Лена подошла поближе к машине, чтобы видеть двери почтамта примерно под тем же углом, и отметила, что лучшего места для наблюдения не найти. Прежде всего, машина находилась от дверей на некотором удалении, на стоянке, так что всякий, кто вышел бы из здания и, не ожидая подвоха, смотрел бы только перед собой, не заметил бы ни «Сааба», ни сидевших в нем наблюдателей, в то время как те отлично видели всех выходящих.
«Уж не за той ли красивой парочкой, что вошла в здание почтамта, следят эти ребята из «Сааба»? — задалась вопросом Лена. Она находилась на площади уже примерно час, и другие люди, достойные, на ее взгляд, слежки, в двери Главпочтамта с тех пор, как она заступила на дежурство, не входили. Лена вспомнила о молодых людях еще и потому, что это, наверное, была самая красивая пара, которую ей только доводилось в жизни видеть. А красота нуждается в бережном отношении. Это она относила не только к молодым дворянам, но, отчасти, и к себе самой.
Затянув понадежнее пояс с кобурой на сером форменном пальто, Лена решительным шагом направилась к «Саабу». У нее возникла мысль проверить у тех двух молодцов, что сидели за тонированными стеклами, документы.
«Хуже от этого не будет, — рассуждала она, — а польза может быть большая. Вдруг это преступники какие-нибудь? Тогда Киль навесит на мою красивую грудь медаль и не посмеет больше делать замечаний насчет сапог». Форменные сапоги Лена не уважала и ничего не могла поделать с этой острой, как нож, антипатией к казенному изделию.
Лена, подходившая к «Саабу» с противоположной стороны от почтамта, оказалась у машины в тылу и поэтому отлично видела и вход в здание и все, что произошло на площади в следующую минуту.
Когда сержант уже мысленно отрабатывала основной вопрос: «Ваши документы?» — в ее голосе все еще недоставало государственной строгости и она с этим боролась — двери Главпочтамта в очередной раз распахнулись и выпустили ту самую молодую пару. И прекрасная дама, и ее великолепный кавалер были оживлены и о чем-то весело переговаривались. Разумеется, им никакого дела не было до синего «Сааба», припаркованного чуть позади, они сразу же направились к своей машине, откуда уже выскакивал водитель, чтобы открыть заднюю дверь и помочь устроиться в салоне.
То, что случилось потом, походило на кадры из западного боевика, только удивительно растянутые во времени — так, по крайней мере, показалось Лене. Пассажир «Сааба» распахнул дверцу, выскочил на улицу и наставил на молодую пару пистолет с глушителем. Момент был выбран удачный: шофер «Мерседеса» находился в это время к нападавшему спиной. В ту же секунду Лена принялась расстегивать кобуру со своим ПМ, одновременно падая на покрытый снегом асфальт площади, чтобы занять огневую позицию так, как ее учили в школе МВД.
Впрочем, за человеком из «Сааба» было преимущество внезапности. Он сразу же открыл огонь, целясь в девушку. Лена отчетливо увидела это, поскольку стекло в дверце «Мередеса», за которую красавица держалась затянутой в черную тонкую перчатку рукой, сразу же с хрустом треснуло. Красивый молодой человек отбросил свою подругу в сторону. Его рывок был настолько силен, что девушка упала на асфальт и, словно кегля, откатилась в сторону. Вслед за тем послышался еще один негромкий хлопок пистолета, и молодой человек, схватившись за грудь, стал клониться вперед. В эту минуту начала стрелять Лена. Четко, как на учениях, зафиксировав правую руку в запястье левой рукой, она стискивала рубчатую рукоятку пистолета Макарова и нажимала на спуск с промежутком в несколько секунд. Она целилась сначала в вооруженного человека, выскочившего из «Сааба», а потом в водителя иномарки. Отражатель отбрасывал в сторону стреляные гильзы, а ПМ при каждом выстреле подпрыгивал.
Шофер «Мерседеса» довольно быстро пришел в себя и тоже внес свою лепту в дело. Уложив на асфальт бледного, как смерть, молодого человека, на груди у которого начало расплываться темное пятно крови, он вырвал из-под переднего сиденья машины автомат Калашникова с откидным прикладом и принялся, широко расставив ноги, в упор расстреливать синий «Сааб». Он бил по его ветровому стеклу, по скрючившемуся за рулем силуэту водителя, по человеку с устремленной вперед вооруженной рукой.
Лена видела, как автоматные пули рвали человеческую плоть на кровавые ошметки, как падало в салон и крошилось тонированное ветровое стекло «Сааба», как пули дырявили надежное шведское железо. Нападавший уже лежал ничком на окрасившемся красным снегу. Его приятель за рулем ткнулся в руль головой и тоже затих, но автоматчик все продолжал стрелять. Он прекратил огонь в тот самый момент, когда в магазине кончились патроны. С брезгливой, как показалось Лене, гримасой, он вырвал пустой магазин из автомата, швырнул его на снег и лишь после этого нырнул в салон «Мерседеса», доставая телефон и торопливо набирая слегка дрожащими пальцами номер. Лена поднялась с земли и бросилась к распростертому на асфальте молодому человеку. Как ни стремителен был порыв сержанта, молодая женщина, которую отбросил в сторону джентльмен из дворянского клуба, — и тем, вероятнее всего, спас ей жизнь — ее опередила. Когда Лена нагнулась над телом молодого человека, его голова уже покоилась у неизвестной красавицы на коленях, и та дрожащей рукой пыталась белоснежным носовым платком остановить сочившуюся из раны в правой верхней стороне груди кровь. Бледные губы девушки безостановочно шевелились, но Лене не удалось ничего разобрать. Она поднялась на ноги и оглянулась: из переулка, надрывно завывая сиреной и мигая сигнальными фарами, на площадь въезжала машина подвижного патруля. Другая — точно такая же — въезжала на площадь со стороны улицы Ленина. Испуганные стрельбой прохожие, словно сквозь землю провалившиеся во время скоротечного боя, начали постепенно собираться в группки у расстрелянного «Сааба» и боязливо приближаться к раненому, чья голова по-прежнему лежала на коленях у красивой девушки. Она не сделала ни малейшей попытки подняться с земли, а кровь из раны ее кавалера, промочив в мгновение ока тонкий носовой платок, щедро орошала ее дорогое пальто.
Лена Тарабрина, окинув взглядом небольшую толпу напуганных граждан и сунув свой ПМ в кобуру, деловым голосом обратилась к собравшимся:
— Среди вас есть врач или хотя бы медсестра? Дело идет о жизни и смерти.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Аристарха поместили в военный окружной госпиталь Первозванска. По настоянию Меняйленко ему предоставили отдельную генеральскую палату и вызвали из отпуска главного хирурга госпиталя — полковника Шевардина.
Впрочем, занимавшиеся раненым военные хирурги из отделения торакальной хирургии в один голос уверяли, что опасности для жизни нет и подобные меры излишни. Меняйленко, однако, никакие меры излишними не считал.
— Вы отдаете себе, надеюсь, отчет в том, что укокошить хотели не Собилло, а вас, девушка? — первым делом осведомился он в коридоре госпиталя, когда Ольгу чуть ли не силой вывели из палаты Аристарха и они с администратором остались вдвоем.
Ольга прижимала платочек к глазам и, честно говоря, мало что в тот момент соображала. Она лишь утвердительно кивала в такт словам администратора. На самом же деле ей казалось чудовищным предположение, что вся эта кровавая драма развернулась из-за ее скромной персоны.
Администратор, надо отдать ему должное, не стал слишком надрывать сердце девушки вопросами, хотя и предупредил ее, что это — только начало и на следующий день ею займутся всерьез.
— И допрашивать вас, Оленька, буду не я, поверьте, — говорил он, сердито насупливая брови, — а тот самый господин с майорскими погонами из Управления внутренних дел. Неверов, по-моему, его фамилия? Насколько я помню, в прошлый раз вы с ним общего языка не нашли. Он считает вас чуть ли не причиной всех здешних бед и уверен, что сиди вы дома в Москве, ему бы жилось намного спокойней.
В одном, правда, я с ним согласен, — Меняйленко запустил палец за воротник, чтобы чуть ослабить узел галстука. — Вы перешли дорогу какому-то весьма могущественному и очень опасному типу. — Тут он воткнулся в нее жестким колючим взглядом: — Скажите, этот ваш любовник, кавалер, как угодно его назовите, точно программистом был? Вы ничего не напутали?
— Я уже ничего не знаю, — едва слышно отвечала Ольга, придавая углам рта сходство с уныло обвисшими шнурками. — Сколько я его помню, он всегда за компьютером сидел, при этом говорил еще, что закон нарушать — это не его стиль.
— А вы, стало быть, такая легковерная, что с каждым его утверждением готовы были безропотно согласиться! — едко бросил Меняйленко. — Сколько же у нас в стране еще легковерных? — Администратор воздел к серому от пыли потолку госпитального коридора короткие руки в патетическом жесте. — Оттого у нас и процветают всякие ЭМЭМЭМы и общества с ограниченной ответственностью. Потому что все желают по исконной русской привычке на грош да пятаков купить. И вы, поди, тоже желали, а?
Тут администратор понял, что несколько перегнул палку, поскольку Ольга разразилась слезами. Из этой слезной бури доносились, правда, какие-то нечленораздельные звуки, но понять их смысл Меняйленко было не под силу. Лишь когда шквал стал затихать, Александр Тимофеевич разобрал отдельные слова, которые извергала из себя, сотрясаясь от незаслуженной обиды, Ольга.
— Какие пятаки? Какие гроши? Да он мне вообще денег не давал. Платил за квартиру — и то ладно. Я любила его, понимаете вы или нет, черствый человек? Да и выглядел он не больно процветающим — так, один пиджачишко, курточка кожаная — я бы ее из тысяч других узнала. — Тут Ольга едва не ляпнула, что видела Пашу в вагоне поезда на вокзале, но вовремя удержалась. Не хватало еще впутывать в это дело своего бывшего любовника.
— М-да, — произнес Меняйленко, оценивая в прямом смысле плачевное состояние девушки. — От вас, Оленька, сейчас вреда больше, чем пользы. Давайте-ка я лучше отвезу вас в Усольцево. Вы поспите, успокоитесь немного, а там видно будет — может, какая дельная мысль в голову и придет.