— В селе Караулове, это в верстах пятнадцати от нас. Я вам кучера с экипажем отряжу, он вас мигом домчит.
— Благодарю, Лев Борисыч. Скажите, когда Надежда Павловна написала духовное завещание?
— Так сразу же после побега Павла Львовича. Я же говорил, что Надежда Павловна до последнего не верила в виновность сына, утверждала, что оговорили его завистники. Не верила и показаниям самого Павла Львовича, хотя судебный следователь, в нарушение всех должностных полномочий, ей предоставил их для чтения. Но когда он сбежал, что-то в ней надломилось, перестала о нём вспоминать, словно его на свете не стало, только хозяйством и занималась — и поверите, увеличила капитал в три раза!
— Значит, в году девяносто первом или втором завещание составила?
— Точно так.
— А почему на имя Власова?
— Так он единственный живой наследник был в то время, да и никогда о нём плохого Надежда Павловна не слыхивала.
— Понятно. А сам Николай Иванович знал о привалившем ему богатстве?
— До последнего дня, думаю, не знал.
— Скажите, Лев Борисович, завещание писано нотариусом или самой Надеждой Павловной?
— Хозяйкой.
— И кто ставил под ним подписи?
— Я присутствовал, батюшка наш, отец Иоанн, и дворецкий Михаил.
— Могу я с ними поговорить?
— Увы, Михаил утонул года три тому…
— После смерти Надежды Павловны?
— Через неделю.
— А отец Иоанн?
— Тот в одночасье слёг и помер.
— Отчего?
— Не помню я, но доктор говорил, что от удара, как его…
— Апоплексического? — подсказал Лунащук.
— Совершенно верно.
— Понятно. Значит, теперь остались только вы?
— Получается, что так.
— Скажите, Надежда Павловна сама решила сделать наследником Николая Ивановича?
— Сама.
— Никто ей не подсказывал, и она Власова до той поры не знала?
— Ну…
— Лев Борисович, — укоризненно протянул чиновник для поручений.
— Она сперва справки навела о житье-бытье Николая Ивановича, а уж потом решение приняла.
— Понимаю.
— Вы когда хотите выехать? Завтра?
Михаил Александрович с улыбкой взглянул на управляющего.
— Какое там завтра! Вот отобедаем, и поеду, служба, понимаете ли, служба.
Лев Борисович распорядился приготовить экипаж. Сам гостя провожать не стал, попрощались здесь же, в столовой. Когда петербургский гость шёл к выходу, к нему приблизилась женщина, которая прислуживала за столом.
Лунащук вспомнил, что её зовут Прасковьей.
— Барин, — произнесла она почти шёпотом и огляделась, видимо, опасаясь, как бы никто из своих не приметил.
— Вы про Павла Львовича интерес имели, так вот, — быстро заговорила она, — года три тому, перед тем, как Надежда Павловна душу Богу отдала, — женщина перекрестилась, — появлялся он в наших краях. Худой, как коломенская верста, бородка такая куцая, впрямь, как у наших козлов, покрутился здесь с день или два и сгинул снову.
— Беседы с кем-либо вёл?
— Не знаю, барин, я не видела, да и никто, видать, его не признал. Одна я, — она покраснела, — его хорошо помню, — и отвела взгляд в сторону, — он меня… — она судорожно сглотнула, — ну, того, снасильничал. Вот я его на всю жизнь и запомнила.
— Прасковья прижала ладони к глазам и скрылась за дверью.
Через два часа Лунащук въезжал в село Караулово, довольно большое, в несколько сотен домов. Квартира пристава находилась напротив церкви, устремившей шпиль с крестом в небо.
Михаил Александрович перекрестился и хотел было отпустить возницу, но тот хриплым голосом поведал, что Лев Борисович приставил его к петербургскому чиновнику для совершения всех поездок, куда ни прикажет сыскной агент.
— Хорошо, — кивнул Лунащук.
Становой пристав Василий Иванович Соколовский не выделялся статью и ростом, зато — крепкими руками и большим животом, нависающим над ремнём.
— С кем имею честь разговаривать? — спросил он густым басом, застёгивая только что накинутый китель.
Михаил Александрович отрекомендовался.
— И что надобно чиновнику для поручений в наших краях? Насколько мне известно, вы ведёте дознания исключительно в пределах столицы?
— Не только, — Лунащук хотел уклониться от ответа, но не стал, — особо сложные дела по убийствам, совершённым в Петербурге, приходится вести по всей империи, если этого требуют обстоятельства.
— Как я понимаю, ныне у вас именно такие, — и становой добавил с улыбкой: — обстоятельства.
— Совершенно верно, — подтвердил Лунащук, — Может быть, мы присядем, а не будем вести разговор вот так?
— Простите великодушно, — и Соколовский указал на стул.
Сели лицом друг к другу.
— Простите, — снова произнёс становой пристав, — может быть, чаю с дороги, или что-нибудь закусить?
— Благодарю, Василий Иванович, но меня только с час тому угощал Лев Борисович.
— Так вы от него? А я-то гадаю, экипаж его или нет?
— Лев Борисович милостиво разрешил воспользоваться для поездок.
— Хороший человек Лев Борисыч, только опять остался без хозяина. То Надежда Павловна скоропостижно скончалась, то вот, я слышал, племянника её, — он посмотрел в глаза чиновнику для поручений, — насильственно жизни лишили, — было непонятно, вопрос это или утверждение.
— Да, мы ведём дознание по делу о насильственной смерти Николая Ивановича.
— Я его лично не знал, но, говорят, хорошим был человеком.
— Не могу сказать, я его не знал. Но я прибыл к вам по давнему делу.
— Понимаю, — покачал головой пристав, — видимо, по делу о шайке Ночных вурдалаков?
— Простите? — не понял Лунащук.
— Ну, так назвал шайку Павел Веремеев, сын почившей Надежды Павловны.
— Ночные вурдалаки, — повторил Михаил Александрович, — забавное название.
— Название забавное, да дела творили слишком жестокие. Мы эту банду два года по губернии искали, а они действовали по ночам. Чуть ли не всю губернию запугали. Если бы только грабежами и кражами промышляли, так нет, в последний год, словно на самом деле вурдалаки, стали резать всех подряд — и жертв, и свидетелей. Не думал я, что дворянин древних кровей превратится в обычного татя.
— Вы говорите, два года?
— Вот именно. Вначале шалили они. Обустроили недалеко от Веремеевки в лесу целое поселение. Животину всякую угоняли и там, как потом они рассказывали, устраивали пиры. Потом этого стало мало, начали трактиры грабить, вино им понадобилось. А вслед за этим на большую дорогу вышли. Убивать стали и баб насиловать.
— Как их поймали?
— Случай подвернулся. Они один раз телегу остановили, в ней крестьянин с дочкой ехали. Мужичонка не сробел и одного из разбойников ранил, ну его хотели прямо на месте дубинками забить, да главарь не дал, самолично горло перерезал. А вот дочка его в одном из нападавших, хоть они все в масках были, брата опознала. Её в живых оставили, правда, покалечили сильно. Через неё дело и сдвинулось с мёртвой точки.
— Всех изловили?
— Всех, — хмуро сказал пристав, — двенадцать человек оказалось, а во главе — Павел Веремеев, собственной персоной. На вид хлюпенький, больше на девчонку походил, а у самого жестокости на десятерых хватало. Вам бы лучше во Псков съездить, там суд состоялся, да и судебный следователь губернский был. Как имя, мне не припомнить. Лет-то сколько прошло!
— В каком году членов шайки судили?
— То ли в девяносто первом, то ли втором. Не помню я, но дело громкое тогда было, вся губерния вздохнула свободней. И дивились, что самый старший из шайки едва перешагнул двадцатилетний рубеж.
— Как Надежда Павловна перенесла преступления сына?
— Не знаю, этим вы поинтересовались бы у Льва Борисовича. Но знаю, слегла она тогда после того, как все свои связи задействовала, и ничего не получилось. Хотела она сына единственного из беды выручить, да не получилось. И деньги большие давала за то, чтобы один из шайки роль главаря на себя взял, да никто не захотел руки ещё больше марать.
— Вы разговаривали с Павлом?
— Один раз пришлось, — глаза пристава недобро сверкнули.
— Какое осталось впечатление?
— Очень странное. Он окружающих за людей не держал. Сам такой тихий, даже незаметный, а лично людей резал. И знаете, как ему нравилось?
— Скажете — буду знать.
— Человека к столбу или к дереву привязывали, а он подходил сзади — и острым ножом по горлу от уха до уха.
— Как вы сказали?
— Ножом от уха до уха, быстрым движением. Говорил, что об этом он как-то прочитал в книге о башибузуках, итить его мать, — выругался Василий Иванович, — извините за несдержанность. Но как вспомню, так по сию пору дрожь пробирает.
— Что он ещё говорил?
— Я его спросил, почему он сзади подходил к жертвам? Так знаете, что он мне ответил? — увидев заинтересованный взгляд Михаила Александровича, пристав продолжал. — Говорит таким тихим, вкрадчивым голосом: чтоб одежду, мол, не запачкать. Меня тогда от омерзения передёрнуло. Одежду ему, видишь ли, жалко, а вот человека ни капельки. А всё от вседозволенности. Надежда Павловна известная хозяйка по уезду была, да что по уезду, по губернии, но не смогла сына воспитать, как надобно. Вот и вырос в неге и довольствии, на подвиги разбойничьи потянуло. Может быть, своим поведением мать в могилу и свёл.
— Вы не знаете, кто-либо из шайки вернулся назад?
— Нет, у них сроки не вышли.
— Говорят, Павел Веремеев недавно объявлялся здесь?
— Возможно. Он же до каторги не дошёл, сбежал по дороге, а вот его подельнички так на каторге и прозябают.
— Василий Иванович, не помните случая с дворецким госпожи Веремеевой?
— А с ним что не так? — нахмурился становой пристав.
— Всё так, только не припомните ли вы обстоятельств его смерти?
— Отчего же? Тогда доктор исследовал тело и выписал заключение о случайной смерти.
— Как так — случайной?
— Насколько помню, Михаил шёл берегом реки, поскользнулся, ударился головой о корягу и…
— Значит, на голове след какой-то был? И в каком месте?