— Сейчас не время.
— Нет, все-таки: кто отрезал у мертвой палец?
Действующие лица скривились, исказились болезненно в мрачноватых отблесках витражных осколков. «Он ведет свою игру, — думал математик, — очень опасную. И кого-то дразнит, берет на понт. Кого?..»
Киношник отрезал:
— Я вообще не верю в этот палец. Ты ведешь какую-то непонятную игру.
Ну как подслушал сокровенные мысли сыщика!
Анна возразила как-то отстраненно:
— Вы ошибаетесь. Я сама его видела и… ничего ужаснее я, наверное, в жизни не видела.
Саша посмотрел на нее долгим взором.
— Анна, а труп дедушки?
Она словно раздумывала.
— Нет, палец ужасней.
— Разговорчики у нас… с душком, — заметил журналист, потягивая из стаканчика. — Инфернальные, так сказать. Но — ведь и вправду щекочет…
— Кто щекочет? — рассеянно уточнил Саша; злой задор оставил его, великая скорбь отражалась на юном лице.
— Кое-кто. Любят людишки пощекотать свои нервишки убийственными подробностями. Особенно, пардон, женщины. Мне довелось в молодости быть судебным репортером — дамы слетались на кровожадный процесс пачками.
— Да брось! — Учитель поморщился. — Ну, есть истерички…
— Уверяю, нормальные женщины. Убийство возбуждает половой инстинкт.
— Разве нормальная женщина может быть убийцей?
Простодушный вопрос Анны заставил журналиста усмехнуться.
— О, детка, вы еще ребенок, что вы понимаете в кровожадном боге Эросе. Софья Юрьевна, как по-вашему, это извращение или…
— По-моему… — Она грузно поднялась, по-мужски опрокинула чарку. — Пусть земля ему будет пухом! По-моему, пора расходиться.
ГЛАВА 22
По приказу великанши ядерщицы садомазохистские поминки кончились. Журналист ушел с Кривошеиными, учитель задержался. Похоже, старые друзья избегают друг друга!
Анна убирала со стола, трое мужчин наблюдали рассеянно. Ненароков нарушил молчание:
— Саша, где ты предполагаешь жить?
— В родном доме, где ж еще. Когда началась смутная эпоха, дедушка догадался откупить дачу у государства.
— А московскую квартиру?
— Откупил. Но меня туда не тянет.
— Ты же понимаешь, сейчас тут оставаться опасно.
Саша спросил в упор:
— Вы встречались с дедушкой в пятницу?
— Нет.
— И не поинтересовались, зачем он вас позвал?
— Он ответил, что это не телефонный разговор. Я предлагаю: поживи у меня.
— Нас Иван Павлович пока приютил.
— И долго это будет продолжаться?.. — Ненароков мельком взглянул на математика. — Вы упоминали о каких-то новых уликах.
«Совестливый учитель остался про улики выведать!» — цинично подумал Иван Павлович и покивал, закуривая.
— Скоро прихлопнем голубчика.
— Какие улики-то? — уточнил Саша.
— Преступник наследил в кабинете академика.
Из рук Анны выскользнуло тяжелое фарфоровое блюдо и с грохотом рассыпалось у ног математика.
— К счастью, — сказал он. — Я подберу.
Она отнесла поднос с посудой на кухню, остановилась у открытого окна, отсутствующе глядя в заросли сирени. Послышались шаги, он вошел с пестрыми осколками в руках.
— Анна, что с тобой?
— Ой, я не знаю. Ну просто детский какой-то страх.
— Детский? — Осколки громогласно просыпались в мусорное ведро. — Сегодня ты выглядишь совсем взрослой. — Он смотрел на ее косы, уложенные прекрасной короной вокруг головы.
— Иван Павлович, как жутко бывает жить.
— А можно — Иван? Хотя, конечно, я староват…
— Да пусть Иван, все равно.
— Хочешь, я тебя увезу отсюда?
— А зачем?
— Тебе же страшно.
— Пойдемте, не надо оставлять его одного.
Математик тотчас вышел и сразу вернулся.
— Он не один. Они беседуют о Полине.
— О Полине?
— Они оба любили ее.
— Вы думаете… — Она широко раскрыла глаза — черные очи. — Вы думаете, он отец?
— Академик вызвал его, а виделись ли они… Вспомни: в четверг в полдевятого учитель провожал своих с Павелецкого.
— А потом сюда подъехал и столкнул меня на рельсы?
— Кто ж его знает… Давай вымоем посуду, я буду вытирать.
Она послушалась, но страх не оставлял, а усиливался.
— И куда вы хотите меня увезти?
— Куда хочешь.
— У вас есть деньги?
— Есть. Хочешь во Францию?
— Почему именно во Францию?
Он пожал плечами.
— Да первое, что в голову пришло. Я наконец имею возможность, но еще не воспользовался космополитической свободой.
— А, вы были засекречены.
— Как Вышеславский. Впрочем, у тебя ведь нет заграничного паспорта? Поехали просто к морю.
— И вы могли бы сбежать, все бросив тут?
— Что бросив? — Он пристально посмотрел на нее. — Твои жемчуга, надеюсь, надежно спрятаны. И ты, конечно, права. Я сегодня позволил себе расслабиться, — он усмехнулся, — как остроумно заметил учитель: по-евангельски — впал в болезнь. Да, вначале надо вычислить местного дегенерата.
— Как?
— Видишь ли, Анна, — он взял ее мокрую руку, поцеловал, — именно ты мешаешь моим умственным способностям заработать в полную силу.
Она на миг задумалась.
— Для того чтобы найти убийцу, вам надо переспать со мной. Я правильно поняла?
Иван Павлович засмеялся.
— Почему вы выгнали Юлию?
— Еще тогда в электричке — помнишь? — я надеялся, что это произойдет.
— С Юлией?
— Не притворяйся, ты не такая уж тихоня. С нами — с тобой и со мной, дитя мое.
— Для этого вы меня и спасли?
— Надеюсь, меня-то ты не боишься?
— Именно вас… — Она умолкла и вдруг спросила быстро: — Какие улики обнаружил следователь в кабинете?
У него вырвалось нечаянно:
— Палец на окровавленных бумажках.
— Чей?.. Тихо! — Анна подняла руку. — Как будто шаги, слышите?
— Где?
— В доме… или в саду. — Она смущенно улыбнулась. — Это у меня мания — всюду мерещится убийца.
Он прислушался.
— Померещилось. Ну так как насчет моего предложения?
— Насчет Франции? Почему именно сейчас вы заговорили… — Она не смотрела на него. — Вы ходок еще тот, с опытом.
— Не преувеличивай. Хотя… по моим расчетам (или по интуиции), сегодня ночью ты захочешь утешить этого несчастного мальчика. У тебя ведь не было мужчин?
— Не было. — Анна внезапно очнулась от гипноза и заговорила с сарказмом: — Может быть, и стоило бы пожертвовать собой ради великой цели…
— Так пожертвуй, — подхватил он в тон. — Я получу свободу и покой, а цель — убийца — будет достигнута.
— Не могу пойти на эту сделку, Иван Павлович. Вы мне не нравитесь.
— Я и не рассчитывал, что ты сразу согласишься. Но хочу, чтоб ты помнила обо мне и о моем предложении.
— Вы мне не нравитесь.
— Неправда, — возразил он сдержанно, повесил полотенце на гвоздик и ушел.
Она быстро прибралась, спеша уйти из этого дома. Куда? В соседний особняк, где ее ждут «французские» страсти… «Как Саша сказал: «Терпеть не могу развратных людей». «Я вовсе не маркиз де Сад». Ладно, не драматизируй, ты будешь с Сашей. И вообще, он не насильник, вспомни ту пустую ночную платформу, и железо, надвигающееся с грохотом, и на редкость своевременное спасение. Ну не математик же толкнул тебя под поезд, чтобы спасти… А почему бы и нет, если он маньяк? Если хранит мертвый палец с перстнем? Он знал Полину с детства и, может быть, по-своему, извращенно любил ее».
— Он знал Полину с детства, — повторила она вслух, и вдруг ей стало страшно по-особенному, словно она перешла некую грань времен. «Вышел месяц из тумана, вынул палец из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе водить». «Мама, месяц — сын луны?» Смерть смотрит из сада, еще горит последним зеленым золотом верхушка каштана — дерево из детского сна (Саше снилось, что он мертвый), шевелятся веточки кустов… кто-то прошел за окном?
Мир померк, и дальше Анна помнит себя уже на лужайке. Мама рассказывает сказку, растет в папоротниках аленький цветочек, невеста в белом прячется в зарослях, и где-то поджидает ее доброе чудовище.
Только в детстве чудовище может казаться добрым. Она засмеялась и вдруг опомнилась. Осуществлялся закат, как тогда, и кто-то лежал в кустах. Но не в белом, а в трауре. Она подошла совсем близко и сказала:
— Саша.
На папоротнике кровь, на кустах, на траве… Откуда, почему?.. Она встала на колени, прижалась к нему, пачкаясь в крови, принялась тормошить безжизненное тело с бессознательной надеждой оживить. И откуда-то сверху раздался голос чудовища:
— Анна! Господи! Не может быть.
ЧАСТЬ III
Все равно тебе водить!
Она вся тряслась, да и математик будто обезумел.
— Пойдем отсюда! Я ни о чем не спрашиваю, все потом. Но с места сдвинуться они не смогли, так и стояли над холодеющим телом — искаженное, страшное лицо озарялось последним солнцем.
— Анна, ты в крови.
— Да, мы играли в прятки, — начала она с сумасшедшей обстоятельностью. — Кажется, я пряталась вон там, за колодцем…
Он перебил, не вслушиваясь, в тупой тоске:
— Ты немедленно переоденешься… нет, безнадежно! Он тебя видел на кладбище в этом черном платье.
— Я специально привезла… к дедушке. Я в нем хоронила маму и папу… Кто видел?
— Следователь. Скажем, что ты нашла мертвое тело, истекающее кровью…
— Да, нашла. Я плохо помню, но я все спрашивала у мамы…
— Боже мой! О чем ты, Анна?
— Я все спрашивала: «Месяц — сын луны?»
Иван Павлович встрепенулся, вслушался наконец и за кричал:
— Не сходи с ума! Тут был Ромочка.
— Про него я не знаю. Я почти ничего и не помню, только аленький цветочек и невесту в белом. И еще считалочку.
— Господи, вразуми! — нечаянно прошептал математик и вошел в разум. — Так! Твоя фамилия Рюмина. Застолье, взрослые выпивают водочку в рюмочках… Он дразнил тебя «Рюмочка»?
— Кто?
— Анна, ты толкнула его мать? Разумеется, нечаянно! Подумай, напрягись… а впрочем, не надо, это кончится клиникой.