[751]. В этом Уолтер прав; обряды смерти требуют сотрудничества. Но в еще одном важном отношении они также требуют, чтобы люди сговаривались. Хотя атеисты могут интерпретировать это как сговор, вовлечение в мошенничество, я подозреваю, что есть более позитивное измерение сговора в каком-то ритуале, особенно когда он связан с вновь созданным символическим событием. Человек соглашается сделать что-то для кого-то, несмотря на то что это может показаться необычным или странным. Как бы то ни было, ритуал остается социальным, подразумевая согласие в том, что должно произойти какое-то символическое событие.
Мой собственный ранний и краткий анализ постмодернизма и смерти отличался от предложенного Уолтером, поскольку я стремился показать, что само тело стало основным объектом беспокойства, будь то с точки зрения его физического здоровья или социального имиджа[752]. Внимание к внутренней среде тела через здоровое питание и клубы здоровья или к внешней среде, связанной с модной одеждой или популярными праздниками, служит для подчеркивания того факта, что тело — это актуальная и неизбежная реальность, достойная внимания. Здесь я соглашусь с точкой зрения Зигмунта Баумана, что человеческое тело является «единственным видимым свидетельством непрерывности» в мире постмодерна или, в понимании Дэвида Харви, потеря уверенности в прежних категориях привела к «возвращению к телу как несводимой основе для понимания»[753]. Вместо того чтобы разделять приверженность какой-то абстрактной философии, многие разделяют чувство значимости личного благополучия, которое часто помещается в более широкие рамки экологической повестки. Это одна из основных причин, по которым я сомневаюсь в постмодернизме с его чрезмерным упором на индивидуалистические изолированные мнения. Средства массовой информации и различные политические и общественные движения служат для вербовки людей, по крайней мере для поиска их симпатий, если не фактического членства в группе, связанной с определенными идеалами жизни и мира. Очень многие согласны с заботой о теле, они покупают продукты, которые, как считается, способствуют его развитию, и признают важность защиты мира от загрязнения.
Во многих отношениях современный подъем групп, часто называемых движениями нью-эйдж, напоминает рождение многих сектантских религиозных групп с XVII по XIX век[754]. Разница в том, что, в то время как последние обычно основывались на абстрактных теологических идеях, группы нью-эйдж более материалистичны и предлагают различные пути достижения целостности тела и разума с помощью определенных практик. Строго говоря, богословие заменено экологией, душа — телом, небо — землей, церкви — центрами досуга. Нам следует вспомнить многое из сказанного в предыдущих главах, и мы сможем продолжить эти параллели, сказав, что кладбище заменено крематорием. Но это наблюдение требует оговорок.
Это сравнение направлено на проблему пространства и времени, выделенную Дэвидом Харви в исследовании постмодерна[755]. Крематорий как постмодернистское сооружение разрушает и пространство, и время. Тело не хоронят «навсегда» на кладбище определенной общины в окружении знакомых мертвецов. Вместо этого его быстро разрушают, а останки развеивают, что, возможно, является прекрасным примером упомянутого выше «рассеивания объективности» Баумана.
Один показательный пример такого рассеивания, когда пространство, безусловно, приобретает новое значение, — корпорация Celestis во Флориде, которая предлагает возможность отправить небольшое количество кремированных останков в космос. Нужно лишь поместить их в небольшие контейнеры, качество которых зависит от стоимости и которые будут доставлены ракетой и рассредоточены таким образом, что каждый контейнер будет долго кружиться в космосе[756].
Этот пример акцентирует проблему кремации в эпоху постмодерна.
Хотя мы уже видели в главах 2 и 5, что кремация широко использовалась в качестве религиозного средства перехода умерших в следующую фазу существования, здесь подчеркнем, что кремация может сыграть важную роль и в развитии постмодерного, а также секулярного отношения к смерти.
Новые методы похорон могут способствовать идеологическим инновациям. Так произошло с кремацией, и что-то подобное может случиться, например, с крионикой, которая подразумевает замораживание тела как можно скорее после смерти и удержание его в глубоко замороженном состоянии до тех пор, пока в будущем не разовьются медицинские знания, позволяющие победить болезнь, от которой умер человек. Этот процесс широко распространился в некоторых частях США и вовлекает группы специально обученных лиц, оказывающих помощь мертвому человеку, как только это становится практически возможно после медицинской констатации смерти[757]. Они отвозят тело в свой центр и готовят к длительной глубокой заморозке, что включает замену крови и введение специальных лекарств, чтобы попытаться компенсировать повреждение мозга. Расположенная в Калифорнии компания Alcor стала лидером в этом подходе к смерти; люди могут стать ее клиентами до своей смерти для получения наиболее быстрого обслуживания после нее[758].
Широко обсуждаемый случай в Великобритании касался неизлечимо больной четырнадцатилетней девушки, которая нашла в сети информацию о крионике и выразила желание попробовать это. Вопрос пришлось обсуждать в суде, поскольку ее отец не согласился с матерью и другими членами ее семьи и не поддержал желания девочки. На целой полосе, посвященной этой проблеме в популярной ежедневной газете, сообщалось о решении судьи Питера Джексона, председательствовавшего в отделении по семейным делам Высокого суда, удовлетворяющем просьбу девушки, а также выражающем «озабоченность по поводу полностью нерегулируемой области крионики». В то время как акцент в этом рассказе делался на сильном желании девочки попробовать такой способ лечения и на том, что мать была «полностью предана» своей дочери, автор статьи также ссылался на трудности, которые испытывала семья из‐за перспективы отсутствия похорон и особой «реальности», которую создает такое событие[759].
Многие ставят под сомнение медицинскую возможность возвращения к жизни глубоко замороженных мертвых людей, другие отмечают социальные проблемы, с которыми столкнется любой, вернувшийся к жизни в будущем. Критики криогеники с легкостью интерпретируют ее как принятие научной фантастики за науку, но для небольшого числа тех, кто вступает в программы криогеники, это вопрос веры в возможность науки победить смерть как физический процесс и, возможно, вопрос эмоционального мышления, окружающего неизлечимую болезнь, и искра надежды среди эмоциональной тьмы. Косвенным образом мы можем сравнить крионику с древнеегипетской мумификацией, поскольку обе подготавливают тело к будущей жизни, хотя египтяне видели будущее в небесном царстве, в то время как криогеника твердо определяет его местонахождение на земле. Но крионика также напоминает верования многих других религий своим глубоким оптимизмом в отношении того, что смерть — это не конец человеческой жизни. Подобная надежда на выживание является отличительной чертой некоторых людей во все периоды истории; в этом случае в качестве основы для надежды используется явно научная процедура[760].
Хотя крионика и транспортировка праха в космос представляют чрезвычайно маргинальные интересы, кремация тем не менее занимает гораздо более важное место как в научных и технических идеях конца XIX века, так и в профессионализации обрядов смерти в ХХ веке. В этом смысле она знаменует собой идеологический мир модерна, где приверженность явным идеалам объединяется с корпоративными предприятиями по строительству крематориев и управлению ими. На фоне полутора тысячелетий христианской погребальной практики принятие кремации в конце XIX века стало серьезным социальным изменением.
Еще предстоит провести детальное исследование причин, лежащих в основе изменений, особенно в контексте каждой конкретной страны. Очевидно, что кремация принималась гораздо охотнее в странах с протестантскими традициями, в то время как католические страны были более привержены погребению. Действительно, римско-католическая церковь была против кремации до середины 1960‐х годов. Одна из причин заключалась в том, что в некоторых европейских католических странах масоны выступали за кремацию и против католической церкви, которая, в свою очередь, настраивала католиков против кремации. В протестантских регионах такой проблемы не существовало.
Но за принятием кремации стоит еще несколько проблем, особенно в промышленно развитых городах Англии. Первая касается роста числа умирающих на закрытой территории и предоставления для них могил. С конца XVIII и на протяжении XIX века многие британские города значительно выросли, в них переселялось большое число людей, чтобы обеспечить рабочей силой новые отрасли промышленности. Небольшие кладбища старых приходских церквей вскоре оказались переполнены, что часто приводило к антисанитарии. С 1820‐х по 1850‐е годы в Великобритании появилось множество небольших компаний, создававших свои кладбища. Новые законы были приняты для Лондона в 1852 году и для остальной части страны годом позже, позволяя местным властям запрещать дальнейшие захоронения на существующих кладбищах. Появились новые похоронные организации, а с 1890‐х годов вновь созданным местным властям было предоставлено право создавать новые кладбища