[385]. Что касается современного празднования смерти в формате вечеринки, Джонатан Робертс описывает «щедрые мероприятия с едой, напитками, диджеями и танцами» в современной Аккре, основывающиеся на взаимном осознании необходимости присутствовать на похоронах других людей, чтобы на собственных будущих похоронах также присутствовало много людей, — желание, основанное на чувстве, что «живые должны помнить о человеке, чтобы он существовал в загробной жизни»[386]. «Смысл» такого отношения сплетается из идентичности и судьбы и, в некотором смысле, предлагает собственное «спасение».
В совершенно ином мире племени илонгот на Филиппинах «спасение» скорее лежало в сфере обретения определенной степени психологического равновесия и внутреннего спокойствия после тяжелой утраты, и по крайней мере один из способов достижения этого, вероятно, удивил бы представителей многих других культур, поскольку в нем предполагалось убийство другого человека. Этот кейс народа илонгот, задокументированный антропологом Мишель Росальдо, не только предлагает пример того, как песня и формальная речь служат для создания определенных настроений, но и является одним из самых ярких примеров того, как справляться с горем[387].
До 1970‐х годов, до христианизации, илонготы были охотниками за головами. Они считали, что смерть родственника делает сердце «тяжелым и обезумевшим» и что посредством убийства и отрубания головы врагу люди, по крайней мере, могут «сбросить тяжесть горя и боли»[388]. Этот пример процесса горевания и скорби показывает, насколько разнообразными могут быть человеческие обряды смерти в самом широком смысле. После 1960‐х годов многие илонготы были обращены в довольно фундаменталистскую форму христианства; одна из причин заключалась в том, что политически охота за головами стала менее возможной, и горе, связанное с утратой, вело их к новой религии, которая утверждала, что также способна успокоить убитое горем сердце. По иронии судьбы Ренато Росальдо описывал собственное переживание гнева от горя[389], которое он интерпретировал через илонготский взгляд на жизнь; эту схему Эпштейн интерпретировал как перенаправленную агрессию[390].
Для народов, живущих на относительно небольших островах, для которых море является неотъемлемой частью жизни, практика морских захоронений была традиционно довольно распространенной, например на многочисленных меланезийских островах. Здесь статус умершего часто влиял на характер избавления от тела. Людей с относительно низким статусом можно было просто бросить в море, в то время как людям с более высоким статусом устраивали более длительный период траура, перед тем как поместить тело в воду. Тела некоторых вождей или лиц, пользующихся большим уважением в семье, можно было не хоронить в воде, а держать дома в деревянных контейнерах. Многие мифы связаны со смертью и дальнейшим путешествием души. Призраков часто считают опасными и могущественными, и они, видимо, символизируют умершего человека, находящегося между мирами живых и предков. Например, говорят, что призрак слаб, пока тело гниет, но когда запах утихает, призрак становится сильным, потому что тогда это уже не человек[391]. Даже в некоторых случаях погребения в воде кости изымались и складывались на суше. Части тела, часто черепа, сохраняются как памятники умершим и рассматриваются как обладающие некоей положительной силой, полезной живым. Это своеобразный пример смерти, не завоевывающей в конечном счете человечество, но приносящей определенную выгоду группе выживших родственников.
Именно эта сохраняющаяся группа составляет одну из самых характерных черт жизни, потому что на протяжении большей части истории человечества, известной нам, мужчины, женщины и дети принадлежат к семьям в рамках идентифицируемых сообществ. Факт родства лежит в основе всех известных человеческих обществ и обеспечивает не только индивидуальную и групповую идентичность, охватывающую живых и мертвых, но и совладание со смертью. Именно на уровне родственных обязанностей, обязательств и культурных ожиданий смерть приносит значительные изменения. Близкие родственники умершего следят, чтобы погребальные обряды проводились должным образом, чтобы можно было достичь желаемого посмертного статуса. Одновременно меняется личность выжившего родственника: старший ребенок, возможно уже взрослый, становится главой семьи и может наследовать имущество умершего, выживший партнер становится вдовой или вдовцом и т. д. В погребальных обрядах предки не только создаются, но и отвечают взаимностью, принося пользу потомкам.
В этой главе рассматривается разнообразие влияния предков на потомков, будь то передача культурной идентичности или свидетельство того противостояния смерти, которое часто отмечает человеческую реакцию на смертность. В такой ситуации компенсируется излишний упор на горе в связи со смертью, характерный для западных обществ, как будто утрата связана только с эмоциональными состояниями, тогда как на самом деле большинство смертей связано с изменениями жизненных обстоятельств, касающимися денег, наследования и изменения социального статуса.
В Индии старший выживший сын в долгу перед родителями, особенно перед отцом, и ответственен за проведение той части церемонии кремации, когда череп раскалывают, чтобы высвободить жизненную силу для переселения, как описано в главе 5. Это действие утверждает родство между ближайшими поколениями, но мало что дает в понимании предков. Хотя в традиционной Индии власть пожилых людей над младшим поколением была значительной, после смерти она, как правило, не проявлялась. Это было связано с влиянием идеи индивидуальных заслуг в системе кармы, лежащей в основе веры в спасение. Заслуги должны быть получены индивидуальными действиями, а не от предков через их благословение. Это важный момент, требующий некоторого акцента, поскольку он подтверждает тот факт, что отношения между живым человеком и мертвым часто отражают общую схему спасения в культуре. Общества с сильными культами предков часто делают упор на благословение, проклятие или что-то еще, получаемое от предков группами потомков, а не на какое-либо индивидуалистическое спасение.
В традиционной Индии жизнь часто описывалась как в идеале проходящая через четыре стадии: ученика, домохозяина, полуотшельника и полного отшельника. Последние две фазы показывают, что мужчина, который был влиятельным главой семьи, начинает отказываться от своих социальных обязательств. В случае, если мужчина доживал до финальной стадии, проводилась церемония, которая символизировала его собственные похороны и знаменовала отделение от обычной жизни в рамках подготовки к реальной смерти и последующему пути реинкарнации. Человек здесь отказывается от тех сторон жизни, которые поддерживают и укрепляют статус предка. Сфера кармы, системы моральной взаимозависимости, в которой будущее состояние личности определяется действиями, совершенными в предыдущей жизни, заменяет сферу социальных обязательств. «Карма» иногда описывается как безличная причинно-следственная схема; принимая это описание, можно увидеть, насколько оно альтернативно сугубо личному набору обязательств, характерному для культов предков.
Как было сказано в главе 5, погребальные обряды представляют собой главную площадку, на которой мертвым придается статус предка, а потомки должны использовать их, чтобы отплатить свой долг мертвым, которые теперь становятся предками. Именно в религиях Восточной Азии и в некоторых африканских племенных обществах такие родовые отношения приобрели наибольшее развитие.
Предки занимали привилегированное место в традиционных китайских обществах. После тщательных погребальных церемоний в форме захоронения кости эксгумировались и помещались в контейнеры, которые могли быть частично перезахоронены, а потом окончательно помещались в постоянные и более сложные гробницы. Имена умерших вносились в таблички, расположенные в родовых залах, принадлежащих определенным группам клана. Эти похоронные обряды были описаны как «превращение изменчивого духа в смиренного прирученного предка»[392]. Это была непростая задача, и так происходило не со всеми; наблюдение показывает, что смерть может иметь множество социальных и политических последствий и измерений.
В отчете Р. С. Уотсона о современных погребальных обрядах утверждается, что на юго-востоке Китая мертвые обладают не одной, а тремя душами, или аспектами души[393]. Считается, что один из них остается в могиле, другой — в табличке, а третий — в подземном мире. Вскоре после смерти, часто на следующий день, мертвых хоронят в неотмеченном месте на холмах поблизости. Этому месту уделяют мало внимания, поскольку оно временное. Через семь — десять лет останки извлекают, кости очищает эксперт и помещает их в глиняную урну, которая, в свою очередь, частично зарывается в землю. Для многих это последнее пристанище, так как потомки могут перестать посещать его, и о месте просто забудут. Однако для важных людей кости могут быть захоронены в кирпичной гробнице через несколько десятилетий после смерти, но только если потомки сочтут это целесообразным. Кажется, очень немногие достигают этой последней стадии трехэтапного процесса.
Имена умерших добавляются в списки предков в домах, в то время как имена тех, кто имеет политическое значение для определенных родственных групп, также могут быть указаны в таблицах предков в чертогах предков. Со временем эти внутренние списки меняются, по мере того как новые поколения умирают и занимают их место; имена многих оказываются утрачены, а местонахождение их костей забыто: они исчезают из социального мира, как из царства предков. Таким образом, память или выживание мертвых зависит от интереса, проявляемого живыми, а живые, в свою очередь, проявляют интерес в зависимости от того, какую пользу они получают от предков. Один из важных элементов этой пользы — политические союзы и властные связи, формируемые группами, почитающими одни и те же конкретные могилы. Группы людей могут даже решить сосредоточить свои заб