[711]. Брейвик представляет собой пример культурного предательства, а смерть — его средство (medium).
Еще одно преимущество идеи оскорбительной смерти заключается в подчеркивании контрастов, обнаруживаемых между явлениями, в особенности между оскорбительной смертью и некоторыми формами жертвоприношения, что мы продемонстрировали на примере смерти Христа, описанной в главе 8. Жертвоприношения ритуализируются, планируются и совершаются спонтанно; вместо того чтобы оскорблять социальные ценности, они возвещают и укрепляют их. Вместо того чтобы нарушать моральное равновесие общества, они часто восстанавливают его. Жертва выбирается намеренно и устраняет негативные ценности, например вину, вместо того чтобы обвинять власть имущих. В то время как популярная реакция на оскорбительную смерть требует возмещения со стороны государственных властей, формальные жертвы являются частью процесса возмещения ранее возникших нарушений.
И оскорбительная, и жертвенная смерти демонстрируют способность живых тел быть одновременно средством выражения социальных ценностей и средством изменения взглядов людей на ситуации. Сам факт, что у людей, животных или растений забирают жизнь в результате оскорбительной или жертвенной смерти, достигает этой цели. Утверждение, что жизнь — это средство утверждения собственной ценности, не является аргументом. Жизнь, неправедно отнятая у кого-то, оскорбительная смерть несет в себе противоположное послание, чем жизнь, умышленно отнятая в ходе жертвоприношения. Первая ослабляет, а вторая усиливает группу, сообщество или нацию.
Сказанное поднимает вопрос о принуждении к социальной смерти, поскольку сам факт демонстрации в погребальных обрядах того, насколько высоко большинство обществ ценит жизнь, подчеркивает наказание, налагаемое смертной казнью, при которой жизнь отнимается легитимированными силами. Ценность жизни оспаривается серьезными преступлениями, что объясняет, почему многие общества считают смертную казнь уместной, особенно за совершение убийства, согласно правилу «око за око». Точно так же во многих культурах самоубийство рассматривается как преступление или грех, поскольку оно может интерпретироваться как кража у общества одного из его членов или потому что оно, как кажется, бросает вызов религиозному убеждению, что только Бог является источником жизни и только он один имеет право ее давать и забирать[712].
Насильственная социальная смерть принимает множество форм, будь то практиковавшиеся в древности отравление, забивание камнями, сжигание на костре и сажание на кол или современные методы подкожных инъекций, обезглавливания, повешения, электрического стула или газовой камеры. Во всех этих случаях смерть — это результат выверенного и преднамеренного процесса. Часто с телами подобным образом убитых обращаются без особых церемоний или уважения, захоранивая в безымянных могилах или скармливая диким животным. Смерть и уничтожение демонстрируют власть общества над людьми и их телами. Такой конец обычно не сопровождается гордыми словами против смерти; подобная смерть — скорее способ, которым общество говорит свои слова за жизнь. Одним из сложных исторических примеров было принятие в Англии 1830‐х годов закона, позволяющего использовать тела умирающих в домах для бедных для вскрытия медицинским персоналом[713]. Это помещало бедных в одну категорию с преступниками, чьи тела давно отдавали на вскрытие, что стало одной из причин, способствовавших в Викторианскую эпоху усилению акцента на необходимости проведения достойных похорон.
В наше время следует с сочувствием относиться к трем тысячам человек, приговоренных к смертной казни в США, «единственном демократическом обществе, которое казнит своих граждан», к тем, чьи жизни подчиняются режиму, который трудно понять любому аутсайдеру, как убедительно продемонстрировал «инсайдер» Ричард Майкл Росси[714]. Более того, жизнь их семей и друзей изменилась из‐за такого ограничения свободы. Даже те, чьи родственники были убиты, выражают резкую антипатию к смертной казни; это показывает, что идиома «око за око» далеко не универсальна и казнь просто продлевает страдания в семье убийцы. Здесь мотив слов против смерти приобретает дополнительное и большее значение, поскольку личные нарративы описывают эмоциональные реакции, связанные с «восстановительным правосудием» и выходящие «за пределы возмездия»[715].
Тот факт, что традиционные религии часто сосредотачивали внимание на вопросах справедливости, возмездия и прощения, а также горя, скорби и загробной жизни, часто принимается как должное, но вопрос о том, почему религии настолько связаны со смертью, вряд ли когда-либо обсуждался. Хотя несколько антропологов XIX века действительно рассматривали эту тему, она вышла из моды в XX веке. Однако сейчас, возможно, настало время поднять эту тему еще раз, хотя и с совершенно другими акцентами и с привязкой к более актуальным причинам, не забывая, что секулярные процессы также могут сочетаться или сменять традиционные религиозные схемы, в том числе в некоторых формах восстановительного правосудия.
Секуляризация является одним из фоновых факторов, делающих связь между смертью и устоявшимися формами религии особенно интересной, поскольку, если смерть и религии неразрывно связаны в большинстве культур, то что происходит в контекстах, где на все большее число людей влияет секуляризация? Поскольку все умирают и сталкиваются с тяжелой утратой, что означает секулярный контекст для исполнения эмоциональных обрядов? Могут ли похоронные обряды быть столь же эффективными, если они происходят в нерелигиозном контексте? Поставить эти вопросы — значит поднять вопрос более высокого порядка о самом определении религии. Когда люди, считающие себя светскими или нерелигиозными, участвуют в обрядах, сосредоточенных на центральных аспектах человеческого существования, следует ли определять их деятельность как «религиозную»? Это интересный вопрос, например, в отношении таких движений, как Британская гуманистическая ассоциация. По запросу эта группа предоставляет семьям специалиста для проведения похорон. В 1999–2000 годах, например, около 150 таких служителей провели более 4000 обрядов. После соответствующего запроса и консультации с потерявшим близких служащий предлагает форму ритуала, которая отражает стороны жизни умершего, и следит за тем, чтобы похороны или кремация были проведены с уважением к общему духу праздника жизни. Эксплицитно Британская гуманистическая ассоциация предполагает, что не существует такой вещи, как жизнь после смерти в каком-либо смысле сохраняющейся души или личности умершего, есть только память, живущая в оставшихся.
Сам факт, что Британская ассоциация гуманистов с радостью предоставляет исполнителей ритуалов, имеет огромное значение для изучения смерти, ритуалов и веры. На уровне идеологии можно утверждать, что ассоциация конкурирует с церквями, но, что более важно здесь, она показывает, что смерть нельзя оставлять без комментариев и внимания, независимо от того, придерживаются ли люди религиозных взглядов на мир или нет. Необходимо произносить слова против смерти, и они могут быть как светскими, так и религиозными. Но, и это интересный вопрос, становятся ли светские слова религиозными, когда они произносятся «против смерти»? Таким образом, поднимается фундаментальный вопрос о значении религии как таковой. По крайней мере отчасти ответ на этот вопрос должен быть утвердительным, хотя он, вероятно, окажется неприемлем для светских групп. Но здесь требуется осторожность в отношении значения слов, поскольку люди осознают глубину значения, придаваемого их жизни, отношениям и месту в мире. В традиционных религиях эта глубина подразумевает божественное начало, и в момент смерти эта человеческая глубина эксплицитно признается, как в покойном, так и в его родственниках. Религиозные слова, сказанные против смерти, признают значение жизни и помещают ее в божественную реальность.
Для людей, которые не придерживаются традиционных религиозных взглядов на мир, человеческая жизнь по-прежнему имеет глубокое значение, но оно заключается в рамках семьи, дружбы, человечности, общества или, возможно, мира в целом. Смерть остается временем, когда эта глубина эксплицируется, и именно тогда приобретают силу светские ритуальные слова. Их сила проистекает из эмоциональной глубины, присущей контексту смерти, а не обязательно из какой-либо конкретной традиции. Светские похороны могут иметь такое же сильное воздействие, как и любой религиозный обряд, если слова и музыка здесь отражают жизнь умершего и взаимоотношения живых. В самом деле, традиционный религиозный ритуальный язык может казаться неадекватным и неуместным, когда он не связан с реальными людьми на похоронах, так же как совершенно «светские» слова могут иметь силу при правильном их выборе и использовании. В обществах, где человеческая индивидуальность становится все более важной, на карту все чаще ставится сила слов, зависящая от уместности их системы референций.
Проблема, лежащая в основе этих соображений, напрямую связана с определением «религии» или с тем, что «религиозный» означает в контексте смерти. Поднятый здесь вопрос сложен, но он сосредоточен на связи между религией и смертью. Многое зависит от точки зрения дающего определение и от осознания того, что некоторые могут не желать, чтобы их определяли тем или иным образом. Религия обычно определяется в понятиях веры и догматов, связанных с Богом, божественным или какой-то высшей силой. Точно так же для атеистической или гуманистической позиции характерно выступление против этих убеждений. В этом смысле христианство и атеизм, например, являются зеркальным отображением друг друга; также необходимо учитывать вид атеизма: один противостоит христианству, другой — индуизму.