Вернувшись с нагретым молоком, Инга покормила ребенка, переодела его и вернулась за стол.
— Давным-давно, — продолжила она, — я решила начать жизнь заново и приехала сюда, в город, где у меня был один-единственный, зато надежный, друг. Он свел меня с Вьюгиным. Я все откровенно рассказала Сергею Сергеевичу про себя и попросила помочь устроиться в новой жизни. Он познакомил меня с женой, та — с Валентиной Павловной. Журбина за один день решила все мои проблемы. Представь, меня не только взяли на работу без трудовой книжки и характеристики, меня в общежитие устроили без паспорта. Паспорт мне потом Вьюгин сделал. Вот такие, Андрюша, у Валентины Павловны связи были. Да что там были, она и сейчас в любой кабинет в облсовпрофе дверь ногой открывает. На любую базу, как к себе домой, заходит, любой дефицит достанет.
— «Мама с папой говорят, в жизни все решает блат», — процитировал я строку из популярного стишка.
— Блат — это и есть сама Валентина Павловна. Она все может. Надо было ей Ленке гостинку ордерную сделать, Валентина Павловна ходатайство от районо подготовила, в райисполком съездила, переговорила, с кем надо, и Лена, незамужняя, без детей, получила комнату со всеми удобствами. Была бы Ленка замужем или работала бы подольше, Журбина бы ей таким же макаром квартиру сделала. Для своих профсоюзные работники ничего не жалеют.
— А чего тогда Журбина тебе гостинку не пробила?
— Ты издеваешься? Сравнил меня и Ленку. Она у Валентины Павловны доверенным человеком была, а я за их гостями объедки на помойку выносила. Эту-то комнату дали, и то слава богу!
— Инга, судя по икре, у тебя тоже блат остался.
— Чего ты прицепился к этой икре? У меня любимый человек приезжает в командировку, я хочу его встретить по-человечески. — Она закурила, разлила еще по одной. — Отец моего ребенка работает в Кировском райисполкоме. Когда я его попрошу, он мне достает продукты. Правда, стоимость их потом из алиментов высчитывает. Скупердяй.
— А с ним ты как умудрилась познакомиться? — не подумавши, ляпнул я.
— Я что, не женщина, что ли? — дернулась Инга. — Или ты про это говоришь?
Она провела рукой у себя перед глазами.
— Знаешь поговорку: «Некрасивых женщин не бывает, бывает мало водки». В тот день, когда я с ним переспала, водки было достаточно.
— Ему — понятно, а ты… — Я замялся, не зная, как бы корректнее сформулировать вопрос.
— Ты хочешь спросить, на кой черт мне сдался обрюзгший женатый мужик? Тут все еще проще. Я за полста рублей с любым бы переспала. Даже с тобой. Даже сейчас.
— Я еще мало водки выпил, — огрызнулся я.
— Один-один. Ничья.
В комнате становилось жарко. Инга скинула блузку, осталась в облегающей майке. Бюстгальтера под майкой не было, но грудь ее я уже видел, так что своим стриптизом она меня не впечатлила.
— Не обращай на меня внимания, — сказала Инга примирительным тоном. — Меня иногда тянет покуражиться над тобой, поставить тебя на место. Когда еще я с настоящим ментом в кошки-мышки поиграю.
У Инги были темные, практически черные волосы ниже плеч, черные глаза, смуглая от природы кожа лица. На переносице проступали веснушки. Я никогда не думал, что у смуглых людей могут быть веснушки, но у нее были.
— Расскажи мне про «Изумрудный лес», что у вас там за контора была?
— Почему была, она и сейчас есть.
Ребенку стало скучно в кроватке. Он швырнул в нас маленький резиновый мячик, попал в пустую стопку.
— Не хулигань! — Инга взяла ребенка на руки. — Похож на меня?
— Маленькие дети не похожи ни на кого, они сами по себе.
— Ничего-то вы, мужики, в детях не понимаете. — Она вытряхнула из пачки сигарету, закурила.
— А ничего при нем курить?
— Пускай привыкает. Его ждет трудная судьба. Главное, чтобы по моим стопам не пошел.
— Инга, а за что ты в спецшколу попала?
— Мать свою убила.
— Серьезно?
— Конечно, серьезно. Она мне надоела до смерти, издевалась надо мной как хотела. Все своим собутыльникам меня предлагала за бутылку вермута или за папиросы. За ведро картошки как-то раз зимой отдала. Я подождала, когда наступит мой день рождения, и зарезала ее спящую.
— Тебе тринадцать лет было?
— Почти четырнадцать. Как раз тот возраст, когда начинаешь задумываться о дальнейшей жизни. У меня было два пути — либо подохнуть на этой свалке годам к тридцати, либо сбежать. Но просто так со свалки не убежишь. Если поймают и вернут назад, то забьют до смерти и захоронят в отвалах. Тогда я решила прикончить мамашу и сдаться милиции. Дождалась, пока подойдет мой день рождения, и за два дня до его наступления убила ее. Если бы еще недельку протянула, то огребла бы лет шесть зоны, а так три года в спецшколе — и на свободу!
— А брат твой, он как?
— Не знаю. Сидит, наверное. На свалке пройти через зону — это как в обычной жизни в армии отслужить… Давай сменим тему разговора. Тебе рассказать про «Изумрудный лес»?
Я кивнул в знак согласия.
— «Изумрудный лес» — это дом отдыха областного совета профсоюзов. В нем три жилых корпуса и общежитие для обслуживающего персонала. Два больших корпуса для всех отдыхающих, третий, маленький, — только для блатных. У Журбиной в нем был персональный номер люкс: две комнаты, санузел с ванной, телевизор, холодильник. В этом корпусе своя столовая, там готовят по специальному меню, к обеду подают бокал сухого вина. Ты пробовал когда-нибудь кетчуп? Я пробовала. Вкусная штука, с ним можно любую дрянь съесть.
— Что еще пробовала?
— Уху из стерляди, мидий в винном соусе, мясо всякое. Там ведь как: приходят отдыхающие в столовую, две ложки съели и пошли по номерам. Аристократы, мать их, все о фигуре заботятся! Икру не доедают, к вину иной раз вообще не притрагиваются. По обычаю, все не использованные продукты забирают повара и администраторы. А все, что осталось на столах, — это собственность обслуги. Придешь после праздника зал мыть — на два дня продуктов запасешься.
Она встала, переоделась у дверей в поношенный домашний халат.
— Там хорошо жилось! — продолжила Инга. — Работы немного, еды хватало, свободного времени полно. Я там книг перечитала целую библиотеку. Но если у наших гостей банкет, то тут держись! Пляски до утра, дым коромыслом, посуду перебьют, насвинячат — нам потом на целый день работы. Банкеты проводились только в нашем корпусе и только для наших гостей. В остальном доме отдыха никаких пьянок-гулянок. Спиртное можно купить только в баре с обеда и до восьми вечера. После одиннадцати отбой.
— А где Ленка работала?
— Вначале в общем корпусе администратором была. Потом к нам перешла.
На улице смеркалось. Инга уложила ребенка спать. Мы допили водку, подумали взять еще бутылку, но решили не злоупотреблять.
— Как-то раз Журбина вызвала меня к себе, — рассказывала Инга, — и стала подробно расспрашивать о спецшколе, о том, как я попала туда. И вот в тот момент, когда я призналась, что убила свою мать, у Валентины Павловны проскользнула легкая такая усмешка, едва заметная. Я на свалке видела один раз такую. Прибился как-то к нам бродяга и стал рассказывать нашему соседу дяде Вите, какой он в зоне крутой был. Тот слушал, слушал, усмехнулся и говорит: «Мне пятьдесят лет, из них я тридцать хозяину отдал, а ты мне заливать будешь, что по первой ходке в воровском углу спал?»
Она замолчала, рассматривая себя в оконном отражении.
— А что потом?
— Со мной или с бродягой? Меня Журбина после этого разговора перевела в маленький корпус, а бродягу мужики увели на отвал и закопали живьем, чтобы врал поменьше.
— Я вижу, у вас там с советской властью не очень.
— Какая советская власть на свалке, пошутил, что ли? Там все живут по своим законам: хибары строят где хотят, дети в школу не ходят, все поголовно промышляют стеклотарой да вторсырьем. Меня когда в спецшколу оформляли, то выяснили, что на меня нет свидетельства о рождении, а у матери никогда не было паспорта.
— А как же тогда тебе возраст определили?
— По справке из роддома.
— Журбина всегда так элегантно выглядит или специально для похорон принарядилась?
— Всегда. Она, пока не накрасится и себя в порядок не приведет, утром из своих покоев не выходила. Костюмчик на ней видел? Это ее персональный портной так обшивает. Деньги есть, почему бы их на себя не потратить? Если бы ты ближе к Журбиной подошел, то увидел бы, какие у нее руки гладкие. Уколы ставит, чтобы морщин на руках не было.
— Какие уколы, зачем? — удивился я.
— Ничего ты, Андрюша, в женщинах не понимаешь, а все туда же — опытного кобеля из себя строишь. У женщины, чтобы ты знал, в первую очередь стареет кожа на шее и на руках. На шею можно газовую косынку повязать, а вот руки ничем не скроешь — в перчатках же не будешь к гостям выходить. Чтобы у женщины на руках морщин не было, специальные уколы под кожу ставят.
— Да по Журбиной и так видно, что ей не тридцать лет. Зачем кожу на руках разглаживать, если лицо немолодое?
— Я же сказала, что ты ничего не понимаешь в женщинах. Хочется ей ухоженные руки иметь, что с того? Понятно, что за девочку ее никто не примет, но ты посмотри на ровесниц Валентины Павловны, многие из них так ухоженно выглядят?
— Инга, а что за плешивый мужик с ней на похоронах был, не муж ее?
Инга засмеялась.
— Ты пошутил насчет мужа? Это Валерик был. Даже не знаю, как его представить. Официально он оформлен сторожем в доме отдыха, а неофициально Валерик — водитель личной «Волги» Журбиной и ее самый доверенный человек. Что-то вроде ее персонального слуги и сожителя одновременно. Он у Валентины Павловны как ручная собачонка: знает свое место и живет не тявкая. Иногда на Журбину нападает блажь порезвиться с молодым пареньком из гостей, и она оставляет у себя мужика на ночь. Валерик воспринимает это как должное. Имеет над ним власть Валентина Павловна, имеет, и еще какую!
— Странные какие-то у них отношения…
— Странные, говоришь? — усмехнулась Инга. — А если бы все наоборот: и была бы не Валентина Павловна Журбина, а Валентин Павлович Журбин, тогда как, тогда все нормально бы было? Имел бы этот Валентин Журбин бессловесную жену и кучу любовниц, кутил бы с ними день и ночь, никого не стесняясь, и все бы нормально было? Мужчина — имеет право! Чушь все это! У кого власть и деньги, тот и устанавливает правила. Если бы Журбина была простой ткачихой или уборщицей в цехе, то ее бы все осуждали, а так — она вне критики. Веселая вдова, что с нее возьмешь! Как хочет, так живет.