Пауза затянулась.
Лунащук понимал, что спрашивать не надо, архивариус сам продолжит.
И тот продолжил:
— Надежда Павловна так и не смогла поверить в виновность сына. Ей казалось, что вокруг её единственной кровиночки плетётся заговор с целью его опорочить. Но время расставило всё по местам. Через несколько лет марево рассеялось, и она взглянула на преступления сына по-новому, видимо, совсем другими глазами.
— И к какому сроку приговорили Павла Веремеева?
Архивариус указал рукой на папки с делами об убийствах и разбойных нападениях шайки под названием «Ночные вурдалаки».
— Я оставлю вас, Михаил Александрович, служба не ждёт.
— Благодарю, Павел Евгеньевич. Можно последний вопрос?
— Да, я слушаю.
— За прошедшие годы не бродили ли слухи в губернии, что где-нибудь, кто-нибудь видел Павла Веремеева?
— Увы, таких слухов не бродило, хотя вы знаете, что до места каторги главарь шайки не дошёл. Сбежал по дороге, а может быть, подельники его придушили и закопали. Мне второй вариант более нравится, нежели первый.
Архивариус вышел, оставив Лунащука извлекать крохи сведений из вороха дел.
Михаил Александрович достал из кармана записную книжку и карандаш. Углубился в чтение показаний свидетелей, актов осмотра мест преступлений и везде, начиная с 1890 года, была кровь, кровь и кровь.
Лунащук стал мельком посматривать на руки: казалось, каждая страница кровоточит и оставляет красные пятна. Вначале сыскной агент читал и делал пометки, содрогаясь от внутреннего омерзения. Потом чувства поутихли, и петербургский чиновник уже без особой брезгливости читал, хмурил брови, иной раз скрежетал в бессилии зубами. И почти на каждой странице ужасался жестокости главаря, выглядевшего беззащитным и трогательным.
Записная книжка пополнялась именами, фамилиями, названиями сёл, деревень, погостов, датами, когда совершались преступления.
На отдельной странице выстроились в ряд, каждый под своим номером, члены шайки: старшина, вслед за ним двое подручных. Напротив одной из фамилий Лунащук поставил знак вопроса и крест. Павел со всеми имел ровные отношения, никогда на них не кричал, не бросался с кулаками, но они испытывали перед главарём необъяснимый страх. Страх какого-то животного свойства, сродни тому, что чувствуют кролики перед удавом. И никто никогда не пытался возразить, выполняли приказы даже не по первому мановению руки, а по лёгкому движению брови. Даже Семён Ивлев не пытался встать на защиту отца. Держал последнему руки, когда Павел его убивал, — под маской не была видна, но кожей ощущалась добродушная улыбка Веремеева. Или когда главарь указал жестом, что, мол, твоя очередь развлекаться с девкой, а ведь перед ним в бесстыжем виде раскинулась сестра, пытаясь закрыть от насильников, хотя бы руками, своё тело.
Лунащук давно не погружался в чтения таких откровений, как те, что Павел поведал следователю по особо важным делам, титулярному советнику Четыркину, рассказывая о своих похождениях. Дрожало даже перо у коллежского регистратора Галиновского, записывающего показания Веремеева.
В лесу, в двух верстах от имения Надежды Павловны, члены шайки отстроили пять землянок. Вначале вырыли ямы, потом выложили их брёвнами, соорудили в два ряда накат на крыше. Казалось бы, дождь должен ручьями течь. Ан нет, сделано было толково и даже сверху трава росла. Можно было определить, что здесь проживают, только по дыму, когда топили печи. Обустроились члены шайки, словно хотели прожить здесь всю жизнь. Поддерживали порядок, если собирался мусор какой, то таскали подальше к оврагу и там закапывали. Создали эдакое поселение: четыре землянки для троек и одна для главаря. Деревенских девчонок и молодых женщин в лес никогда не водили, а пользовали их, когда устраивали налёты. Нечего им в лесу делать. Стойбище не для них. Не дай бог, приведёшь, а она потом сдаст этот подземный хуторок полицейским от ревностного или завистливого чувства.
На отдельной странице Михаил Александрович выписал три фамилии.
VIII
1
По виду Василия Евдокимовича стало заметно, что он устал от бесцельного, как ему показалось брожения и пустых разговоров. Тем более что отыскать незнакомца в пятнадцатитысячном городе ничуть не легче, чем найти звезду на залитом солнцем небе. Он мог и арендовать комнату у обывателей на несколько дней, и остановиться в гостинице.
Мечислав Николаевич пошёл по пути наименьшего сопротивления, как выражались в университете профессора, преподающие естествознание. Решил в первую очередь проверить проживающих ранее в гостиницах. В городе их оказалось немного — всего две. Одна с незамысловатым названием «Шавли» и вторая, недавно открытая, в которой ранее останавливался с подопечными и сам Кунцевич — «Метрополь».
В первой никто не запомнил ни высокого господина, ни человека в военной форме, а вот во второй удача улыбнулась сыскному агенту. Генрих Германович Штерн, так значилось в журнале, проживал во втором этаже в двенадцатом номере и по описанию весьма походил на таинственного друга младшего фон Линдсберга. Такой же высокий, худощавый, с болезненным тонким лицом и женственными чертами, правда, слегка огрубевшими. Ходил в статском платье с тростью и саквояжем. Номер занимал два дня, но оплатил за неделю. Быстро собрался и сразу же покинул город, посыльный привёз билет с вокзала.
Нашли и посыльного. Паренёк четырнадцати лет с веснушками по всему лицу смотрел голубыми глазами и глупо улыбался.
— Скажи, куда взят был билет для господина Штерна? — поинтересовался Мечислав Николаевич.
— Не могу знать, — на военный лад отвечал паренёк.
— Как так? — изумился Кунцевич. — Ты же ездил на вокзал?
— Так точно.
— И не знаешь, куда взят билет? Ты что, грамоте не научен?
— Почему? — обиженно засопел веснушчатый. — И читать, и писать умею.
— Так что ж забыл о том, в какой город тебя отрядил постоялец билет взять?
— Э-э-э, ваше благородие, — с хитринкой в голосе проговорил парнишка, — в том-то и дело, что господин Штерн отправил меня с запечатанным конвертом, и с запечатанным же я вернулся назад. Так что знать я не мог, а кассир тоже ничего не сказал. Всё молчком.
— Понятно, — повернулся Мечислав Николаевич к спутнику. — Придётся нам кассира искать.
— Зачем? — проговорил веснушчатый.
— Как зачем? Ты же поезда не знаешь?
— Вечером со станции только один отходит на Кошедары, но я слышал, когда конверт отдавал господину Штерну, он произнёс совсем тихо, но я услышал: теперь, сказал он, последний акт возмездия и он, говорит, должен завершиться в столице.
— Ты в точности запомнил его слова?
— Ваше благородие, — обиженный голос перерос в насмешливый, — пусть я читаю по слогам, но вот слышу я хорошо.
— В столицу, стало быть.
— Истинно так, ваше благородие.
— Ты видел, как он уехал?
— Ну да.
— Тогда поехали на вокзал, покажешь нам того кассира.
— Ваше…
— Знаешь, дорогой, по нашей должности есть такое правило: доверяй, но проверяй, иначе мы бы никогда ни одного преступления не смогли раскрыть. Неправда или недоговорённость, знаешь ли, тоже иной раз искренне звучат.
— Я с радостью, но… — парнишка махнул рукой. куда-то себе за спину.
— Василий Евдокимович…
— Сейчас исполним, — и помощник умчался предупредить гостиничное начальство, что парнишку, как важного свидетеля, придётся забрать на несколько часов.
2
Поезд из Пскова прибыл ранним утром, когда солнце ещё не показалось на горизонте. Свежий прохладный ветер дул с залива, принося с собой морские запахи. Вначале Михаил Александрович собрался ехать на Офицерскую, но почти сразу же спросил себя: зачем? И, взяв экипаж, направился вместо этого домой, на улицу Глинки, 3, где проживал с женою. Не стал будить сладко спящую Елену Витальевну, попросил кухарку принести ему чаю.
Сам же, пока чайник томился на плите, сел за стол, достал из кармана записную книжку и начал просматривать исписанные мелким почерком страницы. Фамилии, даты, опять фамилии, доказанные следствием совершённые шайкой разбойников преступления и на одной из страниц — большой жирный знак вопроса. Он напоминал, что Павел Львович более десяти лет тому сбежал, не доехав до места каторги, до сих пор не объявлялся. Хотя всю губернию не расспросишь, да и находиться он может в любом месте Российской Империи.
Михаил Александрович безо всякого удовольствия выпил чаю, съел кусок пирога с капустой. Посмотрел на часы, побарабанил в нетерпении пальцами по столу, предупредил кухарку, что к обеду непременно вернётся.
3
Мечислав Николаевич поднялся за полчаса до прибытия поезда в столицу, оделся, умылся, поднял сыскных надзирателей, статистами съездивших в дальнюю командировку. Вагон остановился у дебаркадера вокзала на минуту позже обозначенного в расписании времени — 6 часов 28 минут.
Кунцевич отпустил надзирателей по домам, приказав явиться к трём часам пополудни, сам же направился на Гороховую, 11, где арендовал квартиру.
4
Так получилось, что в десять часов три минуты в кабинете начальника сыскной полиции Филиппова собрались чиновники для поручений Власков, Лунащук и Кунцевич.
Владимир Гаврилович потеребил пальцем ус.
— Вижу, господа, по лицам, что есть чем поделиться? — Он обвёл присутствующих слегка насмешливым взглядом. — Николай Семёнович, давайте начнём с вас. Обрисуйте ситуацию, которая сложилась за последние дни.
Власков кивнул головой.
— По сути, в столице мы не продвинулись ни на йоту. Третьего дня совершено убийство нотариуса Воздвиженского, связанного с господином Власовым деловыми отношениями. Дмитрий Иванович, как установлено нашим доктором Стеценко и экспертом Брончинским, убит тем же способом, что Власов и Варламеев, но здесь для сокрытия преступления злоумышленник совершил поджог в кабинете нотариуса, тем сам