— Я подхожу к развязке. Вы мне нужны.
— Серьезно?! — заорал Померанцев. — Выезжаю!..
Математик перебил:
— Да, вот еще что. Вы пошли в четверг вместе с Юлией на речку или у вас было там назначено свидание?
— Свидание? — изумился Филипп Петрович, но тут же сориентировался: — Ну, если вы в курсе… Я подошел где-то в десятом. Виноват, Иван Павлович, но…
Математик положил трубку.
— Николай Алексеевич, когда вы приезжали проститься с Полиной, то видели Вышеславского в затрапезном халате?
— Да, он был вне себя. Всей душой ощутил я, что наши страдания несоизмеримы.
— Кривошеина там помните?
— Нет… или кто-то пришел… нет, не помню.
— Киношник утверждает, что академик был сдержан, подтянут, в элегантной траурной тройке.
Пауза.
— Что вы молчите?
— Вспоминаю. Да, старик выходил переодеться.
— И вы остались наедине с мертвой?
— Ну и что? К чему эти вопросы?
— Приезжайте. Дело идет к развязке.
— Софья Юрьевна, когда вы начали работать в группе Вышеславского?
— Двадцать девятого сентября семьдесят пятого года.
— Вскоре после своего с ним объяснения в Вечере?
— Через две недели.
— Вас сразу допустили?
— Меня не надо было проверять — я работала в закрытом НИИ. Мы не договорили, вы ушли так внезапно.
— Меня поразило одно обстоятельство. Из ваших, кстати, показаний.
— Что такое?
— Супруг там при вас?.. Приходите часика через полтора, я собираю соучастников.
— Зачем?
— Разгадать загадку. Мне одному не справиться.
Анна вошла в комнату, заявила враждебно:
— Неужели вам не тяжело в этом доме, не страшно?
— Присядь-ка, нам надо поговорить.
Она присела на краешек софы, под подушкой которой пряталось жемчужное ожерелье в день эксперимента.
— Вы возбуждены, — отметила с презрительной надменностью.
— В высшей степени. Но не от тебя на этот раз.
— Что?.. Вы нашли убийцу?
— Кажется, я на подступах.
— Но кто?..
— Пока не расспрашивай. Сейчас это кажется невероятным, абсурдным. Вспомним прошлую пятницу.
— Когда проводили эксперимент, мы рассказали все.
— Придется повторить. Итак, Вышеславские пришли с кладбища…
Анна перебила:
— И Саша не сказал мне, что дедушка напал на след убийцы. Думал, я сбегу отсюда!
— Но ты не сбежала до сих пор. Вы сели за стол около восьми?
— Ну да. Дедушка послал Сашу за коньяком.
— Перед этим вы говорили об Анне Ярославовне Рюминой. Вышеславский собирался коснуться этой темы поподробнее.
— Ага, завтра. Может, о моих обязанностях экономки. — Анна усмехнулась печально и добавила: — Хотя вряд ли… Он был как-то взволнован, задумчив и процитировал стихи.
— Чьи стихи?
— Не знаю. Одну строчку: «Итак, два Ангела уже пришли». А вы знаете?
Он смотрел на нее, не вдруг услышав вопрос.
— Я человек малообразованный, к сожалению.
— Уж прям! Дедушка говорил, что вы эрудит. Да и к тому же доктор наук.
— А ты филолог, дорогая.
— Я только на второй перешла, я еще…
— Ладно, не оправдывайся. Почему ты решила, что это стихи?
— Интонация такая… необычная, приподнятая.
— Дальше.
— Что толку двадцать раз повторять? Помянули Сашину маму, дедушка вспомнил про его день рождения. Мы выпили за мудрость.
— За что?
— Он говорил, что наша интеллигенция умная, но не мудрая.
— Золотые слова.
— И дедушка поднялся к себе.
— Около девяти?
— Ага. Мы пошли к колодцу, тут Сашу окликнула Юля.
— Кстати о «развратных людях», — вспомнил математик. — Юноша реабилитирован: она действительно купалась с журналистом.
— Нет, правда? Значит, они были знакомы?
— Ну, долго ли умеючи…
— Надо же, как все перепуталось. А где был Саша?
— Там же, на речке. Он и Юля ушли с пляжа в десять ноль пять. Она уговорила его помалкивать.
— Чтоб вы не узнали!
— Естественно. Я-то собирался заночевать в Москве, у резвых ребяток была вся ночь впереди, а Саша сбил настрой. Юля окликнула его в саду, чтоб повторить просьбу: накануне у нас возникла склока по поводу сухого купальника после купания.
— Ядерщица назвала ее эксгибиционисткой. Что это значит?
— Ну, человек любит выставлять свое тело напоказ. Вернемся на лужайку. Ты ждала Сашу. Он скоро возвратился?
— Сразу. Джентльмен без страха и упрека, его не надо было долго уговаривать.
Иван Павлович вздрогнул.
— Каким непостижимым промыслом слагаются куски мозаики!
— О чем вы?
— Скоро узнаешь. Та лужайка из детства…
— Да, меня поразил пейзаж, похожий на русскую сказку. То есть я так все и представляла, как мама рассказывала про «Вышел месяц из тумана».
— Значит, твои ощущения были глубоки и сложны — запомни этот момент.
— Прекрасно помню. Дедушка смотрел в окно, старое танго звучало — «Маленький цветок». Наверное, у Юли транзистор.
— Да, она не выносит тишины.
— А потом объявили московское время — двадцать один час.
— И сразу после этого академик разговаривал по телефону.
— С вами?
— Еще с одним человеком.
— С убийцей?
Иван Павлович усмехнулся:
— Вот скажи: что значит выражение «ресницы потекли»?
— Ну, тушь с ресниц… от слез, например.
— Ее легко смыть?
— Вообще тушь сильно в кожу въедается. Требуется время, чтоб совсем следов вокруг глаз не осталось.
Послышались шаги на крыльце, на веранде, кто-то вошел в открытую входную дверь, в прихожую…
— Кто там?
На пороге возникла Юлия — прелестная «эксгибиционистка» в экстравагантной шляпе с огромными прозрачными полями.
— Что вы здесь делаете?
— Этот вопрос я переадресую тебе, дорогая.
— Тебя нигде нет, а тут дом нараспашку, я подумала… Я приехала попросить прощения.
— Благородный порыв, — пробормотал он, протиснулся мимо нее в прихожую и в сильнейшем азарте (озаряющем, бывало, лучшие моменты его научного творчества) устремился вверх по лестнице в кабинет, где на зеленом сукне стола лежала раскрытая Библия в пятнах крови. «Итак, два Ангела уже пришли», — звучала стихотворная (как поняла Анна) строка. И сразу проступили слова: «И пришли те два Ангела в Содом вечером, когда Лот сидел у ворот Содома. Лот увидел и встал, чтобы встретить их, и поклонился лицом до земли…»
ГЛАВА 32
В витражных стеклах, подсвеченных закатом, на лицах играл алый огонь, который вдруг переходил в мрак фиолетового, отливал зеленью или вспыхивал золотом. Публика та же, что и тринадцать лет назад, не хватает убиенных и умерших своей смертью, прибавились математик с Юлией, и выросла девочка. Овальный стол пуст, без яств и вин, для нервных приготовлены пепельницы, и посередине дожидается тьмы праздная свеча в старинном подсвечнике с колпачком.
Чреватую разгадкой паузу нарушил розовый великан Кривошеин, заявив в пространство:
— Органы собираются взять Тимошу, знаете, нашего юродивого идиота…
Иван Павлович перебил:
— Если и возьмут, то отпустят. Они по-настоящему подозревают не его.
— А кого?
— Меня.
Присутствующие обомлели, он продолжал:
— Между тем среди нас есть человек, который знает куда больше моего. Вспомним далекое прошлое. Над здешним садом звенела детским голоском садистская считалочка: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе водить». Полина произнесла свой предсмертный тост, наша ученая Софья всплакнула.
— Я не позволю над собой издеваться! — Кривошеина бросила ненавистный взгляд — не на математика, а на мужа — и сбавила тон: — От естественного женского сочувствия слезы выступили на глазах.
— Вы оплакивали свою молодость, неразделенную любовь.
— Пусть так.
— И кого вы сочли женихом? Вот перед вами два бывших претендента.
— Вот этого… Николай, да?
— А вы, Антон Павлович?
— Наши с Софой суждения не всегда совпадают, я подумал на журналиста.
— Почему?
— Он сиял как именинник и сказал старику: «Из особенного, почти родственного к вам отношения и я начал курить трубку».
— Из родственного! — взвизгнула Юлия. — Он — отец!
— Николай! — воззвал журналист с необычной для него патетической нотой. — Что ж ты молчишь?
Ненароков опустил голову:
— Я уже ничего не знаю, не понимаю.
— Этот бросился за нею в сад, — продолжал наступать великан из сказки, тыча толстым пальцем в Ненарокова, — как отверженный возлюбленный…
— Как новопреставленный жених! — отрезала Кривошеина; взгляды «благоверных» скрестились. Тоша закончил упавшим голосом:
— Старик возбудился и пошел за какой-то уникальной трубкой.
Математик заговорил медленно:
— Итак, Вышеславский поднялся к себе в кабинет. В саду отзвучала считалочка, и дочь его спряталась в кустах у колодца. Ваше слово, Софья Юрьевна.
Она смотрела на него молча, побледнев.
— Вы в ванной смывали следы слез, проще говоря, тушь с ресниц (сведения Антона Павловича еще в первую нашу беседу). Процесс непрост, как объяснила мне Анна. Сколько вы провозились? — Она не ответила, и он продолжил: — Потом зашли за ведром на кухню… ну?
Она сказала с трудом, проглотив комок:
— Кто-то крался в кустах под окном.
— Кто? — краткое слово прогремело выстрелом, все вздрогнули.
— Не поняла, клянусь! Эта жуткая считалочка… Я думала: дети играют в прятки.
— Но как вы появились вместе?
— Я взяла ведро и увидела пятно на пальце, тушь. Еще раз зашла в ванную и услышала шаги из кухни.
— Да про кого ты говоришь?! — завопил, не выдержав дикого напряжения, Кривошеин.
— Про него. — Софья Юрьевна улыбалась странно.
— Про Александра Андреевича Вышеславского, — сдержанно пояснил математик.
Внезапная пауза взорвалась восклицаниями, из которых выделился возглас учителя:
— Не может быть! Он безумно любил ее!
— Согласен. Но о мотивах позже. Софья Юрьевна, что заставило вас все скрыть и подставить под удар ребенка? Беспокойство о своей карьере или любовь к академику?