— Мой агент сообщил о преступлении, значит, валютчик мой.
Я бегло ознакомился с планом.
«п. 3. Планируемая дата проведения — 4 мая 1983 г. Под благовидным предлогом (похороны общей знакомой) инспектору Лаптеву А.Н. выйти на контакт с Солодовым. В ходе оперативного опроса выяснить, имеет ли он валюту и как намерен ей распорядиться».
Я подписал план, вернул документы Матвееву.
— Серега, а как вы узнали, что меня комитетчики повязали? Уж не Николаенко ли сообщил?
— Первым узнал Вьюгин. А из областного УВД нам только недавно позвонили, когда мы уже все разведали и план составили.
— Как только вы из общаги вышли, — добавил Елькин, — так Вьюгину кто-то позвонил и сообщил, так, мол, и так, неизвестные лица увезли вашего Андрея Лаптева на черной «Волге». Остальное было делом техники. Я метнулся к знакомым в областное УВД, узнал, за что тебя могли задержать, а Серега все документы выправил. Ну что, не пора ли нам причаститься?
— Мне завтра работать. — Игошин жестом показал, что он — пас.
— Завтра мне Вьюгин выговор объявит, — сказал Матвеев, — так что с тебя, Андрюха, причитается.
— За что тебе выговор? — не сразу понял я.
— По плану я должен был обеспечить тебе оперативное прикрытие во время похорон, но отвлекся, не уловил момент, когда ты с Солодовым на контакт вышел. Ну что, вздрогнем?
Мы подняли стаканы.
— За выговор! Дай бог, чтобы не последний! — С чувством юмора у Сереги всегда было все в порядке.
Распив бутылку, я, Елькин и Игошин на машине дежурной части поехали по домам, а Матвеев остался спать в кабинете.
Подъезжая к общежитию, я ощутил жгучее, просто всепоглощающее желание заняться любовью. Мое тело, разум, душа — все требовало половой разрядки.
«К кому можно пойти ночью и пьяным? В женскую комнату не попрешь. Хотя и Галька, и Маринка Селезнева, и даже Светка из хлебопекарного цеха наверняка бы мне не отказали. Я ведь из заключения возвращаюсь, меня пожалеть надо, помочь стресс снять. Остается Инга. Она сама сидела, должна войти в положение».
Осторожно проскользнув мимо задремавшей вахтерши, я поднялся на этаж, постучался к Инге. Она открыла заспанная, в мятой ночной рубашке. Я шагнул в темноту комнаты, сбросил на стул пиджак, притянул ее к себе и жадно стал целовать в губы. Ни слова не говоря, Инга ловко высвободилась, выскочила в коридор.
— Или ты сейчас уберешься прочь, или я буду визжать до тех пор, пока всю общагу на уши не подниму, — громко сказала она.
Я не стал ее ни в чем убеждать, вышел из комнаты и нос к носу столкнулся с практиканткой, одетой в домашний халатик, накинутый поверх ночной сорочки. Потупив глаза в пол, она обошла меня и скрылась в своей комнате.
«Дважды минус, — подумал я. — Это судьба. Если бы я приехал на пять минут позже или на пять минут раньше, практикантка бы успела подняться к себе в комнату. Проклятая синусоида снова обманула меня да еще лишила перспектив ухаживания за хорошенькой девушкой».
Позади меня что-то шлепнулось на пол. Я обернулся. Это Инга выбросила в коридор мой пиджак.
Я пожал плечами, подобрал пиджак и пошел спать.
Виктора Солодова судили осенью. Я выступал на его процессе свидетелем обвинения. По совокупности статей, за антисоветскую агитацию и пропаганду, за незаконное хранение иностранной валюты он получил шесть лет колонии строгого режима. Больше я о нем ничего не слышал.
Глава 13Инга
В четверг после обеда я поочередно встретился со всеми агентами, находящимися у меня на связи. Всем им я поставил задание — найти похищенную у гражданки Мякиной четырехколесную детскую коляску синего цвета. На днище, на фанерке, авторучкой муж потерпевшей нарисовал знак американского доллара.
— Запомни, — говорил я каждому из агентов, — детская коляска — громоздкая вещь. Это не воротник с пальто и не хрустальная ваза. Коляску в сумку не спрячешь. Из общежития коляску укатили своим ходом, а значит, она где-то в нашем районе. Как я представляю, коляску украла какая-то беременная лахудра или ее друзья-подруги. Беременность у воровки первая, вот она и старается, чтобы все было «не хуже, чем у людей».
— Скорее всего, коляску для малолетки стибрили, — предположил агент Итальянец. — Если бы взрослая баба была, понты бы пулять не стала. Знаю я одну бичевскую семейку, дочка у них на сносях, вот-вот родит. Схожу, гляну, что к чему.
С Итальянцем, самым ценным своим агентом, я всегда встречался в кинотеатре «Ударник». В оговоренное время я со служебного входа заходил в кинотеатр, своим ключом открывал мастерскую художника. Если мастер был еще на работе, то я отправлял его в фойе, поболтать с билетершами. В это же время Итальянец брал билет на дневной сеанс. Как только начинался фильм, он выходил из зрительного зала в мужской туалет, немного «ошибался» дверью и попадал в мастерскую. Получив задание, Итальянец возвращался досматривать фильм. По этой схеме я больше ни с кем из агентов не встречался.
— Николаевич, — Итальянец был старше меня на двадцать лет, но обращался всегда по отчеству, — а что за кипеж такой странный с коляской? Ее что, у дочки почтенного человека умыкнули?
— Потерпевшая — обычная баба, но тут дело принципа.
— Если дело принципа, то это серьезно. Тут я постараюсь. — Итальянец протянул руку, щелкнул пальцами.
Я отсчитал ему три десятки.
— Скупо платят в вашей милиции, — сказал он, пряча деньги в карман брюк.
— Завербуйся в КГБ, у них наверняка оклады выше.
— Я пошутил, — серьезно ответил он. — Так-с, с заданием все понятно, про Голубя я тебе рассказал. Вот еще что, Николаевич, слышал я про одного залетного фраера-домушника…
Раскрытием кражи детской коляски я хотел утереть нос Зыбину. Уж слишком не понравился мне его тон во время нашей последней беседы.
К семи часам вечера я отошел от вчерашних приключений, и у меня изменился жизненный настрой. Если вчера, после освобождения, да еще после рюмки водки я бы выложил Вьюгину все, что узнал о нем и о Лебедевой, то сегодня я уже не горел желанием делиться с начальником возникшими в отношении его подозрениями. Выспавшись и отдохнув, я стал осторожнее.
«Как знать, а вдруг Вьюгин — убийца, а его скорбь на похоронах — это просто умело разыгранный спектакль? Если убийца — он, то его разоблачение — это дело ближайших дней. Лучше всего мне вернуться в зрительный зал и оттуда понаблюдать за развитием пьесы. В ней, кстати, с каждым днем все больше участников. Впору программку попросить, чтобы не запутаться, кто с кем в каких отношениях состоит».
К вечеру и у Вьюгина изменилось настроение. Теперь это был не удрученный навалившимися невзгодами мужчина средних лет, в прострации рассматривающий дверь собственного кабинета, а уверенный в себе милицейский руководитель, способный постоять за себя и своих подчиненных.
Когда я вошел, Вьюгин разговаривал по телефону. Судя по самодовольной ухмылке, разговор доставлял ему удовольствие.
— Зря вы так, Василий Семенович. — Начальник райотдела жестом указал мне на место за приставным столиком. — Ноль два процента — это не минус, а самый настоящий плюс! На полугодие я добавлю еще чуток и выйду на полпроцента лучше прошлого года… А я-то тут при чем? Если Кировский отдел валит показатели, то пусть у Золотарева голова болит… Василий Семенович, только из уважения к вам! Завтра пожертвую на благо города три кражи, больше не могу… Нет, нет, откуда! Я по хулиганам сам процент не тяну… Алиментщика дам, но только одного.
— Город по апрелю месяцу показатели не вытягивает, — сказал Сергей Сергеевич, положив трубку. — А у нас-то еще резервы есть. Мы пока на коне. Ну, рассказывай, куда ты делся на похоронах и как тебя в КГБ занесло.
Стараясь не вдаваться в мелочные подробности, я рассказал Вьюгину об основных событиях вчерашнего дня и начала ночи.
— Значит, так, — выслушав меня, сказал он, — про Солженицина и порнографический рассказ — это туфта. Это они тебя так калибровали, настраивали на предстоящий разговор. Я не знаю, какими методиками они пользуются, но одно могу сказать тебе со стопроцентной точностью: никогда комитетчики своих дел при постороннем обсуждать не будут.
— А водитель?
— Если бы события не разворачивались так спонтанно, то я бы решил, что даже девчонки в коротких юбчонках появились не случайно. Комитетчики любят обстоятельные постановки, но тут им явно пришлось действовать по шаблону: водитель — замшелый ретроград, один из чекистов — словоохотливый балагур, второй — вдумчивый профессионал, видящий всех насквозь.
— А про «Ивана Денисовича»?
— Когда-то, говорят, этот рассказ был опубликован в журнале «Новый мир». Если бы Солженицын не ударился в антисоветскую деятельность, то об этом рассказике бы давно все забыли, и никто бы его не запрещал.
— Про нашего комсомольского вожака вы что думаете?
— Комсорг наш на стукача не тянет. Он обыкновенный болтун. Через таких, как он, комитетчики собирают сведения о происшествиях в отделе. Сортируют их по степени достоверности, а потом, в частных беседах, проверяют, какие события имели место, а какие оказались пустопорожней болтовней.
— Слишком хорошо они осведомлены обо всем.
— Ерунда! Это обычная тактика — ошеломить человека потоком информации и заставить его поверить во всемогущество КГБ. Возьми случай, когда к тебе пришла девка без юбки. Наверняка ведь все в общаге об этой шутке знают, ни для кого она не секрет. Слово за слово, слухи дошли до чекиста, курирующего хлебозаводы. Он сделал соответствующую отметку в литерном деле на ваше общежитие. Потом разговор с тобой. В нужный момент чекист ненавязчиво упоминает об этом случае, и у тебя складывается впечатление, что ему известно обо всех женщинах, с которыми ты крутишь шуры-муры. А ему на самом деле ничего не известно. Он такими приемами прощупывает тебя, готовит к вопросам, которые по-настоящему интересуют его. Плевать в КГБ хотели, с кем ты спишь. Их интересует общее настроение рабочего класса после прихода к власти Андропова. Ты думаешь, почему они цену на водку скинули? Заигрывают с пролетариатом, чтобы не получилось как в Польше.