Только тут я понял, куда он тычет пальцем.
— Эдик, — стараясь сохранять спокойствие, сказал я, — тебе не мерещится. У нее шесть пальцев на левой руке. Шесть! Два мизинца.
Мелкумян схватился за лицо, прикрыв ладонью рот, дернулся всем телом, еле сдерживая подступившую к горлу рвоту.
— Эдик! — крикнул я. — Не вздумай здесь блевать, беги в ванную!
Напарник забежал в туалет и на несколько минут вышел из строя.
Я, стараясь ничего не упустить из виду, пошел по периметру комнаты.
Первое, что мне бросилось в глаза, была фотография на журнальном столике. Не мешкая ни секунды, я спрятал фотографию во внутренний карман кителя.
На этом же журнальном столике стояли телефон и пепельница, полная окурков. На лицевой панели телефона — табличка с его номером. Номер, естественно, тот, что вчера оставила Лебедева. В пепельнице было пять окурков: два — сигарет «БТ», остальные — «Родопи». Спичек в пепельнице было тоже две. Значит, человек, куривший «Родопи», прикуривал от зажигалки или прятал обгоревшие спички обратно в коробок (у меня брат так делает).
К выходу напарника из туалета я осмотрел первую комнату, гостиную, но больше ничего заслуживающего внимания не нашел.
— Ты, это, — Мелкумян рукавом кителя отер рот, — не топчись здесь. Здесь же место происшествия, следы затопчешь.
— Эдик, — воскликнул я, — да ты минуту назад собирался покойницу облевать, а мне сейчас прописные истины толковать взялся? Иди, звони в управление. У нас ЧП! Беги, объявляй тревогу, а я тут останусь, охранять.
После его ухода я бегло осмотрел вторую комнату и кухню. Ничего интересного.
«Теперь прикинем, что к чему. — Я обошел труп, встал в проеме между крохотной прихожей и залом. — Лебедева открыла входную дверь и побежала в дальнюю комнату. Убийца выстрелил ей в спину. Она упала. Он подошел и выстрелил ей в голову. Прошел мимо журнального столика с фотографией и вышел из квартиры».
Я вернулся к трупу. Встал примерно в то место, откуда стреляли Лебедевой в голову, развернулся и пошел к двери. Вывод: если убийца разворачивался через правое плечо, то он бы не заметил фотографию на столике, она бы оставалась у него сбоку, вне поля зрения.
В абсолютной тишине зазвонил телефон. Я вздрогнул от неожиданности. Все-таки неприятно находиться вдвоем с трупом в пустой квартире. Волей-неволей сердце сжимается от любых посторонних звуков, а тут — телефон!
«Я вчера звонил Лебедевой на этот телефон. Интересно, сохранился ли мой звонок на ГТС? Если да, то мне придется как-то объяснять, о чем я хотел поговорить с ней накануне ее убийства… Брать трубку или нет?»
Звонки прекратились.
— Андрей, ты гильзы не искал? — спросил вернувшийся в квартиру Мелкумян.
— Какие гильзы? Я тут стоял, у дверей. Никуда не проходил, ничего не трогал.
— Андрей, скажи мне, только честно, откуда ты знал, что у нее шесть пальцев? — очухавшийся после очищения желудка Мелкумян стал чрезмерно подозрительным.
— Эдик, у тебя сегодня мозги не работают? Ты наклонись и посчитай, сколько у нее пальцев на руке.
— Не надо врать! — взвизгнул он. — Ты сразу же сказал, что у нее шесть пальцев на левой руке, а не на обеих руках. Правую руку у нее не видно, но ты-то знал, что с ней все в порядке. Откуда?
В подъезде хлопнула входная дверь, сразу же стало шумно. К нам поднимались по лестнице несколько человек.
— Сейчас начнется! — успокоился Мелкумян. — Сейчас сюда приедут все на свете, кому сегодня делать нечего.
Первым в квартиру вошел высокий широкоплечий мужчина лет примерно пятидесяти, лысоватый, кареглазый, с тяжелой нижней челюстью. Полковник Николаенко. Я сегодня мельком видел его в областном УВД.
— Что здесь случилось? — Николаенко по-хозяйски прошел к убитой, наклонился и в ужасе отпрянул.
«Ого! — мелькнула мысль. — Он ожидал здесь увидеть кого угодно, только не Лену Лебедеву!»
Медленно выпрямившись, не поворачиваясь к нам лицом, полковник достал из заднего кармана брюк носовой платок, неспешно отер пот со лба.
— Личность убитой не устанавливали? — спросил он спокойным ровным голосом.
— Вот он откуда-то ее знает, — сказал Мелкумян.
— Кто он? — развернулся к нам Николаенко.
— Я, товарищ полковник. Я учился с ней в одном классе.
В квартире повисла неловкая пауза.
«Началось! — невесело подумал я. — Все в точности как было в моих кошмарных снах: я и Николаенко встречаемся у трупа изувеченной девушки».
— Давно вы вместе учились? — спросил Николаенко.
— Мы окончили десять классов в 1978 году. После школы я уехал учиться в другой город и больше ее не видел.
О том, что я встречался с Лебедевой летом 1979 года, я умолчал. Что было тем летом, касалось только меня и ее, и я не собирался посвящать посторонних в наши отношения. Мы одноклассники — для всех этого будет достаточно.
— Вы не виделись почти пять лет, но ты с первого взгляда опознал ее? — подозрительно прищурившись, спросил полковник. — Да на ней лица нет, все кровью залито.
— Я не ее узнал. Ее руку.
Николаенко кивнул в знак согласия, а я подумал:
«Дурак ты, полковник! Если ты ломаешь перед нами комедию, что видишь Лебедеву в первый раз, то почему ты не обернулся, не посмотрел, о чем я говорю? Мало ли что у покойницы может быть с рукой? Может, у нее всего три пальца, а не шесть?»
— А что здесь за запах такой стоит, перегарный? — принюхался Николаенко. — Мелкумян, а ну-ка, иди сюда! Дыхни.
— Да я, товарищ полковник… — залепетал напарник.
— Мелкумян, я отстраняю тебя от дежурства! — отчеканил Николаенко. — Иди в управление и напиши объяснение, как ты посмел явиться на дежурство в пьяном виде. Все! Пошел вон отсюда, алкаш! Разбираться с тобой мы будем на кадровой комиссии.
«Держал бы Эдик язык за зубами, Николаенко бы не тронул его, — подумал я. — Теперь, если Мелкумян кому-то станет рассказывать, что Николаенко неадекватно вел себя у трупа, то все сочтут, что он оговаривает полковника. Мстит ему за отстранение от дежурства».
В квартиру постепенно стали приходить все новые и новые лица: начальник милиции Центрального района, прокурор района, заместитель начальника областного УВД, прокурор области, судебно-медицинский эксперт, следователь прокуратуры, инспектора уголовного розыска, участковый, понятые. Появились даже сотрудники КГБ в штатском. Еще бы! Убийство, совершенное с применением огнестрельного оружия, в ста мерах от улицы, где проходит демонстрация, — это не бытовая «мокруха». Это чрезвычайное происшествие, возможно, посягающее на государственную безопасность. Это вызов всему советскому обществу и всей правоохранительной системе в целом.
Пока высокое начальство осматривало место происшествия и обменивалось мнениями, Николаенко вывел меня в подъезд и подробно расспросил о Лебедевой.
Я рассказал полковнику только то, что хотел: я и Лена Лебедева учились в одном классе средней школы № 35, расположенной в Октябрьском районе города. После окончания школы я ее не видел, где работала — не знаю. Как оказалась в квартире в центре города и кому принадлежит эта квартира — понятия не имею.
— Я тоже где-то ее видел, — сказал Николаенко, морща лоб. — По-моему, я встречал ее в обкоме профсоюзов. Или в горкоме? Где-то там… Хорошо, Лаптев, я тебя понял. Сейчас иди к подъезду, я тут определюсь и дам вам задание.
Задание, полученное мной и группой инспекторов ОУР Центрального района, было обычным — совершить поквартирный обход дома, опросить жильцов: кто что видел, кто что слышал. Мне достался первый подъезд.
Из двадцати квартир в подъезде жильцы были только в трех. Ничего не поделать, праздник, все еще на демонстрации. В двух квартирах мне открыли дети дошкольного возраста, в третьей — низенькая, полная, аккуратно одетая старушка. Волосы ее были убраны назад полукруглым гибким гребнем. Ни в одном магазине я не видел в продаже таких гребней, но у каждой уважающей себя старушки он был.
Запах в квартире свидетельницы был отвратительнейший! Вдохнув его, я почувствовал, как желудок непроизвольно сжался в спазме, грозя выплеснуть содержимое наружу. Запах застоявшейся кошачьей мочи, перемешанный с «ароматом» жаренной на комбижире картошки и вареной салаки — это химическое оружие, такое же ядовитое, как горчичный газ иприт.
Взглянув на двух трущихся о ноги хозяйки котов, я понял, с чего надо начинать разговор.
— У меня тоже дома есть кот, — соврал я.
Старушка расплылась в улыбке. Пригласила меня на кухню. Контакт был установлен.
— Сама-то я ничего не могла видеть, у меня окна на детский сад выходят. — Старушка все порывалась напоить меня чаем, а я вежливо отказывался. — А вот двоюродная моя сестра Полина, она в доме напротив живет, она точно все видела. Она, сестра моя, целый день-деньской в окно глазеет да глупые стишки пишет. Но тебе она ничего рассказывать не станет. Она крепко на советскую власть обижена — в сталинские времена больше десяти лет по политической статье в лагере просидела.
Закончив обход подъезда, я по собственной инициативе пошел к Полине Александровне.
Бывшая узница сталинских лагерей встретила меня неласково.
— От тебя, мент, парашей пахнет, — сказала она вместо приветствия. — Это ты у сестры моей, крысы подзаборной, побывал? Признавайся, она тебя ко мне подослала?
— Полина Александровна, я пришел к вам как к специалисту, проконсультироваться.
— Чего, чего? — опешила старушка. — Ты меня ни с кем не путаешь?
— Я пришел к вам поговорить по одному конфиденциальному делу. Вы впустите меня или мы будем в дверях разговаривать? У вас соседи не любопытные? А то уже, поди, стоят под дверями, подслушивают.
Старуха неохотно разрешила мне войти.
— Полина Александровна, что означает у молодой женщины наколка в виде силуэта ящерицы?
— «Хрен догонишь, хрен возьмешь, а догонишь — хвост оставлю!» — не задумываясь сказала она.
— Вот черт, как я сам не догадался!
— Ты про наколку где-то слышал или женщину с такой татуировкой видел? Если женщину видел, то держись от нее подальше, а то обворует. — Старушке явно льстило, что я, офицер милиции, пришел к ней за советом. — И не вздумай на ней жениться, — поучала старуха, — это тебя до добра не доведет.