Дверь в квартиру фон Линдсберга вскрывать не пришлось: как и в прошлое посещение, открыли запасным ключом, взятым у дворника. Ничего не изменилось, только обнаружили бумагу, которую перед трагической гибелью писал архивариус Военно-медицинского управления, статский советник Варламеев, небрежно брошенные на стол несколько денежных купюр и нож со следами заскорузлой побуревшей крови.
«Я ужасно виноват перед тобой, любезный Карл, но со смертью нашего дорогого друга блекнет всякая повседневная суета. Как коротка жизнь, нет, прости, я не правильно выражаюсь. Как тонка нить, держащая эту жизнь. Одно движение — и вместе с густой алой кровью душа покидает бренное тело. Мне очень жаль нашего дорогого друга. У меня начинает саднить сердце при воспоминании о нём. Сколько дней мы шли плечо к плечу. И на тебе, между нами пустота. Пал один боец и теперь»
— Письмо на этом обрывается, — завершил Филиппов. — Теперь у нас убитых два человека, близко знавшие друг друга.
— Н-да, — Лунащук задрал голову вверх и смотрел в потолок. — Владимир Гаврилович, вы полагаете, что некий незнакомец устроил охоту на трёх приятелей?
— Вполне возможно.
— Таким образом, жизнь прапорщика фон Линдсберга находится в опасности?
— Если он ещё жив, — глухим голосом ответствовал начальник сыскной полиции. — Кунцевичу я отправил телеграмму, чтобы он как можно быстрее арестовал прапорщика.
— Зачем? — удивился Власков.
— Под нашей охраной он будет целей.
— Понимаю, — кивнул головой Николай Семёнович, но тут же добавил, подавшись вперёд: — А что тогда могут означать слова… Позволите? — Он поднялся и подошёл к столу Филиппова, последний протянул письмо. Власков пробежал глазами по строчкам. — Так… так… не то… а, вот здесь: «Как тонка нить, держащая эту жизнь. Одно движение — и вместе с густой алой кровью душа покидает бренное тело». Не об убийстве Варламеевым Власова идёт речь?
Лунащук поморщился и покачал головой, обратив взгляд к Владимиру Гавриловичу. Мол, с кем приходится работать, пусть бы бегал по столице за карманниками.
— Увы, любезный Николай Семёнович, — Владимир Гаврилович потеребил ус, — речь идёт всего лишь о философских размышлениях по поводу внезапного ухода из жизни, и к дознанию, боюсь, не имеет никакого отношения. Теперь о более важном. Константин Всеволодович и Пётр Назарович подтвердили, что наши убиенные лишены жизней именно этим ножом. Таким образом, орудие убийства, благодаря таинственному незнакомцу, скорее всего, причастному к делам нашего дознания, оказалось у нас в руках. Теперь он не стал таиться, а играет с нами в кошки-мышки. И самое главное — нам неизвестен мотив ненависти незнакомца к троице приятелей, из которых двое отправились на небеса, а судьба последнего пока не известна.
7
Кунцевичу было над чем поразмышлять. Прапорщик действительно приехал домой с повреждённой рукой. То, что он говорил доктору о компании кавалергардов и неудачной попытке воспользоваться острым палашом, может быть обычным враньём, а может и не быть. Для начала надо принять одну из версий за основу и искать её подтверждения или опровержения. Ассигнации, номера которых внёс в свою амбарную книгу убиенный Власов, тоже говорят не в пользу гвардейского офицера. Потом — из-за чего столь стремительный отъезд? Конечно, возможно совпадение, но возможен и расчёт. Пока суд да дело, полицейские гончими бегают по столице, лучше отсидеться в родных стенах, а там, глядишь, угаснет сыскной пыл.
Трудно заниматься дознанием в чужих краях, тем более таких, где установились свои взаимоотношения. Прибывшему из столицы улыбаются, говорят, что помогут всем, чем смогут, а за спиною держат кукиш и ничего не предпринимают. Но Кунцевичу всё-таки удалось узнать, что три дня тому какой-то приезжий (описывали его, между прочим, по-разному: то он высокий, то низкий, то упитанный, то худосочный, то с усами, то с бородой, словно не один незнакомец был, а целый десяток) встречался с прапорщиком, и с того дня никто младшего фон Линдсберга не видел. Создавалась странная ситуация. Затем пришла секретная телеграмма от Филиппова, посланная через полицейское управление шавельского отделения, в которой Владимир Гаврилович, не упоминая имён, информировал о смерти второго приятеля из компании. Статский советник Варламеев был убит тем же ножом, что и Власов. Убийца подбросил на квартиру гвардейского прапорщика ещё и деньги. Сам же младший фон Линдсберг мог бы попасть в свои хоромы через дверь. Хотел бы тайно — так проник бы ночью или в другое время без свидетелей, и в дверь, а не в окно. И если прав начальник сыскной полиции, то и Карл лежит сейчас где-нибудь в лесу, закопанный в землю или листья, с перерезанным горлом. Вполне возможно — ведь он исчез три дня тому и более его никто не встречал.
Мечислав Николаевич тяжело вздохнул: мол, приехал только для взятия под стражу господина прапорщика и сопровождения его в столицу, а нынче придётся заниматься поисками то ли живого, то ли, не дай бог, мёртвого.
8
— Владимир Гаврилович, обход и расспросы соседей ничего не дали, словно все в один миг ослепли. Ничего не видели, ничего не слышали, — докладывал Михаил Александрович.
— Стало быть, опять мы в начале пути, — подвёл итог Филиппов. — Хотя не совсем, — поправился начальник сыскной полиции. — Нам, господа, чтобы докопаться до мотива, которым руководствуется таинственный незнакомец, надо узнать, что, кроме приятельских отношений, объединяло нашу троицу.
— А разве этого мало? — спросил Власков.
— Немало, — ответил Лунащук, хотя вопрос предназначался Владимиру Гавриловичу, — но за этим приятельством скрывается что-то большее.
— Но что? — опять подал голос Николай Семёнович.
— Вот это, господа, нам и предстоит узнать, — оборвал едва начавшуюся перепалку чиновников для поручений Филиппов. — Если трое приятелей… хотелось бы, чтобы убийца не добрался до прапорщика, этим он облегчил бы нам задачу. Но, повторяю, если трое, — он покачал головой, — мертвы, то должна быть причина, по которой их преследовал незнакомец. Что-то в их прошлом есть такое, — Владимир Гаврилович тяжело вздохнул и натужно засопел, опять покачал головой.
— Но как это можно выяснить — ведь двое мертвы, а третий… — начал Власков, но его перебил Лунащук:
— Как-как. Дознанием — ведь мы знаем, что наша троица сошлась в знакомстве несколько лет тому. Вот с этого времени и следует начинать розыски. — Михаил Александрович взглянул на начальника.
— Я тоже так думаю. А пока будем ждать известий от Кунцевича. Если… — Филиппов прокашлялся, — если фон Линдсберг жив, то, может быть… Ладно, что я пророчу трагическое. А пока копайте, господа, копайте. Надо заняться Варламеевым. Может быть, что-то появится новое после его смерти.
— Владимир Гаврилович, разрешите вначале съездить в Аукционную камеру? — спросил Власков.
— А что там? Вы уже, по-моему, побывали в тех местах?
— Хотелось бы ещё раз поговорить.
— Поезжайте, а потом присоединяйтесь к Михаилу Александровичу. Нужны, господа, новые сведения.
9
— Стало быть, ты передал записку от приезжего господина прапорщику фон Линдсбергу? — Кунцевич после недолгих розысков нашёл посыльного, который, возможно, видел гвардейского офицера последним.
— Было дело, — ответил парнишка лет десяти-одиннадцати, приглаживая рыжеватые волосы, торчащие в разные стороны. Голубые глаза сверкали в предчувствии очередного вознаграждения.
— Ты лично прапорщику записку вручил?
Глазки парнишки ещё больше заблестели.
— Не помню я, — он передёрнул плечами и нахмурил брови, ладонь вытер о полу короткой куртки.
— Как так? — изумился Мечислав Николаевич.
— А так, — дерзко ответил парнишка, — что ж, я должен обо всём помнить? Не моё дело, и точка!
«Господи! — сообразил чиновник для поручений.
— Что ж это я со своей меркой к чужому портному?»
Кунцевич достал из кармана серебряный целковый.
— Ну, если, братец, твоя память дырява, и ты ничего не помнишь, пойду, поищу кого-нибудь посообразительней, — и повертел в пальцах рублёвую монету.
Парнишка не сводил взгляда с целкового.
— Дяденька, я ещё не старый и могу кое-что вспомнить.
Мечислав Николаевич улыбнулся.
— Ну-ну.
— А что надо? — парнишка по-прежнему не отрывал глаз от блестящей монеты.
— Как выглядел господин, передавший записку прапорщику?
— Росту он, — мальчишка сперва хотел показать рукой, но потом окинул взглядом петербургского гостя, — повыше вас он будет, — и сощурил глаза.
— А лицо?
— Лошадиное, как говорит мой отец.
— Длинное?
— Именно, вот такое.
— Ладно, а что приметного вспомнишь? — и в ответ на удивленный взгляд добавил: — Усы, борода, может быть, какой шрам, родинка приметная, или на руках язвы какие?
— Борода у него такая козлиная, редкая и полностью седая. Глаз его я не видел, у него фуражка по самые брови надвинута была. Шрамы, говорите?
— парнишка провёл рукой под носом. — Не заметил я, и родинок не видел, только в такой день он в чёрных перчатках был.
— Какой день?
— Как какой? Тёплый, стало быть.
— А ты случаем не обратил внимания на кожу между перчатками и рукавами? Там никаких следов не заметил?
Парнишка задумался надолго, то сощуривая глаза, то широко раскрывая, то наклоняя голову к правому плечу, то к левому.
— Дяденька, не хочу выглядеть вруном и придумывать для того, чтобы получить целковый, не обратил я никакого внимания, хотя… Не хочу обманывать, но… Нет, не помню.
— Ты вручил записку младшему фон Линдсбергу в руки?
— Меня тот человек так и просил. Лично, говорит, ему в руки.
— Как он назвал прапорщика?
— Передай его благородию господину прапорщику фон Линдсбергу, — с гордостью произнёс парнишка.
— Прапорщик не удивился посланию или выказал удивление?
— Пожалуй, — ответил мальчишка со взрослой интонацией в голосе, — удивился.