— Дело в том, что поинтересоваться у Власова я ничем более не могу.
— Отчего же? Власов — милейший человек, его я знаю почти с рождения. Он всё вам поведает, я ему напишу.
— Благодарю, но уже поздно.
— Почему?
— Николай убит тем же способом, что и ваш сын.
Старик впервые за время разговора подался вперёд, проявив на сей раз очевидное волнение.
— Значит, убийства связаны? — он в первый раз произнёс это страшное для него слово.
— Скорее да, чем нет. Вот поэтому мне, после завершения расспросов здесь, надо ехать в столицу.
— Понимаю, — Филипп Иванович откинулся на спинку кресла, — понимаю. Но, простите, я не слишком внимательно читал письма Власова, более тщательно вникал в денежные вопросы, нежели в человеческие отношения.
— Скажите, где вы познакомились с Власовым?
— В былые времена я был знаком с его отцом, Иваном Тимофеевичем.
— Значит, Карл не знал, что это вы снабжаете его деньгами через Власова, а тот надзирает за ним?
— Конечно, не знал. Он был, — старик будто споткнулся о последнее слово, — слишком щепетильным в таких вопросах и не простил бы моего вмешательства в его жизнь. Простите, что не могу больше ничем помочь.
— Вы многим мне помогли, очень многим.
На лице Филиппа Ивановича вновь появилась маска отстранённости, и следующие его слова весьма удивили Кунцевича.
— Мечислав Николаевич, не отобедаете со мной?
— Филипп Иванович, благодарю за приглашение, но я займусь делом.
— На ночь-то глядя?
— Для сыскных агентов нет ни ночи, ни дня, — Кунцевич поднялся с кресла. — Разрешите откланяться.
8
Николай Павлович Нерстенс, дослужившийся за двадцать лет до чина надворного советника и должности столоначальника, своим положением не тяготился, а наоборот, никогда не ожидал, что поднимется так высоко. Звёзд с неба не хватал, особыми талантами не обладал. Просто пёр вверх, как носорог, не разбирающий дороги. Неоднократно терпел фиаско, но добился своего, обойдя по пути к занимаемой должности нескольких сослуживцев.
Приходу полицейского чиновника он отнюдь не обрадовался. Защемило сердце: вдруг прознали о его не слишком законных делах? Именно поэтому он ёрзал на стуле и боялся взглянуть в глаза чиновнику для поручений при начальнике сыскной полиции.
Николай Павлович глупо улыбался и вытирал тайком под столом взмокшие ладони о штаны. Лоб его тоже покрылся потом.
— Александра Андреевича? — заикаясь, произнёс Нерстенс. — Такого не может быть! Мы же… Вы не спутали его с однофамильцем или с соседом?
— Ошибки быть не может, таких ошибок и шуток сыскная полиция не допускает.
— Как же так? — борода столоначальника подрагивала, в глазах мелькали беспокойные огоньки.
— Николай Павлович, в последние дни господин Варламеев случаем не выглядел озабоченным, не жаловался ли вам на что-либо?
— Увы, не припомню, — борода качнулась из стороны в сторону.
— Может, с ним были связаны какие-то сложности или скандалы?
— Да вы что? — чуть ли не замахал руками Нерстенс. — Александр Андреевич и скандалы — вещи несовместные. Вы же знаете, наверное, что у него больная сестра, так вот, он в ней души не чаял. И старался жить без лишних потрясений.
— Николай Павлович, я понимаю, что Варламеев — исключительной души человек, но позволю себе вам напомнить, что такого замечательного человека убили в собственной квартире. И вы будете отрицать, что дыма без огня не бывает?
Нерстенс только открывал и закрывал рот — видимо, хотел возмутиться, но не находил достойных слов.
— Ну… вы…
— Я пришёл к вам, Николай Павлович, не для того, чтобы выслушивать похвалы в адрес убитого. Я и сам догадываюсь, что он был не только превосходным чиновником, но и, наверное, душой компании. Вы мне расскажите об обратной стороне медали. Ведь кто-то же не считал Варламеева таким замечательным, и даже позволил себе украсить его шею кровавым ожерельем.
— Простите, но я не приятельствовал с Александром Андреевичем и не знаю о его поведении вне стен нашего управления, — сухо проговорил Николай Павлович.
— Я понимаю вашу обеспокоенность из-за того, что на управление падёт тёмное пятно в связи с преждевременной кончиной вашего сотрудника. Но наш разговор, уверяю вас, как представитель власти, не пойдет далее нас двоих. Если, конечно, вы сами кому-нибудь о нём не поведаете. Но на вас я могу положиться, не так ли?
Нерстенс покраснел, и глаза его заблестели. Лунащук попал в цель. Столоначальник намеревался по возвращении домой поделиться невероятной новостью с женой, естественно, приукрасив и добавив такие подробности, на которые будет способна его фантазия.
— Совершенно верно.
— Неужели вы, как столоначальник, никогда не бывали у Варламеева?
— Отчего же? Один раз мы были приглашены за город в дом сестры Александра Андреевича.
— О чём же, кроме служебных тайн, — Михаил Александрович хотел было улыбнуться, но сдержался, — вы беседовали?
— Уж я и не помню, — пожал плечами Нерстенс, лицо которого приобрело натуральный цвет, — о погоде, театре… Ну, я не припомню, ей-богу. Эдакий пустой разговор, о котором нечего вспомнить.
VI
1
Хозяйка гостиницы с нескрываемым страхом, но ещё большим любопытством встретила Мечислава Николаевича. Долго смотрела на петербургского гостя, словно увидела в его облике что-то новое, дотоле не замечаемое. Потом шепнула:
— Простите, господин Кунцевич, но там… — и не договорила.
Ещё на улице Мечислав Николаевич удивился скоплению экипажей возле гостиницы, и самому странному обстоятельству — присутствию полицейских.
— Их много? — спросил чиновник для поручений серьёзным тоном, хотя уже догадался, кто его дожидается.
— Господи!.. — хозяйка в ответ всплеснула руками, только теперь распознав в столичном господине значительного чиновника.
В комнате действительно было не протолкнуться, хотя определённую иерархию Мечислав Николаевич опытным глазом отметил. Сидел в единственном кресле уездный исправник Сосновский. По одну сторону стоял помощник Морозов, по другую — становой пристав Руссакович.
В комнате и без того разговаривали довольно тихо, но когда отрылась дверь и на пороге появился Кунцевич, голоса смолкли. Взгляды устремились на вошедшего. Каждый безгласно вопрошал о своём.
Сосновский поднялся с места.
— Добрый вечер, Мечислав Николаевич, — голос уездного исправника звучал с уничижительной ласковостью, и на губах у него, как приклеенная, сияла почти презрительная улыбка.
— Здравствуйте, господа, — Кунцевич обвёл взглядом присутствующих и остановил взор на Сосновском, которому явно не терпелось перейти к расспросам, но что-то ему мешало.
— Простите за любопытство, — не выдержал Леонид Мартинович, глаза которого слегка блестели. Видимо, приложился к рюмке, подумал Кунцевич. Сосновский прикусил губу и, наконец, спросил, хотя на языке вертелось совсем иное: — Как здоровье уважаемого Филиппа Ивановича?
— Я не слышал, чтобы он сетовал на здоровье. Мне, по крайней мере, не жаловался, — устало ответил петербургский чиновник.
— Слава богу, — Сосновский перекрестился и позволил себе улыбнуться, — после такого происшествия, — покачал головой, — мне сложно представить… — потом украдкой посмотрел на Кунцевича, который давно понял, ради чего явился уездный исправник со свитой, но не спешил ничего говорить, — потерять сына рядом с домом. Не в боевых действиях, а вот так…
— Да, для Филиппа Ивановича случившееся большая трагедия, — чиновник для поручений подошёл к столу. — Тяжело отцу терять сына, который находился в самом расцвете сил, на излёте военной карьеры.
— С вами не поспоришь, — кивнул Леонид Мартинович, предвкушая продолжение от Кунцевича, но, не дождавшись, заговорил сам: — Что вам поведал Филипп Иванович на аудиенции?
— Не сочтите за недоверие или за излишнюю скрытность, Леонид Мартинович, — Мечислав Николаевич смотрел прямо в глаза Сосновскому и не моргал, — но я не имею обыкновения докладывать кому бы то ни было о конфиденциальных разговорах.
Хотя горящие в комнате свечи не слишком хорошо освещали пространство, стало заметно, что уездный исправник покраснел до корней волос. Хотел было вспылить, но сдержался. С петербуржцем надо не ссориться в первый день, а смотреть в оба. Может быть, ещё понадобится, вдруг у него в столице хорошие связи. А так хотелось бы отправиться куда-нибудь в Россию на должность повыше и… подоходнее.
— Мечислав Николаевич, я уважаю людей, умеющих хранить тайны, тем более чужие. Чем я могу вам помочь в столь деликатном деле?
— Леонид Мартинович, честно скажу, не знаю. Сегодня я не слишком расположен обсуждать детали дознания. Надо подвести итоги и подумать о сложившейся ситуации. Если позволите, я останусь один.
Уездный исправник, хотя и был не быстрого ума, сообразил, что петербургский чиновник не намерен делиться предположениями и сомнениями в присутствии такого количества лишних ушей. Поэтому наклонил голову.
— Честь имею, разрешите откланяться.
2
— Значит, говорите, у вас был пустой разговор? — переспросил Михаил Александрович.
— Совершенно верно. Когда вроде бы текла беседа, но от неё ничего, кроме факта самого разговора, не остаётся, — Нерстенс выглядел озабоченным, словно и вправду пытался вспомнить, о чём всё-таки они прежде токовали с господином Варламеевым, или попросту делал такой вид.
— Вы случаем не слышали, чтобы кто-то нехорошо отзывался об Александре Андреевиче? У вас же, мне кажется, есть везде свои… — Лунащук хотел сказать «уши», но сдержался и произнёс: — люди.
— За кого вы меня принимаете? — возмутился Николай Павлович.
— За знающего своё дело начальника, который знает всё о своих подчинённых.
Нерстенс учащённо задышал, переваривая сказанное. Если он скажет, что не следит за служащими, значит, он ничего о них не знает. Если же признается, что кое о чём осведомлён, то даст повод сыскному агенту думать, что «уши» действительно есть.