— Пойти-то я пошел, но электричку отменили, пришлось ехать в 11.35.
— Следователь проверит.
— Пусть проверяет. Да это к делу не относится, академик был убит на другой день, в пятницу.
— Однако в четверг в десять часов на станции было совершено нападение на Анну.
— Кто на вас напал? Я?
— Я не видела. Наверное, кто-то прятался в кустах на платформе.
— Иван Павлович, это происшествие имеет отношение к Вышеславским?
— Судя по всему, да. Анна — тот ребенок, который играл с Сашей в прятки тринадцать лет назад.
— Ни фига себе!
— Об этой девочке вы и намекали академику во вторник.
— Но я не… Как вы попали в Вечеру, детка?
— Мне назначили встречу по телефону якобы деньги вернуть — долг моим умершим родителям.
— Та таинственная пара за праздничным столом — ваши родители? Фантастика! А вы помните, как погибла Полина?
— Кое-что она помнит, — вмешался математик, — и весьма существенное. В свое время вы узнаете. А пока предупреждаю: ваше положение очень и очень серьезное.
— Во сколько, вы говорите, на вас напали?
— Ровно в десять ноль пять.
— Так у меня есть свидетели!
— Все-таки удивительно, как вы на все случаи запаслись… — начал математик. Померанцев перебил:
— Нет, серьезно! Я шел рощей мимо речки, там ваша Юля с Сашей купались. Ну, мы двумя-тремя словами перекинулись, я спросил, который час. Было как раз пять минут одиннадцатого.
— Но Саша об этом не рассказывал, — протянула Анна с недоумением.
— Так у Юли спросите — она подтвердит. Если за меня всерьез возьмутся, мне есть что сказать в свое оправдание. Я спокоен.
Математик подумал.
— Рано успокоились. Шантаж без свидетелей доказать трудно; мне же ваша роль ясна. Вымогательство (или намек на вымогательство) имело место во время краткого второго визита. Вы сказали Вышеславскому (или проболтались спьяну) нечто такое, что он вас выгнал, визитку с вашим телефоном выбросил. Потом два дня раздумывал и все-таки решил вас вернуть и даже заплатить.
— Я не имел мотива для шантажа!
— Заплатить, чтоб вы не травмировали внука.
— Да чем, черт подери!
— Его происхождением.
— Неблагородным, да? Ну, это классика. Том Джонс, маленький оборвыш. «Без семьи», сопливая слезинка ребенка…
— Не паясничайте. Именно после (вследствие) разговоров с вами старик вдруг связался с Ненароковым.
Журналист зажмурился, распахнул рыжие очи.
— Но ведь Колька нормальный вроде, не монстр, — прошептал.
— Вы знаете Тимошу?
— Кого?
— Нашего местного идиота.
— В вашей местности идиотов не знаю. На него хотят свалить три убийства?
— Коса принадлежит ему и…
— Продолжайте!
— Может, он отец? Может, он изнасиловал Полину?
— Тот больной — отец Саши? — возмутилась Анна. — Вы сами с ума сошли!
— Больной… — повторил Филипп Петрович со вздохом. — Поля как-то обронила — на мои настойчивые вопросы, — что отец ее ребенка больной.
— Что ж вы молчали!
— Я вычеркнул весь тот ужас из памяти.
— Когда она с вами откровенничала?
— Тринадцать лет назад, когда я ей сделал предложение.
— И Полина вам отказала?
— Почему отказала? Она дала понять, что согласна.
— Николаю, а не вам!
— Вы так уверены? Она позвонила мне за три дня до четырнадцатого июня и пригласила. Я был потрясен.
— Чем же?
— Через семь лет, зов из другой жизни. Настоял на встрече, объяснился. Она улыбнулась и сказала: «Я дам ответ на дне рождения Саши». И дала: «Хочу произнести тост за мой двойной праздник — день рождения сына и помолвка», — и улыбнулась мне той сияющей улыбкой.
— Однако побежал за ней в сад Николай, а не вы.
— Откуда известно, что он побежал в качестве жениха? — обронил Филипп Петрович. — Я не подозревал его, мы все думали на ребенка… Господи, да о чем я! Колька не больной, то есть не сумасшедший.
— Вы поняли определение Полины «больной» как безумец?
— Тогда — нет. Ну, скажем, рак… мало ли серьезных болезней.
— Неизлечимый алкоголизм, — вставил математик.
— Не ваше дело! О чем я?.. Да, тот обрубок с перстнем перевернул все представления о случившемся.
После паузы Иван Павлович сказал:
— Вы тоже выходили в сад.
— Но не на лужайку. Вообще я был тогда… — Журналист улыбнулся с усмешкой.
— Выпимши?
— Я был счастлив.
— Вы любили ее?
— Да, я правду отцу сказал.
— И ни разу не объяснились с Николаем?
— Зачем? Она умерла, и все кончилось. И дружба кончилась.
— Почему?
Померанцев пожал плечами.
— Без видимых причин. А подсознательно… словно некая тайна встала между нами.
— Что ж, сегодня вы его подставили под удар. Судя по вашим словам, у Николая мог быть мотив, так же как и у вас.
…Уже в машине Анна спросила:
— Я все же не понимаю, чем он мог дедушку шантажировать?
— Например, собой.
— Как это?
— Если этот пьяница — отец Саши, старик заплатил ему, чтоб он перед сыном не возникал.
ГЛАВА 27
Учитель выслушал новость как будто со смиренной обреченностью, молча отошел к окну и встал к ним спиной. «Скупая мужская слеза», — подумал математик холодно; он не доверял никому — убийца внушал ужас, как некое неподвластное земным законам существо, в которое «сатана вошел». По какой-то глубинной ассоциации Иван Павлович процитировал вслух:
— «Величие есть только там, где имеется великое преступление».
— Величие? — Ненароков обернулся с багровым от подавленных рыданий лицом. — Ужас и безумие!
— Это Ницше.
— Рационалист увлекается тем великим безумцем?
— Да нет… так, читал, у Вышеславского брал. Не обо мне речь.
— Душно, — сказал учитель, вышел (шум воды в ванной), появился внезапно, бесшумно.
— Спрашивайте.
— Ваш друг Филя здоров? Ничем таким не страдал?
— Каким «таким»?
— Не состоял ли он на учете в психиатрической лечебнице?
— Насколько мне известно, нет.
— А вы?
— Нет.
— Сергей Прокофьевич проверит. Дело в том, что Полина призналась журналисту, что отец ее ребенка — больной.
— Вон оно что… — протянул Николай Алексеевич. — Это многое объясняет.
— А именно?
— Для меня оставалось непонятным, как человек (отец ребенка) мог отказаться от такой блестящей партии. И когда Полина ему призналась?
— За день до смерти. Когда он ей сделал предложение и она приняла его.
— Ложь! Этот сексуальный монстр вторгается в область чувств, ему недоступных.
— Как вы назвали журналиста? — удивился Иван Павлович.
— Наверное, я слишком резок…
— Нет, поясните свою характеристику старого друга.
— Как говорят в среде американских плейбоев, он готов заниматься любовью со всем, что движется. — Учитель взглянул на Анну. — Прошу прощения, этот отвратный образ в данном случае ярок и верен. Но зачем порочить покойницу?
Иван Павлович:
— По-вашему, выйти замуж за Померанцева означало себя опорочить?
— Да ну! Получается, она дала согласие на брак одновременно двоим мужчинам. Но Полина не была глупенькой кокеткой или человеком с раздвоенной психикой.
— Вы ее сравнили с таинственной Джокондой.
— Тайна «вечной женственности» не подразумевает двуличия.
— О! Нам ли судить о загадках женской души.
Мужчины почему-то взглянули на Анну, она покраснела и сказала:
— Мне кажется… если они оба говорят правду, она не любила ни того, ни другого.
— Но зачем давать согласие… — начал учитель, Анна перебила:
— Может, она захотела уесть убийцу. Ну — что выйдет?
Николай Алексеевич констатировал с мрачным сарказмом:
— Вышла смерть. — И с внезапным любопытством: — Вы понимаете ее поведение?
— Нет, это странно… Да может, кто из вас врет! Ведь она не назвала при всех имя жениха?
— Но Полина посмотрела на меня с такой сияющей улыбкой!
— И на журналиста, он говорит. А когда вы пошли за ней в сад, то не видели там возле колодца аленький цветочек?
Анна и Иван Павлович пристально смотрели на учителя, тот прошептал:
— Папоротник в крови, помню.
— Папоротник? — тотчас прицепился математик. — Вы видели один обагренный цветок?
Ненароков с силой провел ладонью по лицу.
— Нет, не один, там все было в крови… — Вдруг очнулся: — Вы же помните!
— Анна помнит один аленький цветочек.
— Анна?
— Она играла с Сашей в прятки.
Учитель перевел на нее воспаленный взгляд:
— Вы до сих пор играете в прятки?
— О чем вы? — Она вспыхнула, словно застигнутая врасплох.
— Почему вы это скрыли?
Она огрызнулась по-детски:
— Это вы скрыли! Что, нет? Про звонок академика. А мне всего пять лет было, я помню только невесту в белом. И еще голоса в саду.
Математик не давал подозреваемому продохнуть:
— О чем вы говорили с Полиной возле колодца?
— О том, что счастлив, что я ее люблю. Поцеловал ей руку.
— Вам, конечно, предложат опознать тот обрубок.
— Его нашли?
— Вчера вечером в кабинете академика. После вашего ухода.
— Боже мой!
— Полина вас прогнала?
— Что?.. Ах, тогда. Просто сказала, что хочет побыть с детьми.
— А почему вы сразу побежали за нею в сад?
— Вы же поняли! Естественный порыв в такой день… я ждал восемь лет.
— А я уверен, что вы уловили в ее торжествующем тоне недоговоренность, тайну, может быть, крах многолетних надежд.
Николай Алексеевич не ответил, глядя широко раскрытыми глазами куда-то в пространство… в прошлое. Анна прервала напряженную паузу:
— Вы же сказали, что ваше чувство было неразделенным.
— Но я надеялся!
— И еще: «Там много тайны, недосказанности и ужасного для меня». Вы нам с Сашей это сказали.
— Господи, да разве не так! Ведь она погибла на нашей помолвке.
— На вашей? — уточнил математик. — В том разговоре у колодца упоминался сын?
— Нет.
— Вы видели косу в траве