Тоша начал быстро оседать и расплываться в кустах, как снежная баба; на лице — борение.
— Давайте отложим на завтра!
— Завтра меня уже могут арестовать.
— Вас? — рассеянно уточнил Антон Павлович. — А, как-нибудь выкрутитесь, вы человек ловкий. — Вдруг опомнился, взглянул изумленно. — У вас нашли драгоценности?
Судя по всему, он уже безумно жалел о своем подлом порыве; Иван Павлович сказал:
— Ладно, я один справлюсь.
— С Софой? — уточнил «благоверный» в сомнении.
Неужели он заложил жену, чтобы спасти собственную шкуру? Да разве этот патологический трус способен на убийство? Впрочем, когда выпускаются многолетние подавленные пары…
— Погуляйте пока в рощице… Вы ведь там любите гулять? Юля вас видела в четверг возле нашего дома.
— Ну и что? — всполошился Тоша.
Иван Павлович круто развернулся и пошел назад. Ученая дама так и сидела, сгорбившись, на стульчике. Он начал прямо с порога:
— Софья Юрьевна, прошу прощения, но мне необходимо поделиться с вами новыми данными.
— Что такое? — Она было встрепенулась, но опять сникла; он склонился над ней, глядя в мерцающие глаза; сказал медленно, властно:
— В пятницу вечером вы звонили Вышеславскому и в десять часов приходили к нему.
После паузы она уточнила бесцветным голосом:
— Это и есть те новые сведения, о которых вы говорили на поминках?
Сыщик кивнул, решив преждевременно «благоверного» не позорить.
— А где Тоша? — вдруг спросила она.
— Вам лучше знать.
— Кажется, от калитки его голос… — Софья Юрьевна не договорила, явно собирая силы для борьбы, вот встала во весь свой матерый рост, зашагала по комнате. — Да, я заходила к Александру Андреевичу в пятницу.
— По порядку! Вы звонили…
— Он мне сам позвонил утром и пригласил к себе.
— Вот как! Встречу с Ненароковым отменил, а вам назначил.
— Видите ли… — Она закурила. — Еще накануне, в четверг, я пришла посоветоваться с ним насчет одной научной проблемы, которую я не имею права разглашать. Ночью он нашел решение и позвонил мне. Я извинилась, что очень занята, освобожусь поздно.
— И он ответил: «Буду ждать звонка»?
— Вечером я перезвонила, что приду к десяти. Он согласился. В кабинете за столом сидел труп.
— Пожалуйста, поподробнее!
— Дом был освещен, бесновалась музыка, дверь оказалась слегка приоткрытой.
— Вас это не удивило?
— Он предупредил о двери, ему трудно было ходить вверх-вниз по лестнице из-за остеохондроза.
— Вы и обычно так входили?
— Нет, в первый раз.
— Странно. Дальше.
— Вошла и не поняла вначале, он же сидел спиной.
— Да ведь кровь кругом!
— Не поняла сослепу, я в очках только работаю, не люблю… Свет от настольной лампы скудный. Поздоровалась еще с порога. Молчание. Удивилась и заговорила, подходя: «Александр Андреевич, что случилось? Вам нехорошо?» Тут — перерезанное горло. Кажется, я еще что-то сказала, не помню. Вот и все.
— Как это «все»?
— Ничего не помню, только горло в крови.
— Вы упали в обморок?
— Н-нет… не знаю. Я слегка опомнилась в роще.
— Домой вы вернулись около одиннадцати.
— Не помню.
— Невероятно! Как же вы не позвали на помощь?
— Я была в шоке.
— И все скрыли потом!
— Испугалась.
— Что подумают на вас?
— У меня нет мотива. Абсолютно нет мотива.
— Допустим. Так чего испугались?
— Я, Иван Павлович, рационалист по натуре, так же, как и вы…
— Я от этой истории, кажется, уже тронулся.
— В сторону мистицизма? Я тоже, даже иногда верится, что дьявол существует.
— Ваши речи туманны, — заметил Иван Павлович с беспокойством.
Сошла с ума после третьего убийства! Или тронулась уже после первого. Или ведет собственную непонятную игру. Женщины с характером неистовым, деспотическим так испугалась «дьявола», что не позвала на помощь, а потом врала и скрывала! Кто же этот «дьявол»? Раз. И два: если она говорит правду, вполне вероятно, что ребята слышали ее почти мужской бас, произносящий слова с разной интонацией… на разные, так сказать, голоса. Старик был зарезан раньше, и криминальное кольцо вокруг математика сжимается.
Софья Юрьевна продолжала с маниакальной монотонностью:
— У меня нет мотива. У меня не было мотива. Я всегда боготворила его.
— Если ваш муж был отцом Саши…
— Из него такой отец, как… Он вам про меня донес?
— Он.
— Меня это не волнует.
— А что вас…
— Кто меня подставил — вот в чем вопрос, вот в чем весь ужас.
— Кто-нибудь знал заранее о вашем визите?
— Никто, я уверена — на работе мы привыкли к конфиденциальности.
— Ваш супруг знал.
Она отмахнулась со злостью.
— Софья Юрьевна, а если случилось роковое совпадение: убийца проник в кабинет перед вашим приходом и успел скрыться?
— В такого рода случайности я не верю. Ему перерезали горло, как и дочери, как и внуку — разве случайно?
Оба вздрогнули: в комнату вошел — или, скорее, вполз — согбенный муж и опустился перед женой на колени.
— Софа, прости!
— Убирайся.
— Я виноват перед тобою, но не смей обзывать меня слабаком! Не доводи до крайности! Ты лечилась от облучения, ты! Как и академик твой! У вас не могло быть детей, а не у меня…
— Отвяжись, худая жизнь.
— Господи! — возопил «благоверный». — Где ж справедливость? Ты только что призналась, что всю жизнь любила этого старца…
— Кончай припадок.
— Я полюбил тебя с первого взгляда, а ты согласилась стать моей женой, потому что он отверг тебя?.. Понимаете, — великан развернулся на коленях к Ивану Павловичу, — она просто сказала мне, что сам Вышеславский предложил ей место в группе. Она скрыла, что объяснялась тут в Вечере… Двадцать один год псу под хвост!
— Псу под хвост! — мстительно повторила ядерщица и, не удержавшись, слегка пнула мощной ногой в крутой зад «благоверного».
Он вскочил, но не ушел, а уселся в уголок на стул, глядя исподлобья.
«Двадцать один год псу под хвост!» — продолжало звенеть в ушах математика, он хотел переспросить, уточнить, но молча глядел на беснующихся супругов; перевел взгляд за окно, где зеленым золотом пылало лето. «Все время жара, будут ли грибы… осенние опята…» — вкралась неуместная мысль, и даже сердце заныло от видения увядающего леса, где пряный лист пахнет вином и шуршит, сухой, витают паутинки и в тени орешника возникнет вдруг пень, облепленный опятами… Иван Павлович очнулся. Идея безумная, дерзкая, требуется проверка, глубокая и тщательная. Его холодноватый голос ворвался в распаленную перепалку:
— Вы приходили до похорон прощаться с покойницей?
— Я ходил! Там еще поклонник был и скорбящий отец.
— А, Ненароков рассказывал: растерзанный, в халате…
— Ничего подобного! Как всегда, сдержан, подтянут, даже элегантен в траурной тройке.
— Вот как? — Математик перевел взгляд на ученую даму.
— Я не ходила, не люблю покойников.
— Однако на похоронах…
— Да, через силу, но исполнила свой долг.
— Софья Юрьевна, а сколько все-таки времени вы отсутствовали на веранде, когда была убита Полина?
«Благоверные» молниеносно переглянулись и уставились на математика.
— Ну, помните, вы пошли за ведром на кухню.
— Я все помню, — отвечала она хладнокровно в тон, но в глазах возник откровенный ужас. — Минуты две-три, не больше.
— Точно?
— Минуты, точно! — выкрикнул киношник. — Э, куда это вы?
Под изумленными взглядами Иван Павлович покинул дом Кривошеиных.
ГЛАВА 31
Он прошел сквозь рощицу, ничего не замечая вокруг… прелести и полноты жизни в пернатом пении, в пленительной белизне стволов, в кудрявой траве-мураве с ярко-красными точечками… Блюдце земляники на веранде в тот четверг. Юля собирала… смутное воспоминание промелькнуло, не успев оформиться, — он остановился перед необитаемым домом, в котором — тайна (должно быть, входную дверь уже опечатали — вымороченное имущество — так, кажется, называлось когда-то наследство без наследников). Не о жизни сейчас шла речь, а о смерти.
В уме составлялся план — перечень вопросов, которые необходимо задать соучастникам и главной свидетельнице. «Обнимет рукой, оплетет косой и, статная, скажет: «Здравствуй, князь». Что-то мелькнуло в зелени за решеткой… алое пятно, «аленький цветочек»… ну конечно, она в своей пышной юбочке. Иван Павлович вошел в чужой сад.
— Анна! Что ты здесь делаешь?
Обернулась, улыбнулась.
— Так… прощаюсь.
— Где кассета с интервью, не знаешь?
— Наверное… — Она подумала. — Наверное, в Сашиной комнате. Вы же слушали.
— Я помню, но хочу кое-что уточнить. Дом опечатан?
— Пока нет.
— Твой ключ у тебя?
— Возьмите.
Покинутый сад благоухал под солнцем, дорожка из темно-красного гравия, изгибаясь, ведет за дом на детскую лужайку, где (внук сказал перед смертью) разгадка. «Нормальный человек не может этого вынести. Дедушка не смог».
Иван Павлович слушал запись (Анна отказалась войти в дом) в комнате ребенка любимого, избалованного новейшими игрушками вымороченной — вот опять подвернулось это редкое словцо, — нашей вымороченной цивилизации. Звучал четкий старческий голос: «В семьдесят пятом мы работали над проектом «Альфа»…» Иван Павлович напряженно вслушивался — непринужденный диалог, быстрые реплики, концовка: «Надо жить будущим, не оглядываясь на прошлое, иначе обратишься в соляной столб подобно жене Лота — вот что я сказал когда-то отцу моего мальчика». — «Советский ученый почитывает Библию?» — «Мудрая книга, особенно Ветхий Завет. Так вот, в семьдесят пятом…»
Математик нажал на пульт. Надо подняться наверх, но сначала… взгляд упал на телефонный аппарат на полу, на ковре.
Три кратких диалога.
— Филипп Петрович, Вышеславский спрашивал вас о Николае?
— Поинтересовался. В последний визит.
— В каких именно выражениях?
— Давно ли я виделся со своим студенческим другом. «Николай… как его отчество?» — «Алексеевич, — ответил я. — Давно не виделись». — Журналист помолчал. — А в чем дело?