— Это и мое мнение. Так вот, под руку в кармане попалась и моя бумажка — Саша вытер руки ею и листами со стола, а чуть позже вылил на руки полведра воды.
Еле слышный шепот: «Руки у него были мокрые!» — и тяжелое молчание, которое нарушила великанша:
— Я дозвонилась сразу после десяти, до этого телефон был занят.
— Академик как раз разговаривал со мной, — пояснил математик.
— Но как же после девяти…
— Перескажите разговор.
— «Александр Андреевич, это Кривошеина. Я смогу прийти в десять». — «Хорошо. Не звоните в дверь, она будет открыта».
— Когда-нибудь так бывало?
— Нет, впервые. Я поняла, что он хочет скрыть мой визит от внука.
— Вам и отвечал внук (у него, как известно, несомненный талант подражания, вот он и Анне звонил в Москву неузнаваемым голосом). Саша узнал, когда вы придете, включил настольную лампу — знак для вас. После убийства главной задачей для него было создание безупречного алиби: он действительно ни на минуту не мог расстаться с тобой, Анна.
Она вдруг расхохоталась.
— Поэтому он мне сделал предложение руки и сердца?
— А, в человеке совмещается несовместимое! В этом огненном пекле единственным спасением для него оставалась ты, Анна. Он покинул тебя на мгновение: открыть входную дверь для Кривошеиной и взять из своей комнаты магнитофон. Громкая музыка, под которую якобы и убили старика, была необходима.
— А почему потом он вел следствие, зачем притворялся?
— Наверное, последнее слово — признание деда — между ними не было сказано. Твоя сказка об аленьком цветочке — папоротнике в крови — заронила первые сомнение. Да и мертвый палец матери — сильное доказательство. Но какая-то тайна осталась. Вдруг он убил невинного и любимого человека? Саша искал улики для своего оправдания.
— Эх, хорош внучек! — восхитился Кривошеин.
— Дедушка еще лучше, — отрезал Иван Павлович. — А вы сами дали себе труд разобраться, что произошло на лужайке? Нет, поволокли ребенка на эшафот! Мы все безоговорочно признали в нем…
— Да ведь кровь! Я испугался.
— Он еще больше испугался — шок на всю жизнь, сильнейший комплекс вины, который получил конкретное подтверждение после убийства деда.
— Да, это так, — подтвердил учитель. — Я почувствовал в последнем с ним разговоре, предсмертном… Все эти жуткие игры и метания с обрубком, бритвой — симптомы разоблачения.
— Эх, дурак! — вздохнул Кривошеин как будто с сожалением. — Просто признался бы — и в психушке жизнь… почти такая же, как у нас на воле.
Иван Павлович слегка усмехнулся, бросив взгляд на «благоверных» супругов.
— Инстинкт жизни боролся в юноше с волей к саморазрушению — последний, со второй попытки, победил.
— Неужели он сам перерезал себе горло? — прошептал учитель с ужасом.
Иван Павлович кивнул.
— В субботу после следственного эксперимента Саша положил «указующий перст» на раскрытую Библию.
— В этом кроется какая-то символика?
— И символика, и конкретность. Об этом чуть позже.
— Он хотел меня напугать обрубком?
— Не столько тебя, Анна, напугать, сколько себя укрепить… вероятно, ему необходимо было это напоминание: любимый дедушка — убийца, который еще ребенком его подставил. Но «символика» эта сама по себе невыносима. Он убегает от тебя, мечется в роще, по саду, его неумолимо притягивает лужайка — место, которого он боится с детства. И юноше еще хотелось жить… в общем, в ту ночь он не смог, рука дрогнула в миллиметрах от сонной артерии. Ну, сымитировал нападение.
— А на следующую ночь… Вы же сами говорили, что слышали чужие шаги, видели тень в саду.
— Мы эту «тень» все только что видели. Тимоша, конечно. Косит по ночам. Я выскочил за ним через окно кухни. Саша проскользнул следом, нанес мне удар по голове, после которого я на краткое время вырубился… но случайно коснулся бритвы.
— Почему же он вас не зарезал?
— На меня, видать, ярости не хватило. Ну и я тоже хотел жить, собрался с силами… подвела темь в глазах, он скрылся.
— Значит, по-вашему, Саша соврал, будто дедушка на кладбище намекнул про убийцу?
— Конечно. Дед боялся этой темы как огня. Впрочем, кто из них кому врал — уже не важно. Они оба знали, кто убийца. И юноша стремительно шел к гибели. Когда кончились поминки и Николай Алексеевич вышел в ванную умыться, ты слышала осторожные шаги, помнишь?
— Саша поднялся в кабинет подложить палец? Но шум доносился не сверху!
— Думаю, он это сделал раньше, еще до похорон. А вот наш с тобой разговор он наверняка подслушал — самую, так сказать, скользкую его часть — и решился…
— Что за скользкий разговор? — перебила Юлия.
— О том, что я Анну спас, — отозвался математик неопределенно.
— Ну как же, новенькую, свеженькую…
— Да, посвежее. Я дал понять ей, как она мне нравится, а Анна вдруг спросила: «Какие новые улики обнаружил следователь в кабинете?» — «Палец на окровавленных бумажках», — ответил я.
— Вы полагаете, — вмешался Ненароков, — юноша так испугался этой улики, что руки на себя наложил?
— Нет, он понял, что эти двое спелись! — наконец-то проявила женскую смекалку Юлия — и слепая убежденность, что все мужчины у ее ног, дала трещину.
Учитель кивнул.
— Значит, последняя опора его рухнула. Как страшно он сказал: «Смерть смотрит из сада. Там разгадка». — «Где?» — «Там, на лужайке». — «Разгадка? Разгадка чего?» — «Мертвого пальца». Теперь я понимаю — он намекнул; именно там, возле колодца, Вышеславский убил дочь.
В наступившей паузе математик произнес задумчиво:
— Саша открыл колодец перед самоубийством. Это что — какой-то знак?
— Но извините! — заговорил журналист. — У человека с пронзенным навылет горлом хватило сил выдернуть острие?
— Это дело рук Тимоши, разумеется. Он трясется над своей косой. У него-то сил хватило… А когда фонтаном хлынула кровь, испугался и бросился к себе на сеновал.
— Но я не понимаю! — удивилась Юлия. — Все эти штучки — бритва, обрубок, футляр с драгоценностями — Саша на себе, что ль, носил?
Ответила Анна:
— Нас обыскали в ночь убийства дедушки. И дом обыскали.
— А сад? — заинтересовался Кривошеин.
— Так… поверхностно. Палец был слегка запачкан землей. — Анна посмотрела на математика. — Он вылил остатки воды на клумбу.
Иван Павлович кивнул.
— По логике вещей, у него не было другой возможности избавиться от улик.
— То-то он Софью Юрьевну от клумбы все отвлекал в дом.
— Вы хотите сказать… — недоверчиво начал Кривошеин, — что вон в тех цветочках целое состояние?
Иван Павлович пожал плечами, а киношника словно ветерком сдуло; журналист (с усмешечкой: «Требуется подстраховать!») вышел за ним; математик наблюдал в раскрытую дверь; оба вернулись вскоре с пустыми руками, измяв, изломав табак и садовые ромашки.
— Если вскопать… — сказал Антон Павлович. — Но земля вроде нетронута.
— Органы докопаются, — заключил математик. — Это вымороченное имущество пойдет в казну.
— Да ну? — Великан прищурился. — Вы с этой девицей давно обо всем догадались.
— О чем?
— Обо всем! И где теперь этот футлярчик…
Анна перебила:
— И все-таки я не могу поверить, что он покушался на мою жизнь. И на вашу, Иван Павлович.
— Девочка, часы были только у него.
Журналист подхватил:
— Саша заметил, взглянув на запястье (кстати, мы не спрашивали, да, Юль?): «Уже пять минут одиннадцатого». Ну, я поспешил на станцию, а электричка по расписанию не подошла.
Анна внимательно слушала.
— Так почему же, Иван Павлович, вы сказали мне (сразу после нападения), что следующая электричка на Москву будет через полтора часа?
Математик рассмеялся, но как-то невесело; чуть выпуклые светлые глаза его блестели, а ядерщица бросила, беря реванш:
— Потому что он бабник. За это его Саша чуть не зарезал.
Анна заговорила медленно:
— Когда мы нашли в кабинете тот обрубок на Библии, я уговаривала Сашу переехать ко мне в Москву, ну хоть обратиться к Ивану Павловичу. Саша сказал: «Он — последний, к кому я обратился бы». Знаете, что я тогда подумала?
— Догадываюсь.
— Я подумала: «Уж не подозревает ли Саша в соседе своего отца?»
Все, затаив дыхание, созерцали… нет, участвовали в этой сцене. Великан не выдержал, прохрипев:
— Своими гнусными происками вы разрушили мою семейную жизнь!
А журналист заметил лукаво:
— Иван Павлович совратил Софью Юрьевну? — Чем слегка разрядил взрывоопасную атмосферу.
— Это последняя тайна, — заговорил математик хладнокровно, — которую я разгадал только сегодня, после разговора с Кривошеиными…
— Оставьте свои грязные…
— Помолчите, Антон Павлович. Возмездие действительно началось с желания славы, с книги. Вот отрывок из вашего, Филипп Петрович, интервью с академиком. — Математик достал из кармана блокнот. — «В семьдесят пятом мы работали над проектом «Альфа» в такой спешке, что я не покидал полигона, ни дня не был дома». — «Александр Андреевич, вам впервые изменила память: именно в семьдесят пятом, именно в этом доме мы с вами познакомились — я и Коля». — «Неужели? Вы уверены?» — «На все сто. Вы тогда объявили, что у вас должен родиться внук». — «Ну конечно, в семьдесят пятом в декабре! Как я переживал тогда, а теперь даже благодарен отцу моего ребенка». Сегодня я еще раз прослушал это место и выписал в блокнот.
— Все это известно давным-давно… — начал журналист.
— Погодите. Еще на первом, так сказать, допросе Софья Юрьевна сообщила, что обычно они наведываются в деревню (за исключением дачного сезона) по грибы. И что б мне обратить внимание…
— При чем тут грибы? — рявкнула великанша.
— Вы имели в Вечере разговор с Александром Андреевичем, после чего (29 сентября) перешли работать в его группу, семьдесят пятый год. Обратите внимание, как подчеркнуто он говорит в интервью: «Ни одного дня не был дома». И журналист резонно замечает: «Вам впервые изменила память». Почему, как вы думаете? Саша родился ровно через девять месяцев. — Иван Павлович усмехнулся как-то печально. — Загадка Моны Лизы, таинственной Джоконды.