— Ты же навещала его в больнице, — ввернул супруг.
— Как ученица учителя.
— Чем он болел? — поинтересовался математик.
— Получил дозу облучения, к счастью, выкарабкался.
— А, я про это слышал. Вы говорили, он был на грани срыва.
— Ну да. Мы случайно встретились в поселке, и я попросилась в его группу.
— А я думал, вы только летом тут живете.
— В принципе да, но иногда на выходные выезжаем по грибы.
— Софа, а мы ведь действительно никогда про Сашиного отца не слышали.
— Но кого-нибудь подозревали?
— Никогда это обстоятельство меня не занимало, — отмахнулась Софья Юрьевна. — И не занимает. Кому теперь нужен этот подонок? Саша, слава Богу, вырос.
— Однако мать его убита. И дедушка убит.
Антон Павлович ввалился в комнату, супруги безмолвно уставились на математика. Он выдержал паузу:
— Господа, у меня есть некоторые основания полагать, что смерть Полины не была случайной. Более того, через тринадцать лет она отозвалась другой смертью.
— Какие основания? — выкрикнул Антон Павлович. Жена взглянула на него строго, призывая к сдержанности, но вдруг поникла на стульчике, съежилась до почти нормальных размеров.
— Софья Юрьевна, вы видели Библию академика?
— Еще бы. Вот так вот поскреби иного атеиста, даже самого умного… впрочем, нынче христианство модно даже в нашей просвещенной среде. Конца света боятся.
— Вы не боитесь?
— Какая-то тайна там есть… Так что с Библией?
— Сегодня ночью на книге лежал безымянный женский палец с жемчужным перстнем. На ногте следы розового лака.
ГЛАВА 16
В начинающихся смуглых сумерках она стояла на крылечке: в слегка склоненной голове с тяжелыми косами и праздно опущенных вдоль тела руках ее — подчеркнутая покорность судьбе. Математик поэзию любил, но знатоком не был, запомнилось и вспомнилось: «В густой траве пропадешь с головой, в тихий дом войдешь, не стучась… Обнимет рукой, оплетет косой и, статная, скажет: «Здравствуй, князь». Вот увидела его, позы не переменила, не шелохнулась, но глаза блеснули исподлобья беспокойным черным блеском.
— Что, Анна? Так плохо?
— Жар не спадает. Но он заснул.
Прошлой ночью Иван Павлович вызвал «Скорую»: фельдшерица, опытная, пожилая, обработала и перебинтовала рану. Артерии не задеты чудом, порез глубокий, очень серьезный. «Кто ж его так, бедного?» — «В темноте хулиганы напали». — «Светопреставление. Господи, на краю живем». Она обещалась зайти в понедельник сделать перевязку.
— Ужинать будете?
Он вдруг ощутил волчий голод.
— Я не готовила, просто из того дома кое-что взяла.
— Ты туда одна ходила? Смелая девочка.
На веранде (цельное окно в гостиную, где Саша, чуть приоткрыто, Анна все время прислушивается) на столе с вышитой скатертью — орехи и изюм в вазочках, мед и пряники, молоко в глиняном кувшине.
— Тимоша принес? — Иван Павлович принялся за яства, разгрызая фундук крепкими зубами.
— Ага. Так гортанно заголосил, я в окно его увидела.
— Ну что ты такая безжизненная?
— Его убьют, — сказала она сурово, пробуждаясь на глазах.
Иван Павлович кивнул.
— Если мы не опередим — наверняка. Почти невозможно противостоять хитрой и яростной в своем безумии воле.
— Саша говорил: много раз он видел себя во сне мертвым.
— Вот как? — Сообщение заинтересовало математика, но, переполненный разнородными впечатлениями, он не позволил себе отвлечься, лишь пробормотал: — Трактовка подобных снов есть у Фрейда, надо бы посмотреть.
— У Фрейда?
— Кажется, в работе о Достоевском… да, в сборнике «Художник и фантазирование». Вот что, Анна, мне было бы спокойнее, если б ты уехала.
Она возразила молча, оттолкнув его фразу коротким упрямым жестом руки.
— Всех повидали?
— Навидался и наслушался. События можно сгруппировать предположительно так. Действует неведомый отец Саши.
— Против сына? Да ну!
— Он маньяк, дегенерат… или забальзамированный обрубок вам обоим приснился. Возможно, о тайном его извращении догадывался академик.
— Но в интервью он как-то без злобы, добродушно…
— Разве ты забыла? «Не хочу позорить память о дочери, мешать карьере внука». Потому и не настаивал на женитьбе — может, наоборот, препятствовал, — скрыл имя, а на Сашином дне рождения тринадцать лет назад нечаянно проговорился Кривошеиной: «Рад, что Полина сегодня кое-кому отомстила».
— Отец был среди гостей?
— Не исключено. Коли так — удача для нас, круг подозреваемых ограничен. Но соль в том, что старик не заподозрил это лицо в убийстве дочери. Тогда не заподозрил.
Анна так и раскрыла рот.
— А сейчас?
— Да-да, по-видимому, на днях — и был убит.
— И теперь тот охотится за Сашей?
— Боюсь, что Саша, а возможно, и Ромочка — еще один мальчик, играющий в прятки, — оказались свидетелями преступления.
— Было преступление?
— Вспомни «указующий перст».
— Стали бы они молчать!
— Маленькие дети, испугались, не поняли.
— Играя, он набросился на маму, которая была уже мертва?
— Необходимы его показания, а он до сих пор не вспомнил…
— Он долго болел.
— Да, знаю, истерический невроз. А вчерашняя резня доказывает: преступник в бешенстве убирает свидетелей.
— Ой, Иван Павлович! Даже бешеный должен сообразить: раз Саша молчал годы, значит, ничего о нем не знал.
— Ты уверена? Ребенок перенес стресс, в результате чего произошла реакция вытеснения.
— Вот и учитель то же говорил. Что такое «вытеснение»?
— Защитный механизм психики. С помощью инстинкта самосохранения мы удаляем, прячем в нашу животную бессознательную стихию то, что нам мешает жить в полное удовольствие.
— В полное удовольствие? Зачем же удалять?
— Мешает, понимаешь? То самое пресловутое чувство вины — законы, заветы и заповеди. Саша постарался забыть, но в любой момент может вспомнить… нечто задавленное, на дне сознания.
— Тогда лучше и не вспоминать!
— Нет, истина предпочтительнее: или сломает, или вылечит. Риск огромный, однако он молод — выдюжит.
— Но как же вспомнить?
— Если пройти курс лечения…
— У психиатра? Саша не захочет.
— Что ж, понадеемся на случай; какой-нибудь забытый запах, звук, вкус, цвет… любой раздражитель по ассоциации может восстановить картину.
— Ну, если уж такой раздражитель не помог!
— Какой?
— Труп дедушки с перерезанным горлом.
— Ты умеешь мыслить аналитически, — заметил математик с одобрением. — Ритуальные убийства вскрывают манию. И если даже аналогичная смерть деда не всколыхнула память Саши, значит, тайна еще глубже, чем нам казалось.
— Я уговорю Сашу отдать этому монстру ожерелье.
— Попробуй. Вполне вероятно, что тот зациклился на жемчуге, который был на Полине в день смерти. И, не найдя ожерелья в футляре, пришел в бешенство, пошел на убийство.
— Но зачем он выдал этот жуткий мертвый палец? Как будто дал намек: не несчастный случай, а что-то до того страшное, что… страшно жить.
— Повторяю, Саше надо вспомнить. Когда он искал маму в саду, то мог слышать какое-то слово, видеть чью-то тень… кровь на папоротнике.
— Кровь он помнит, много крови.
— А до появления Кривошеина?
— Мужа Софьи Юрьевны?
— Именно этот муж обнаружил Полину, перевернул тело, из раны вырвалась струя. Но что было до этого? Что мальчик видел, что чувствовал?..
— Ой, лучше Сашу не колыхать. Разве нет других путей для разгадки?
— Ожерелье… — начал Иван Павлович, вдруг приложил палец к губам, оглядевшись (Анна замерла), продолжил еле слышным шепотом: — Какие-то шорохи, а?
— Все время его чувствую, — зашептала она жарко в ответ.
— Убийцу?
— Ага. То будто в окно заглянул, то заросли шевелятся. Вот сейчас с вами разговариваю — а он рядом. Ведь это нереально — какой дурак возвращается на место преступления?
— Он — такой дурак. Сколько раз повторять: уезжай отсюда.
— Хотите меня спровадить?
— Напрасно я восхищался твоей логикой. Женской и глупой.
— А вы сами знаете кто?..
Математик повелительно поднял руку: их шептанье грозило вот-вот прорваться в крик.
— Ожерелье у тебя?
— Конечно.
— Сегодня ночью положим на Библию.
— А Саша?
— Для его же пользы.
— А если жемчуг украдут?
— В этом суть — я пронаблюдаю. Или тебе жалко?
— Жалко. Но надо.
Наступившая продолжительная пауза освободила обоих от раздражения.
— А кто такой Ромочка?
— Вот тоже загадка. На дне рождения присутствовала семья — муж, жена и ребенок, — которую никто из свидетелей не помнит.
— Надо же!
— Знаешь, когда женщина категорически заявляет, что у нее уникальная память, я всегда испытываю сомнение.
— А мне казалось, вы даже слишком любите женщин.
— Что значит слишком? Впрочем, пустяки, сейчас не об этом. Признаю, самоуверенность в равной степени свойственна и сильному полу. Так вот, я был в сомнении, но и Кривошеин, и — я от них позвонил — журналист с учителем вспомнили, как над садом звенел Сашин голосок: «Ромочка!»
— Но почему вы сомневались в этом ребенке?
Иван Павлович залпом выпил кружку молока и закурил.
— Любопытная версия сорвалась.
— Какая версия?
— Мне пришло в голову: уж не ты ли тогда играла с Сашей в прятки.
— Я? — Анна была поражена, что называется, до глубины души: и в глубине этой, темной, бессознательной, зажегся новый страх, поистине мистический. — Я не бывала в Вечере! Я в первый раз…
— Ну-ну, не волнуйся. Тебя ведь никогда не звали Ромочкой?
— Никогда! С какой стати?
— Стало быть, эта проблема отпала сама по себе.
— Вы думаете, я что-то скрываю? — Она рассмеялась нервно; он пристально смотрел на нее.
— Что мог запомнить пятилетний ребенок?.. Да не сходи с ума — отпала проблема. Хотя за всеми этими смертельными перипетиями ты, кажется, упустила из виду, что тебя заманили сюда и пытались убить.