— Васильевич, войди в мое положение! Врежь мне чем-нибудь по спине пару раз. В камере скажу, что вы со мной в «электрика» играли.
Соседи по кабинету встречали меня как триумфатора.
— Садись, Андрей Николаевич. — Матвеев показал на накрытый стол. — Уже второй раз на неделе я из-за тебя до дома не доезжаю. Но сегодня хоть толк был. Две мои кражи и грабеж пошли.
— У всех пошли, — разлил по стаканам водку Елькин. — Вьюгин нам премию пообещал.
— Мне тоже? — спросил я.
— А тебе-то за что? — удивились мужики. — Ты одну коляску раскрыл, остальное все наше!
— Всегда так. — У меня испортилось настроение. — А Вьюгин знает, что информацию о притоне я получил? Если бы не я, то вы бы Кота не зацепили.
— Андрюха, мы пошутили. — Матвеев поднял кружку с отломанной ручкой. — Всем премия будет. Ну что, мужики, вздрогнем?
Мы подняли стаканы и кружки, беззвучно сдвинули их, но донести до рта не успели. Дверь в кабинет распахнулась настежь. На пороге стоял белый, как лист ватмана, Зыбин.
— Пьете! — прохрипел он. — Все бы вам водку жрать…
Он замолк на полуслове. Вмиг обессилев, прислонился к косяку. На лбу его проступили капли пота, а губы приобрели синюшный оттенок, как у покойника.
«Так и до инфаркта недалеко, — подумал я. — Сейчас как грохнется на пол, и «Скорую» вызвать не успеем».
— Что случилось, Александр Петрович?
— Вьюгин застрелился, в своем кабинете лежит…
Глава 19Кровь на портрете
В высшей школе милиции судебную психиатрию преподавал доцент Салиевский, хороший мужик, приветливый, но, как все психиатры, сам немножечко странноватый. На семинарском занятии по теме «Суицид среди сотрудников милиции» Салиевский нарисовал на доске круг.
— Это стресс, — пояснил он, — состояние повышенного нервного напряжения психики человека, влекущее в качестве защитной реакции сиюминутные, противоречивые и зачастую необдуманные решения и поступки. Стресс преследует сотрудника милиции с первых и до последних дней его службы в милиции. Даже вы, курсанты, уже вкусили чувство постоянной тревоги и неуверенности в завтрашнем дне: не все из вас получат заветные лейтенантские погоны. Кого-то неминуемо отчислят и отправят домой, ждать повестки в армию.
Салиевский заштриховал центр круга.
— С каждым днем службы в милиции критическая масса стресса будет накапливаться. Как пар в паровом котле, стресс давит на психику человека и требует выхода наружу. Если условного «спускового клапана» в психике человека нет, то следует «психический взрыв» различной мощности, от неконтролируемого аффекта до простого психоза. В качестве спусковых клапанов, защищающих нас от стресса, выступают семья, хобби и алкоголь.
По контуру круга Салиевский сделал три разрыва.
— Алкоголь — это временная защита от стресса. Хобби, если только это не всепоглощающее увлечение, защита больше эфемерная, чем действенная. Остается семья: жена, дети, отчасти родители, братья и сестры. Здесь все зависит от внутрисемейных привязанностей, но, как правило, семья сотрудника милиции — это его жена. Сразу же вам скажу, жена — это стержень семьи, но если он попался гниловатый, то его следует заменить.
Салиевский свел вместе концы у двух разрывов по контуру круга.
— Представим ситуацию: алкоголь не помогает, хобби нет. Единственным спасительным клапаном у человека осталась семья. Что будет, если этот предохранительный клапан перестанет выполнять функции сброса избыточного нервного напряжения? — Он ликвидировал последний разрыв на рисунке.
В аудитории стояла тишина. Салиевский сел на свое место, по привычке полез за сигаретами, но вовремя спохватился.
— Стресс толкает человека на радикальные поступки. Оружие всегда под рукой. В какой-то момент человеку кажется, что из круга накопившихся проблем есть один выход — нажать на спусковой крючок и покончить со всеми бедами разом… Берегите себя, коллеги. Помните — жизнь дается один раз, второй попытки не будет.
…Труп Вьюгина полулежал в кресле за рабочим столом. Пистолет валялся рядом, на полу, у правой руки. Стрелял Сергей Сергеевич, уперев ствол себе под челюсть. Брызги крови с пробитой головы Вьюгина густо окропили портрет Дзержинского на стене, превратив его из Железного Феликса в Феликса Кровавого.
«Реставрация головы — двадцать рублей, — невольно подумал я, увидев труп начальника. — Это самоубийство. Без вариантов. Это он сам себя. Но это не стресс, это что угодно, только не уход от действительности в вечное блаженство».
Выстрел в кабинете Вьюгина первым услышал следователь Федоров. Не решаясь войти один, он позвал на этаж дежурного по РОВД. Обнаружив начальника мертвым, они бросились к Зыбину. Александр Петрович в их присутствии, ничего не трогая, осмотрел кабинет, велел дежурному доложить о происшествии в областное УВД и, хватаясь за сердце, пошел к нам, где начавшийся сердечный приступ свалил его с ног.
Узнав новость, я и Матвеев, не сговариваясь, оставили Зыбина на попечение коллег и пошли к Вьюгину.
У дверей в кабинет начальника РОВД толпились сотрудники, по разным причинам оказавшиеся ночью в райотделе. Серега рыкнул на них, и всех как ветром сдуло — разошлись по этажам обсуждать невиданное происшествие.
Я и Матвеев подошли к Вьюгину. На рабочем столе у начальника райотдела лежал конверт, подписанный «Лаптеву».
— Чего смотришь, бери! — Матвеев обернулся, убедился, что в дверях никого нет. — Сейчас сюда сам знаешь сколько народу понаедет, хоть святых выноси.
Я спрятал конверт в карман.
— Андрюха, ты в последнее время с Сергеевичем тесно общался… Может быть, ты объяснишь…
Я вытащил конверт, протянул его Матвееву.
— На, прочитаешь, потом мне отдашь.
В коридоре раздались голоса направляющихся к нам людей. Я оставил письмо себе и отошел от стола, Матвеев остался на месте.
Первым в кабинет не вошел, а ворвался Николаенко. Едва глянув на труп, он воскликнул:
— Успел-таки, сукин сын! Кто же тебе, падла, стуканул, что мы едем?
За ним вошел уже знакомый мне сотрудник КГБ, опрашивавший меня после истории с долларами. Следом еще несколько офицеров милиции и непонятных личностей в штатском.
Я бочком-бочком двинулся к выходу, но Николаенко заметил меня.
— Лаптев, скажи мне, в этом городе что-нибудь происходит без твоего участия? Какого черта ты здесь делаешь? А ты чего здесь встал? — переключился он на Матвеева.
Серега до сообщения о самоубийстве Вьюгина успел «принять на грудь». Открой он рот, и Николаенко порвет его в клочья, как Мелкумяна. Спасая товарища, я принял удар на себя.
— Товарищ полковник! — Я, как бы случайно, зацепился ногой за стул и упал к ногам майора из областного управления. На произведенный мной грохот все обернулись. Матвеев, пятясь назад, отошел от Николаенко на безопасное расстояние и выскользнул из кабинета.
— Да пошел он на хрен, этот Лаптев! — вмешался чекист. — Иди отсюда, не мешай нам работать.
Я по тускло освещенным коридорам райотдела вернулся к себе. Зыбина уже увезли на нашей дежурке в больницу, «Скорую» дожидаться не стали. Инспектора, узнав о приезде начальства из областного УВД, спешно разошлись по домам. Остался один Матвеев. Я достал конверт, вынул из него лист бумаги, развернул, прочитал, передал Сергею.
— «Я не убивал ее», — вслух прочитал он, перевернул лист, посмотрел на оборотную сторону. — Все, что ли? Это он про кого пишет, про ту бабу, на похоронах которой тебя с долларами загребли?
— Арестовали меня в другом месте, но пишет он про нее, про Лену Лебедеву.
— Андрюха, ты слышал, что Николаенко сказал? — Он вернул мне письмо.
— Я не только слышал, я еще и видел. Мужик, который зашел следом за Николаенко, из КГБ. Он допрашивал меня той ночью, когда ты за мной приехал.
— Да знаю я его. Это наш куратор от КГБ. Сдается мне, они арестовывать Сергеевича приехали. Если он пишет про вашу знакомую в прощальном письме, то его что, за ее убийство хотели притянуть?
— Серега, сейчас дело прошлое, но Вьюгин был у нее непосредственно перед убийством. Есть показания свидетелей, как он входил в ее подъезд. В квартире остались его окурки, наверняка на журнальном столике полно его следов пальцев рук. От факта своего пребывания у Лебедевой он не отвертится.
— Уже отвертелся. Скажи, на кой черт стреляться, если можно сделать ноги? Я бы на его месте сквозанул по стране советской, хрен бы меня кто нашел.
— Не говори ерунду! Ты же сыщик, ты сам прекрасно знаешь, что на нелегальном положении долго не протянешь. Рано или поздно тебя все равно найдут.
— Ничего подобного! Есть отдаленные леспромхозы, прииски, рыболовецкие артели, где можно без паспорта прожить пару лет, а там, когда все утрясется, позабудется, можно будет сделать попытку выйти в люди. Паспорт украл у кого-нибудь подходящего по возрасту да живи под его именем. Я знаю одну историю, как мужик дезертировал с войны и потом до самой смерти жил по чужим документам.
— Я таких историй знаю не меньше твоего, но скажи, каково это — жить в постоянном ожидании стука в дверь? И потом, он был начальник милиции, почтенный уважаемый человек, а станет беглецом без роду и племени? А жена его, а дети?
— У них с Дашкой не было детей. Как-то, года три назад, мы выпивали вместе, на Сергеевича накатило откровение, и он мне говорит, мол, сколько Дашка ни лечится, все равно забеременеть не может. У него, как у Ленина, в жене проблема. Я бы на его месте… — Матвеев замолчал на полуслове.
В коридоре послышались чужие голоса.
— Сегодня ночью я Солонкину Надьку в отделе видел, — сказал я. — Она, похоже, нас усиливает. Серега, ее кабинет на первом этаже, он ни от входа, ни с дежурки не просматривается.
Матвеев позвонил.
— Надюха, это я. Если бы ты знала, солнце мое, как я рад тебя слышать! Надя, ты открой окно, сама выйди из кабинета и встань на стреме… Надя, ты видишь, какая жизнь настала: из родного РОВД приходится через окно удирать. Областники, мать их! Повяжут с перегаром…