра, пожалуйста, садитесь вот сюда, справа от меня. А справа от вас сядет Браун. Айрис, дорогая, это твой вечер. Ты должна сидеть рядом со мной, дальше Фарадей и Рут.
Он замолчал. Между Рут и Энтони остался пустой стул — стол был накрыт на семь персон.
— Мой друг Рейс просил его не дожидаться. Он может немного запоздать. Мне хочется вас с ним познакомить — это прекрасный человек. Он изъездил весь свет и рассказывает бездну любопытных историй.
Айрис почувствовала досаду. Джордж нарочно посадил ее подальше от Энтони! На ее месте, рядом со своим любезным шефом, как раз должна была бы сидеть Рут. Значит, Джордж по-прежнему недолюбливает Энтони и не доверяет ему. Она бросила взгляд через стол. Вид у Энтони был мрачный. Он даже не смотрел в ее сторону. Только раз он покосился на соседний пустой стул и сказал:
— Я рад, что вы ждете еще гостя, Бартон. Может случиться, что мне придется раньше уйти. Ничего не поделаешь! Я тут встретил одного знакомого.
Энтони
Джордж улыбнулся:
— Дела в часы досуга? Вы еще не в том возрасте, Браун. Я, кстати, так и не знаю толком, чем вы занимаетесь.
В этот момент в общем разговоре наступила пауза, и поэтому хладнокровный ответ Энтони прозвучал особенно резко:
— Организацией преступлений, Бартон. На прямой вопрос я всегда отвечаю прямо. Ограбление банков! Кражи со взломом! Обслуживание клиентов по месту жительства.
Сандра Фарадей рассмеялась и сказала:
— Вы как будто связаны с производством оружия, мистер Браун? Оружейный король — на нынешний взгляд самая зловещая фигура.
Айрис увидела, как глаза Энтони на секунду раскрылись от изумления, но он тут же шутливо сказал:
— Не выдавайте меня, леди Александра, — это военная тайна. Англия кишит шпионами иностранных держав. Ушей здесь много.
И он многозначительно покачал головой.
Официант убрал тарелки из-под устриц. Стивен спросил Айрис, не хочется ли ей потанцевать.
Вскоре пошли танцевать и остальные. Атмосфера немного разрядилась.
Когда настал черед Энтони танцевать с Айрис, она сказала:
— Свинство со стороны Джорджа рассадить нас.
— Наоборот. Так я могу все время на тебя смотреть.
— Ты и правда собираешься раньше уйти?
— Может быть, придется.
Затем он спросил:
— Ты знала, что ожидается полковник Рейс?
— Понятия не имела.
— Странно.
— А ты его знаешь? Да, верно, ты мне уже говорил. Что он за человек?
— Это никому не известно.
Они вернулись к столу. Вечер продолжался, однако атмосфера понемногу снова стала сгущаться.
Чувствовалось, что у всех сидящих за столом натянуты нервы. Только хозяин был весел и держался как ни в чем не бывало.
Айрис заметила, как он взглянул на часы.
Неожиданно раздалась барабанная дробь, и в зале притушили огни. Осветилась эстрада. Задвигались стулья, каждый старался выбрать положение поудобнее. Сначала выступали три танцевальные пары. Их сменил имитатор, который поочередно воспроизводил шум самолета и парового катка, гудок поезда, парохода, стук швейной машинки, мычание коровы. Он имел большой успех. За ним последовали Ленни и Фло — акробатический этюд. Им тоже долго аплодировали. Под конец снова вышли танцоры «Люксембургской шестерки». После этого зажегся свет.
Гости зажмурились от яркого блеска ламп.
И в то же время они почувствовали внезапное облегчение: как будто каждый подсознательно ждал чего-то страшного, и вот ничего не случилось. Все помнили, что в прошлый раз вот так же зажегся свет — и они увидели мертвую Розмэри. Теперь это воспоминание окончательно ушло в прошлое, кануло в Лету[104]. Тень былой трагедии развеялась.
Сандра оживленно повернулась к Энтони, Стивен начал что-то рассказывать Айрис, а Рут наклонилась над столом, чтобы лучше слышать.
Один только Джордж молча сидел в кресле, уставившись на пустой стул напротив.
Голос Айрис вывел его из задумчивости:
— Очнись, Джордж! Пойдем-ка лучше потанцуем. Ты еще со мной не танцевал.
Он стряхнул с себя оцепенение и, улыбнувшись Айрис, поднял бокал:
— Сначала мы выпьем. Я предлагаю тост за юную особу, день рождения которой мы сегодня празднуем. За Айрис Марль, да будет она вечно счастлива и весела.
Все выпили, потом пошли танцевать: Айрис с Джорджем, Рут со Стивеном, Сандра с Энтони. Играла веселая музыка.
К столу все пары вернулись одновременно, смеющиеся и оживленные. Когда все расселись, Джордж вдруг обратился к своим гостям:
— У меня ко всем большая просьба. Около года назад мы собрались здесь на вечер, который окончился трагически. Я не собираюсь воскрешать печальное прошлое, но мне хотелось бы, чтобы имя Розмэри и сегодня прозвучало в кругу ее друзей. Поэтому я предлагаю тост в память Розмэри.
Он поднял бокал, все послушно последовали его примеру. Вежливые маски вместо лиц.
Джордж сказал:
— В память Розмэри!
Все тоже подняли бокалы и выпили.
Наступила пауза. Внезапно Джордж как-то странно качнулся вперед и вдруг всей тяжестью осел на стуле. Его руки судорожно потянулись к горлу, лицо побагровело — ему не хватало дыхания.
Через полторы минуты он был мертв.