пенные воды жадно пожирают берега, поднимаясь все выше.
Иногда клиенты дают себе отдых и с прибрежных камней присматриваются, прислушиваются и принюхиваются к великой движущейся силе, которую олицетворяет река. Во время паводка река – уже не тихий, безбурный, мерный поток чуть больше ручья, каким они видели ее еще пару дней назад. Она воплощает собой невероятное физическое присутствие, и не признавать его невозможно. Кажется, будто вся теснина дрожит от рева порогов. Их приглушенный шум перемежается с грохотом огромных валунов, смещающихся вниз по течению, – они трещат, скрежещут и стонут, меняя речное русло; добавьте к этому гулкий стук унесенных рекой деревьев и бревен, наталкивающихся на низко растущие прибрежные деревья, через которые проносится мощный водный поток. Река напоминает огромную армию на марше, быстро движущуюся по дикой пересеченной местности, захватывая все на своем пути и вбирая в себя силу каждого омытого водой, поросшего лишайниками камня, каждого взбурлившего притока. А группа рафтингистов похожа на беженцев, пытающихся уклониться от этой непреклонной, грозной, яростной силы, и каждое их действие неразрывно связано с воинственным напором реки. Они просчитывают каждый свой последующий шаг, стараясь соразмерить мощь грохочущего, ревущего потока со своими человеческими силами, чтобы понять его устремления и управлять им.
Вот Аляж и думает: может, не стоило тогда задерживаться в лагере на весь день? Это была его ошибка. Это он не прислушался к шуму гнущихся лептоспермумов, не обратил внимания на возникавшие тут и там водовороты и неверно просчитал маршрут, отчего им пришлось петлять в поисках лагерной стоянки; это он не придал значения перепадам уровня воды и появлению едва приметных струй в реке, направленных против течения. Все эти знаки предупреждали Аляжа, а он, понимавший их, просто ими пренебрег.
В низовьях Гремучего, переправляясь волоком, они выходят к довольно большому порогу, который им предстоит преодолеть. Аляж с Тараканом понимают, что времени на раздумья нет, иначе клиенты испугаются еще больше. Что до лоцманов, им, охваченным одержимостью, порог не страшен: у них нет права на страх. Они выкрикивают команды, силясь перекрыть рев потока, и методично руководят погрузкой на плоты переваленного вручную снаряжения. Затем все рассаживаются по плотам, и Аляж объясняет, как они будут проходить порог, показывая направление, которого он намерен держаться, пробиваясь сквозь хаос огромных волн и пенных водоворотов. Он сваливает плот в бурный поток – и вдруг чувствует себя жалкой щепкой. Он чувствует всю мощь стремнины, подхватившей плот и понесшей его вниз – к большому перекату. Плот попадает в сильнейшую круговерть, и Аляж правит к перекату в смертельно опасном положении – боком. «Лево на борт! Лево на борт!» – орет он клиентам, но те уже не в силах тягаться с мощью шального течения, с брызгами и волнами, приведшими их в полное замешательство. Они уже не имеют представления, где находятся, удалось ли им одолеть перекат или еще только предстоит. Они гребут беспорядочно и безрезультатно. Аляж понимает, что больше не управляет плотом. И клиенты, видя, что Аляж потерял управление, перестают грести; некоторые визжат, но все разворачиваются боком к порогу, силясь не подставлять лицо под накаты огромных волн, как будто это может их спасти. Аляж делает широкий гребок веслом в обратную сторону – и ему удается слегка выпрямить суденышко в тот самый миг, когда они зависают на самом краю ската. «Падай на середину!» – кричит он. «Падай!» – снова кричит он, затем хватает Марко в охапку, заваливает его на дно плота и сам же заваливается на него, удерживаясь левой рукой за сетку леерного ограждения. Он чувствует, как суденышко низвергается с края ската, встает почти свечкой, и, озираясь по сторонам, видит громадные стены бурлящей воды, ревущей слева и справа, сверху и снизу и обрушивающейся со всей своей мощью на их утлое суденышко; он видит, как плот снова заваливается почти вертикально, только теперь на один борт. Его тело вместе с телом Марко переваливается с верхнего борта на нижний, в то время как сам плот толкает, подбрасывает и швыряет туда-сюда, словно бумажный пакетик на шальном ветру.
И тут вдруг Аляж понимает, что его больше не колошматит почем зря на пороге и не утягивает под воду, в самое чрево реки, чтобы потом вытолкнуть на поверхность, прежде чем его тело подхватит течением и понесет к следующему порогу; он понимает, что они одолели перекат, что их больше не подбрасывает, что каким-то чудесным образом все остались на плоту и его несет дальше по стремнине. Он пересаживается на кормовой поплавок и видит, что их несет на камни слева по курсу. «Греби!» – кричит он, хватая клиентов за шиворот, оттаскивая их со всей силой на корму и при этом оставаясь в сидячем положении. «Навались на весла!» Они гребут все вместе, а он продолжает выкрикивать только одну команду, пока все не начинают грести дружно – в такт его окрикам. «Раз! Раз! Раз!..» Суденышко выносит к малому затору, временно замедляющему их дальнейший спуск. Затор совсем небольшой, так что плот не перевернется. И Аляж, пользуясь временной задержкой, разворачивает плот вправо.
Высвободившись из затора, плот медленно и тяжело разворачивается, и они, целые и невредимые, следуют прямым курсом дальше. Аляж вскакивает на ноги. И с кормы оглядывается назад – на огромный порог, который они только что преодолели, потом вскидывает вызывающе кулак. И кричит: «Есть! Есть!» Он бьет кулаком по воздуху, чувствуя возбуждение – былое возбуждение от того, что отныне его силы слились с мощью порога и яростью теснины; его охватывает ощущение, что он их живая, неотъемлемая частица. Все остальное на несколько коротких мгновений забывается, даже смерть Дерека, – настолько велико чудо того, что они совершили. Он смотрит на лица клиентов и склабится. «Эй вы, сонные тетери, глядите!» И он обводит широким жестом руки вокруг, как бы охватывая бурлящую, безграничную стремнину, на фоне которой их плотик кажется всего-то красным пятнышком, оказавшимся в полной власти стихии. «Это все вы!» Клиенты не верят своим глазам. Аляж чувствует, как его тело будто разрывается во всю ширь теснины. Каждый накат воды, каждую каплю дождя он ощущает как ласковое прикосновение; он чувствует затылком теплое дыхание дождевого леса, а холод, поднимающийся с реки, воспринимает как массаж, обостряющий все его чувства; каждое мельчайшее очертание ландшафта теснины он воспринимает настолько четко, как будто все подробности разом фокусируются в одной точке, выделяясь из громадного расплывшегося пятна; он различает каждый оттенок каждого цвета; различает каждую частицу туманной дымки, стелющейся со стороны водопада; различает каждый звук стремнины и своего суденышка. Он чувствует себя частью дождевого леса, реки и стремнины. Как будто время остановилось и ему даровано ощущение вечности, позволяющее изучать и познавать каждую сторону, каждую подробность этого застывшего мгновения. Клиенты сидят не шелохнувшись. «Мы победили! – говорит Аляж. – Я люблю вас! Всех люблю!» Улыбка на лице Аляжа сменяется коротким торжественно-серьезным выражением – он кладет руку на плечо Марко. «Сейчас я люблю даже Марко». Он понимает, что выглядит смешно – как эдакий доморощенный Наполеон, расточающий благодарности своим гвардейцам. Он будто нарочно ведет себя по-дурацки – скачет и расцеловывает всех в каски, точно одержимый проповедник, помазывающий головы пастве; он хохочет и кричит без умолку: «Есть!..» И тут же, потрясая кулаком, прибавляет: «Да, черт возьми, мы победили! Да! Да! Да!..» Потом обводит взглядом клиентов и замечает на их лицах один лишь страх и одно лишь предчувствие того, что каждый из них может оказаться на месте Дерека. В их глазах нет ни капли восторга. Они слишком боятся того, что им еще предстоит, и не до конца понимают, что уже сделано. Единодушие мигом улетучивается. И Аляж чувствует, как смерть Дерека снова ложится на него тяжким бременем; он снова, снова и снова чувствует свою беспомощность.
– Вы с ума сошли! – говорит ему Шина с носовой части плота.
Голос ее звучит мрачно. Потому что она обращается одновременно и ко всем клиентам.
– Да, – отвечает Аляж. Перед лицом их страха он все еще чувствует возбуждение, хотя оно мало-помалу проходит. – Может, и так, – невозмутимо прибавляет он. – Может, так оно и есть.
В ответ никто не говорит ни слова. Он понимает: они смогут положиться на него настолько, насколько это в их силах, но сейчас они его боятся. Он чувствует себя далеким, жалким, холодным и отчужденным, как одинокий замшелый камень, глядящий на плот, что покачивается у подножия громадного порога. Но вслух Аляж в этом не признается. Он произносит то, что, по его разумению, должно их ободрить и скорее воссоединить, нежели разъединить:
– Еще один волок перед последним водопадом, затем еще час гребли – и мы выйдем из Коварной Теснины.
Они вычерпывают ведрами воду, поскольку зачерпнули ее предостаточно.
– Все, что я пытаюсь вам втолковать, – почти умоляюще продолжает Аляж, выливая воду из ведра в реку, – так это то, что мы почти выбрались из этой проклятой теснины.
Они наблюдают, как порог преодолевает команда Таракана. Издалека их плот кажется танцующим на волнах игрушечным суденышком, и они боятся за него и за его команду ничуть не меньше, чем совсем недавно боялись за самих себя. Таракан не торопится. Он осторожно выравнивает плот по курсу, минуя верхний водоворот так, чтобы избежать ошибок, допущенных Аляжем, и не дать плоту развернуться лагом. Они трижды пытаются штурмовать порог, но всякий раз в последнее мгновение по команде Таракана останавливаются, поскольку он видит, что они сбиваются с курсовой линии. И вот они снова скрываются в волнах, потом снова показываются на гребне переката, заняв уже верное положение. И вдруг опять исчезают – уже под стеной водопада, а затем опять возникают на поверхности и, держа прямо по курсу, без труда проходят низовье порога. Теперь, когда большие пороги позади, Лысый отвязывает свой плотик, ставит его на воду. И запрыгивает в него. Хотя до следующего волока рукой подать, ему не терпится проявить самостоятельность, пусть совсем недолго. Вслед за тем два больших плота вместе с маленьким желтым преодолевают оставшиеся несколько сотен метров вниз по течению.