— Витя, а при тебе Ленка не комплексовала из-за шестого пальца?
— Нет. Она иногда даже им бравировала, мол, шестой палец — это как зуб мудрости…
Закончить он не успел. В дверь настойчиво позвонили. Солодов встал, заметался по комнате. Я пошел открывать.
Первым в квартиру вошел Николаенко.
— Где доллары? — глядя мне в глаза, спросил он.
Я провел его на кухню, выложил сверток на стол.
— Мразь! — сказал он непонятно о ком: то ли обо мне, то ли о Солодове, то ли о Лебедевой.
Уже второй раз я видел, как Николаенко не может сдержать своих эмоций. На сей раз он выглядел как человек, которого обворовали. Заходит такой гражданин в квартиру — все вещи перевернуты, из-под стопки белья в одежном шкафу исчезли рубли, отложенные на покупку ондатровой шапки. «Вот ведь мрази!» — рычит гражданин, обращаясь и к ворам, и матерям, которые их родили, и к отцам, которые их воспитали.
— Сколько здесь? — спросил он.
— Пять тысяч, — ответил из комнаты Солодов.
— Тебя пока не спрашивают! — обозлился полковник. — Лаптев, а тебе не кажется странным, что ты опять раньше всех оказался в гуще событий?
— Все вопросы к нему! — Я показал рукой на зал.
Николаенко скривился, всем видом давая понять, что такой ответ его не устраивает.
— Сотрудник милиции, — заученным голосом начал я, — узнав о совершенном преступлении, обязан сообщить о нем в правоохранительные органы, а сам принять меры к охране места происшествия. Чем я и занимался.
— А когда ты звонить ходил, кто квартиру охранял? — с издевкой спросил он.
— Место происшествия — это не квартира, а сверток с долларами. Сверток был при мне, — я ткнул в себя пальцем, — а сейчас я вручаю его вам, в том виде, в каком мне его выдал гражданин Солодов.
Мы посмотрели в глаза друг другу.
«Чего еще от тебя ожидать?» — спрашивал его взгляд.
Я в ответ прикинулся Штирлицем, которого Мюллер заподозрил в прелюбодеянии с радисткой Кэт: «О чем вы, группенфюрер? Я уже пятый год импотент, а что нас голыми в кабинете застукали, так ведь жарко же было!»
Ничего не прочитав в моих глазах, Николаенко вышел в зал опрашивать Солодова.
До приезда следователя прокуратуры в квартире появились двое сотрудников КГБ в штатском. Первый был похож на молдаванина, на вид лет тридцать, худощавый, энергичный. Второй — примерно ровесник Николаенко, прической — вылитый комбриг Котовский.
— Обыск уже проводили? — начальственным тоном спросил он.
— Нет еще, — ответил Николаенко. — Мы только что приехали.
— Эй, ты, — заглянув на кухню, обратился ко мне лысый кагэбэшник, — иди за понятыми.
— Не могу, я доллары охраняю, — сказал я первое, что пришло на ум. Ходить по подъезду и зазывать граждан быть понятыми на обыске у соседа мне совсем не хотелось.
— А чего их охранять, убегут, что ли?
— Так положено по инструкции, — уверенно соврал я. — До приезда следователя за вещественные доказательства отвечает лицо, их обнаружившее.
— Всякую ерунду у вас в МВД насочиняют! Чего охранять, от кого?
— Не я же инструкцию придумал! — обиженным тоном сказал я.
— Да не о тебе речь! Сиди, охраняй, если так положено.
Он вышел в зал и отправил за понятыми одного из инспекторов, приехавших с Николаенко.
Обыск начался. Я сидел на кухне у разложенных на столе долларов, покуривал, смотрел в окно на играющих во дворе детей.
— А это что? — раздался из зала голос лысого контрразведчика.
— Стихотворение шуточное, — недоуменно ответил Солодов.
— Оба! Где это было? — спросил молдаванин.
— В фотоальбоме, где же еще такую мерзость хранить. Нет, вы только послушайте. — Старший чекист откашлялся и прочел:
«По Советскому Союзу цены снижены опять, Авторучки на пятнадцать, а гармонь на двадцать пять».
«Господи, — мысленно взмолился я, — зачем ты послал ко мне этого дебила Солодова? Я же по-человечески спрашивал его: есть в доме что-то запрещенное? Ничего нет! Кроме стишка антисоветского. Ладно бы нам, ментам, попался, мы бы глаза на эту ересь закрыли, а то, как специально, сотрудникам КГБ влетел».
— Откуда это у тебя? — грозным голосом спросил старший чекист.
«Господи! Пускай он скажет, что стишок не его, а от покойной бабки остался!»
Но бог не слышал меня. Седьмой час вечера. Небесная канцелярия уже не работала.
— С работы принес. — Судя по интонации, Солодов все еще не осознавал, что произошло.
— Слышал? — спросил лысый.
— Слышал, слышал! — радостно ответил молдаванин. — Будет над чем поработать.
— Товарищи, — залепетал Солодов, — а что в этом стишке такого?
— Что такого? — с места, без всякого перехода взревел старший контрразведчик. — Да это вовсе не стишок, а гнуснейший антисоветский пасквиль! Это злобная клевета на наш народ, на внутреннюю и внешнюю политику Коммунистической партии и Советского государства. Сейчас я тебе зачитаю, гаденыш, что тут написано…
— Да не надо, — неожиданно вмешался Николаенко. — Знаем мы этот стишок.
— Я вам все еще раз объясняю, — жестко сказал лысый, — это не стишок, а текст антисоветского содержания, хранение и распространение которого преследуется по закону. Или вы не согласны со мной? Вы только послушайте, о чем это. Вот хотя бы с середины:
«…Яйца видим только в бане, между ног у дяди Вани».
Это что же ты, подонок, в наших магазинах яиц в продаже не видел? А ну, пошли со мной!
Они толпой вошли на кухню: хозяин квартиры, оба чекиста и Николаенко.
— Смотри! — Старший контрразведчик рывком открыл старенькую «Бирюсу».
На полках холодильника было небогато: заветривший кусок вареной колбасы, два плавленых сырка, кастрюлька со вчерашней кашей, полбутылки растительного масла, раскрытая баночка сметаны, упаковка каких-то лекарств в ампулах.
— Нет яиц! — сказал молдаванин.
— Это у него яиц нет, а у других советских людей есть! — выпалил лысый.
Я засмеялся. Забавный каламбур получился.
— Что смеешься, тоже этот стишок знаешь? — злобно спросил меня кагэбэшник.
— Тут я встал, развел руками! — процитировал я предпоследнюю строку стихотворения.
— Там же вроде бы другие слова? — удивился молдаванин.
— Осторожный парень, — сверившись с листочком, сказал лысый. — Не стал Ленина поминать, на себя заменил.
Я посмотрел на Солодова. Он стоял у дверного косяка бледный, осунувшийся, потерянный.
«Извини, брат, сам виноват! Видишь, как получилось: все этот стишок знают, цитируют его наизусть, а сидеть за него тебе придется».
— Ну что, антисоветчик! — развернулся к Виктору чекист.
Солодов судорожно вздохнул и без чувств повалился на пол. На кухне началась суматоха, все бросились откачивать упавшего в обморок хозяина квартиры. Я остался сидеть, где сидел.
Виктора, так и не пришедшего в себя, унесли в зал.
Без звонка и без стука в квартиру вошел еще один мужчина, с широким добродушным лицом. Он вывел Николаенко в подъезд, о чем-то переговорил с ним.
— Это тебе Солодов выдал валюту? — вернувшись, спросил чекист. — Собирайся, поедешь с нами.
— Хотите проверить, не прилипла ли у меня к рукам пара купюр?
— Это не твое дело, что мы хотим, — жестко ответил он.
Я встал с табуретки, протянул вперед руки для наручников.
— Брось кривляться! — прикрикнул на меня Николаенко. — Товарищи на работе, а ты ведешь себя как пацан!
— Поехали! — скомандовал контрразведчик.
Я и чекисты пошли на выход. Арест состоялся.
Глава 11Под арестом
На улице я и молдаванин сели в одну «Волгу», а лысый и добродушный дзержинец прошли в другую.
— Егорович, сегодня удачный день! — радостно сказал молдаванин водителю, мрачному мужчине предпенсионного возраста, с лицом, изборожденным морщинами. — Прикинь, какую рыбину поймали: антисоветчик, да еще и валютчик! Пиво с водкой. Ерш!
— Не стыдно вам? — спросил я. — Сами же видите, какой из него антисоветчик. Он — тюфяк, размазня, и доллары к нему случайно попали.
— Учетно-регистрационная дисциплина, статистика — вещь суровая, против нее не попрешь! По статистике он матерый враг советской власти. У нас прошлый месяц был результативным, и этот неплохо начали. В апреле Солженицын был, нынче стишок про Брежнева.
— Какой стишок? — Водитель посмотрел на нас в зеркало заднего вида. — «По Советскому Союзу цены снижены опять»? Этот, что ли? Это же туфта на постном масле!
— Кому туфта, а кому — показатель раскрываемости антисоветской деятельности среди социально неустойчивого элемента. И потом, — контрразведчик опустил стекло, сплюнул на асфальт, — чем этот стишок хуже Солженицына? Читал я его на той неделе, у парней со второго этажа брал…
Мимо нас прошли две старшеклассницы в коротких школьных платьях. Ножки стройненькие, фигурки точеные. Распущенные волосы свободно ниспадают на плечи. Красота! Обеих бы в губки расцеловал и был счастлив.
Водитель при виде девушек скривился.
— Что за мода пошла такая: форменное платье — выше колен! Где это видано, чтобы молодые девки одевались в школу, как потаскухи на шабаш? Волосы неприбранные, колготки капроновые, в ушах серьги — срамота! Куда у них родители смотрят?
Мы с молдаванином переглянулись, но возражать не стали.
— Так вот, — после паузы продолжил контрразведчик, — взял я у парней рукопись Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Думаю, на дежурстве делать нечего будет, почитаю. А на позапрошлой неделе мне попался изъятый рассказ «Отель на двоих». Я его запоем прочитал, от меня потом жена три дня пряталась.
Контрразведчик сидел позади водителя, и так получалось, что рассказывал он мне, хотя по идее должен был делиться впечатлениями с коллегой по службе, а не с задержанным.
— Сюжет «Отеля» очень прост, — продолжил он. — Молодая итальянка приезжает в отель у моря и кувыркается со всеми подряд: с хозяином отеля, с его сыном, с моряками, с садовником, еще с кем-то, уже не помню. Рассказ в принципе ни о чем, но как написан, как все красочно изложено! Прочтешь страничку — и чувства наружу просятся.