Через час прибыли немцы в трех грузовиках, и Сегура уже пожалел, что не сдержал язык за зубами. Он вскочил перед офицером в безупречной форме полковника легиона «Кондор», который раздраженно вошел в крестьянский дом, отдав взмахом руки честь на испанский манер.
— Полковник Клаус фон Виттенбург, — без акцента представился он по-кастильски. — Этот?
Майор кивнул.
— Докладывайте, рядовой.
Все произошло очень быстро, объяснил Сегура. Он сменился с дежурства, но встал, услышав первый выстрел.
— Хорошо, — одобрительно кивнул немец. — Что дальше?
Сегура рассказал, что вступил в бой с врагом, троих убил и двоих ранил, пока его товарищей обстреливали с обеих сторон.
— С обеих сторон? — переспросил полковник, на которого сообщение явно произвело впечатление.
— Э-э-э… да, господин, — подтвердил Сегура.
Фон Виттенбург медленно кивнул, махнул лейтенанту:
— Бумагу и карандаш.
Сегура добавил, что лично видел, как добивали раненого рекрута, как противники забрали своих убитых и раненых и устремились глубоко в горы в северо-восточном направлении.
— Нарисуйте, — прервал его немец, протягивая прозрачную ротаторную бумагу и карандаш. — Ну?
— Бумагу не на что положить, господин. — Сегура вдруг понял, что полковник насквозь его видит. Щеки виновато вспыхнули, по спине потекла струйка пота.
— Встаньте на колени, положите на сиденье стула, — предложил фон Виттенбург. Пока Сегура рисовал, он закурил, склонился над его плечом, выпуская дым в рисунок. — Значит, вы вышли из укрытия и пересекли дорогу, чтобы атаковать противника с той стороны?
— Да, господин.
— Очень смело. — Немец взглянул на майора-испанца. — Какой у нас тут храбрец.
Он протянул Сегуре сигарету и предложил садиться. На разбитом кухонном столе стояла полупустая бутылка бренди, но выпить солдату офицеры не предложили, несмотря на его издерганные нервы. Сегура слышал, что на той стороне нет никаких чинов и званий — офицеров выбирают комитеты. Справедливая и честная система.
— А где ваше оружие? — поинтересовался немецкий полковник.
— Оружие, господин? — переспросил Сегура.
Немец кивнул.
Сегура зарделся.
— Э-э-э… я его… потерял, господин. То есть не потерял, оно просто сломалось… видно, от вражеской пули… пришло в негодность.
Суровый ветеран-капрал, которого Сегура в последний раз видел влезавшим в кузов вражеского фургона, однажды рассказывал, как винтовку одного его приятеля пополам перебила выпущенная коммунистами пуля. Вполне возможно.
Полковник взглянул на него:
— Говорите, сломалось?
— Так точно, господин.
— В каком месте?
Сегура вскинул воображаемую винтовку. Крестьянский дом неожиданно показался очень тесным и жарким, душный воздух наполнился тошнотворной смесью пота, парафина, чеснока и черного табака.
— Вот тут. — Сегура указал на воображаемый приклад.
— После этого вы убежали?
— Да, господин… то есть нет. Находился в укрытии, другого оружия не было. Сидел, пока они не уехали.
— Значит, осталось пять анархистов?
— Совершенно верно, господин.
— И вы лично каждого пересчитали?
— Так точно, господин.
— Можете описать тех, кого не сумели убить?
— Да, господин, — промямлил Сегура. — Худой блондин, похожий на немца, убежал, когда меня увидел.
— Похожий на немца?
— Да, хоть они говорили между собой по-английски.
Офицер поднял брови.
— По-английски? Вы знаете английский?
Сегура вспыхнул. Он сказал слишком много, погубив тщательно продуманную легенду.
— Немного, господин.
— Но можете точно сказать, что говорили не по-немецки и не по-русски?
Точно не скажешь, подумал Сегура. Один, которого он не видел, разговаривал прямо как американский гангстер в кино. Он покачал головой:
— Нет, господин. Точно не могу сказать. Они и телефонную связь оборвали.
— Длинноволосого испанца видели?
Сегура снова покачал головой.
— Уверены? — переспросил немец.
Два часа назад Сегура надеялся получить в награду за спасение и неопровержимое объяснение медаль и недельный отпуск. Теперь согласился бы на двухчасовой сон и толику сочувствия, жалобно глядя на немца, совещавшегося с испанскими офицерами.
— Вам выдадут другое оружие, рекрут, — устало махнул рукой фон Виттенбург. — Стоимость утраченного будет вычтена из оклада. Я вас временно припишу к своей части. У меня есть для вас поручение.
У Сегуры отвисла челюсть.
— Какое, господин?
— Покажете нам тех самых анархистов. — Он жестко усмехнулся. — В конце концов, рядовой, кроме вас, никто их не видел, наверняка солдатская честь призывает к отмщению. — Он вскинул руки, насмешливо изображая маленького человечка с большим ружьем, покачался взад-вперед, как лилипут, танцующий с крупной девушкой. — Помните, они вашу невесту убили.
Сидней почувствовал резкий рывок остановившегося фургона, услышал, как Кобб обходит его сбоку, напевая песенку Фреда Астера «Сложу яйца в одну корзинку», и резко открывает задние дверцы, куда с каменистой земли просочился холодный утренний воздух вместе с запахом страха, смерти, неопределенности. Кровь мертвого капрала нарисовала на полу на опилках аккуратный черный кружок. Виллафранка презрительно качал головой, пока американец отбивал импровизированную и определенно любительскую чечетку на гравийной дороге, припевая:
— «На счету моей любви очень много накоплено, крошка, и я не потратил с него даже крошки»…
— Чертов дурак, — вздохнул Виллафранка, когда Кобб остановился передохнуть с безумной улыбкой на устах.
— «Сложу яйца в одну корзинку и отдам тебе все до последней пылинки»…
— Очень хорошо, сеньор, — кивнул Виллафранка. — Можно теперь я спою?
Кобб сунул в зубы сигару, кивнул:
— Канареечкой, Ангел. Дальше куда?
— Видите Альто-Маэстрасго?
— Откуда я знаю, черт побери? Как она выглядит?
— Освободите меня, покажу.
Сидней скользнул к борту, спрыгнул на землю. Бледный свет освещал крутые склоны заросшей соснами долины, дно которой скрывалось под плотной пеленой клубившегося тумана. Ранние вороны, хлопая крыльями, летели с запада на восток, направляясь к высокому, залитому солнцем хребту. Кройц мочился на дерево с другой стороны дороги, крошечная взъерошенная фигурка вырисовывалась на фоне черного горного массива. Здесь был поворот на Вилларлуэнго, где сходились десятки лесных проселков из сьерры с глубокими, как пещеры, рытвинами на въезде средь мокрых деревьев.
Кобб усмехнулся над предложением.
— Я родился вечером, Ангел, но не вчерашним. Не освобожу. Описывай гору.
Цыган безнадежно вздохнул.
— Высокая, голая, серая на вершине, белая посередине, зеленая внизу. Камней много.
— Ха-ха-ха, мать твою. Ты способен на лучшее.
Виллафранка взглянул ему прямо в глаза:
— Больше ни на что не способен. Я не поэт, а грабитель. Если вам нужен поэт, выручали бы Лорку.[92] Пожалуйста, освободите меня. Надо помочиться.
Кобб нахмурился:
— Один шаг в сторону…
— Да-да, как скажете, майор.
— Останешься в наручниках, скотина.
— Вы очень добры. Подержите петушка, пока я дело сделаю?
Кобб неуклюже влез в кузов.
— Нет. Отрежу и тебе отдам, сам подержишь, — вздохнул он.
— Очень любезное предложение. Если только вы говорите серьезно, сеньор.
— Заткни пасть и замри…
Услышав, как Кобб одновременно кашлянул и рыгнул, Сидней оглянулся на американца, который согнулся над опилками, держась руками за живот. Виллафранка оттолкнул его, наставил на Сиднея пистолет и нажал на спусковой крючок. Воздух раскололся, Сидней вертанулся вокруг своей оси, видя горы, лес, потом синее небо. Плечо остро почувствовало удар, колени подкосились, голова ударилась о дорогу.
— Я ранен, — услышал он собственный выдох. — Сукин сын меня подстрелил. — Подняв глаза, он увидел пробежавшего мимо Кройца и Кобба, который с трудом вылезал из кузова, осыпанный опилками, как свежим снегом.
— Ножом пырнул, гад! — крикнул он, зажимая живот алой ладонью. — Куда он делся?
Сидней сел, оглушенный, дрожавший, не вполне понимая происходящее.
— Кройц, хрен старый! — пропыхтел Кобб. — Беги за ним сейчас же!
Немец выскочил из-за фургона с винтовкой в одной руке и испанским патронташем в другой. Сиднею казалось, будто у него на плече висит колоссальный груз, от которого немеет тело от уха до локтя. Он дотронулся до раны, ощупывая шерсть и плоть, липкую от крови.
Кобб пригладил одной рукой волосы, бросил на него дикий взгляд:
— В ногу попал?
Сидней покачал головой.
— Тогда беги, веди эту сволочь обратно!
Цыган ушел недалеко. Стремительный бег по крутой козьей тропе оказался непосильным для ножных мышц, атрофировавшихся в заключении и онемевших от долгих часов сидения в фургоне. Он поскользнулся на камне, подвернул щиколотку, выпустил из пистолета Кобба другую пулю, которая чуть не оторвала его собственный нос. Прохромал еще ярдов двадцать и опять упал, утирая слезы боли и отчаяния. Услышав преследователей, сполз с тропы, спрятавшись под кустом акации. Видел, как немец трусит по дорожке, предусмотрительно целясь перед собой из винтовки, останавливаясь через каждые пять шагов и нервно озираясь по сторонам. Виллафранка уже уложил мальчишку-англичанина, если повезет, уложит и этого, пропустив его мимо себя, потом прикончит майора и сбежит в фургоне. У американца настоящий гангстерский кольт, тяжелый, никелированный, стреляющий пулями размером с желудь. Попади в нужное место с близкого расстояния, разнесешь человека в клочки. Он ждал, когда Кройц полностью появится в прицеле, наставив дуло под грудину, слизывая с усов пот и делая короткие неглубокие вдохи. Свобода на расстоянии выстрела. И тут ему в ухо ткнулось дуло.
— Не стреляй! — улыбнулся Виллафранка, медленно кладя кольт на пыльную землю. — Можем договориться!