[742]. Биннс использует слово «мумификация» для описания этого акта, который, видимо, стал результатом общественного запроса на возможность для тысяч людей посмотреть на тело и выразить свое почтение. Он предполагает, что в то время, когда официально доказывалось, что многие религиозные реликвии являются подделками, а некоторые — результатом естественной мумификации, идеологически было полезно продемонстрировать, что наука может достичь той же цели для атеистического лидера. Он добавляет, что «чудесное сохранение» Ленина может «придать ему ауру святого» среди масс. Идея революции и новой политической реальности теперь сосредоточена в мертвом (но сохранившемся) лидере, в его мавзолее в самом центре столицы коммунизма. Здесь идеологическое и церемониальное заявление о смерти, подвластной новой идеологии, было сделано максимально драматично[743].
С течением времени военные мемориалы стали увековечивать имена погибших на гражданской войне и даже использовались в качестве площадки для церемоний посвящения молодежи, что является ярким примером мотива преодоления смерти. Ежегодно проводились церемонии поминовения, и, как выразился Биннс, «смерть преодолевалась в бессмертных делах»[744]. Для обычных людей была разработана формальная процедура похорон, включающая процессии, музыку, выражение уважения к телу умершего и некоторые формальные заявления от представителей власти. «Гражданин СССР завершил свой жизненный путь. Родина прощается со своим сыном. Пусть в ваших сердцах навсегда останутся теплые воспоминания о нем»[745]. Здесь смерть рассматривается не только в пределах семейной памяти, но и в контексте более высокой цели политического режима. Слова против смерти помещают человека в более широкую корпоративную идеологию. Конечно, как Советский Союз, так и другие европейские страны, например Венгрия, за коммунистический период построили просторные помещения для похорон, где можно было проводить церемонии. Смерть не была отодвинута на второй план.
В коммунистической отсылке к «Родине-матери», в традиционном христианском утверждении «верной и несомненной надежды на воскресение», в современном мусульманском описании смерти единоверца как «ответа на призыв Господа», например, мы видим свидетельства об общих мирах смысла и высшей значимости, будь то в этом или в ином мире, а также об определенной степени авторитаризма. Из этого очевидно, что, хотя термин «секулярный» относится к устранению влияния традиционных религиозных идей, он может охватывать и коллективную философию, и коллективные ритуалы, проводимые авторитетными лидерами, как происходит с коммунизмом. Похожая ситуация наблюдается, например, в Великобритании, где Британская ассоциация гуманистов готова направить представителя для проведения похорон тем, кто не желает совершать религиозные обряды. В 1995–1996 годах, к примеру, на Британских островах было проведено около 3000 таких церемоний. По-видимому, эта тенденция усиливается: как отмечалось в главе 14, в 1999–2000 годах было проведено около 4000 обрядов.
Гуманистические похороны, конечно, не безмолвны. Жизнь умершего утверждается и празднуется в уместном, учитывающем смерть, ключе. Прежде всего, на первый план выходит индивидуальность мертвых, их жизнь с достижениями подробно описывается, как и значимые отношения в различных кругах, выстроившихся вокруг человека при жизни. Их может быть немного, как в случае с близкими или более дальними родственниками, или они могут быть обширными, включая дополнительные круги друзей, коллег по работе, соратников по профессии, членов клубов досуга и хобби.
Гуманистическая поминальная служба, предоставленная Американской гуманистической ассоциацией, начинается со слов: «Давайте будем честными со смертью. Давайте не будем притворяться, что она меньше, чем она есть… разлука… печаль… горе. Но давайте не будем притворяться, что смерть — это нечто большее, чем она есть на самом деле. Это не полное разрушение. Пока сохраняется память… это не конец любви… радости… и смеху»[746]. Обряд, использующий символику зажженной свечи, включает обращение: «Помня лучшее о человеке, вспоминая ее лучшие качества, уважая ее принципы, ценности и мечты, которыми она руководствовалась в жизни, мы проникаемся некоторыми из достоинств Джейн, чтобы мы сами могли быть более благородными в грядущие дни». Обряд включает чтение из Сенеки: «В присутствии смерти мы должны продолжать петь песню жизни», в то время как заключительное «Благословение» включает слова: «Пусть и мы в этот день вновь зажжем в своих сердцах признательность за дары жизни и других людей… Возвращаясь к рутине своей жизни, идите с любовью, и пусть с вами пребудет мир».
Это убедительный пример того, как секулярный подход к ценности человека как части сообщества становится основой для обращения смерти в свою пользу. Использование слов против смерти в смысле извлечения выгоды из моральных принципов, которых придерживался покойный, очень широко распространено. В некоторых частях света оно подчеркивается использованием хвалебных речей, что в последнее время более популярно. Например, Австралия недавно стала свидетелем быстрого роста того, что часто называют похоронами, ориентированными на жизнь, когда человек, обученный публичным выступлениям, драматургии и т. п., говорит об умерших и создает ритуал, в котором эта жизнь воспроизводится. Такие похороны, ориентированные на человека, меняют сильную в некоторых христианских традициях склонность рассматривать личность и индивидуальность умерших как минимально значимые в погребальных обрядах. Традиционный христианский акцент на грехе, божественном милосердии и загробной жизни имеет тенденцию обесценивать земную жизнь, вероятно на том основании, что она является пространством греха, а не сферой удовольствий. Прощение прошлого, а не благодарность за наслаждение имело приоритет в ритуале. Характерное обозначение — «похороны, сфокусированные на жизни» — отражает идею ретроспективного воплощения идентичности, которую мы обсуждали в главе 2 и которая подходит многим в современном «безопасном» обществе больше, чем традиционный мир великих религий, рассмотренный в предыдущих главах.
Итак, у нас есть ответ на первый вопрос этой главы. Секулярные образцы похоронных ритуалов могут преуспеть, помогая людям осознать значение завершенной жизни и, что не менее важно, жизни в более широком смысле. В антропологическом плане хвалебные речи или различные комментарии, сделанные семьей и друзьями во время жизненно важных событий, относятся к версии того, что было названо «церемониями определения» или «стратегиями, которые предоставляют возможности быть увиденными в собственных терминах, собирая свидетелей своей ценности, жизнеспособности и существования»[747]. Здесь важен мотив «жизненной силы», уходящий корнями в жизнь умершего человека, которая теперь представлена в памяти скорбящих, а не в некоем теологическом утверждении божественного покорения смерти.
Другой вопрос возникает, когда мы говорим о постмодерне, поскольку он не обязательно лишен религиозных настроений. Постмодернизм не обязательно атеистичен, он эклектичен и комбинирует частички верований. Тем не менее это широко обсуждаемое слово обычно используется для обозначения индивидуальных интерпретаций жизни, не приверженных всеобъемлющим идеологиям. Хотя я сомневаюсь в масштабах и значении «постмодернизма» для подавляющего большинства людей, важно обрисовать мировоззрение, которое небольшая группа мыслителей идентифицирует как типичное для нашей эпохи. Оно изображает индивидуалистический мир, избавленный от образа жизни, основанного на традициях или добровольной приверженности коллективным верованиям и идеологиям; оторванный от любого общепринятого образа мыслей и действий, человек стоит особняком в мире фрагментированных образов, звуков и запахов.
В более фундаментальном смысле утверждалось, что этот одинокий человек воспринимает время и пространство совершенно по-новому[748]. С точки зрения времени высокая скорость потребления или удовольствия заменяет медленную, фастфуд заменяет длительные приемы пищи, тренировка в спортзале заменяет долгую загородную прогулку. В отношении пространства мы обнаруживаем растущее единообразие во всем мире: торговый центр или центральный проспект похожи на любой другой. Отели по всему миру могут быть одинаковыми. Мода и музыка быстро переходят с места на место; время как будто коллапсирует, везде одно и то же место, «объективность рассеивается»[749].
В то время как значение постмодерна для человеческой идентичности широко обсуждалось, относительно немногие почувствовали необходимость включить в свой анализ и смерть. Тони Уолтер предложил классифицировать типы смерти как традиционные, модерные и постмодерные[750]. Предыдущие главы этой книги, посвященные этническим религиям, иллюстрируют традиционный тип, а современный тип охватывает как христианские, так и коммунистические обряды. Когда Уолтер подчеркивает факт индивидуального выбора при планировании собственных похорон и даже при подходе к смерти, он благоразумно указывает на тот факт, что даже самый индивидуалистичный человек по-прежнему нуждается в сотрудничестве с другими для достижения желаемых целей. Его внимание фокусируется на идее «переговоров». «Новая власть смерти и умирания — это не власть автономного индивида или постмодерного потребителя, а власть людей, которые ведут переговоры друг с другом и находятся под влиянием того, что видят, слышат и читают»