тделения Союза писателей, где ему, как человеку новому, да еще и журналисту, нашептывали: «Буранов такой жополиз, бездарность, но каждый год свою книгу в издательство проталкивает». Сам Буранов ему говорил: «Ты не верь тут никому, особенно Брыскиной, она такая сука…»
И он не верил, и думал, что писатели другими быть не могут. Это изначально ущербные люди, они больны манией величия. Они пытаются поведать людям истину, какой не было ранее. Более того, они самонадеянно поучают людей, восславляют прекрасное, будучи развратными, подлыми, как бывает подл и вороват опустившийся житель трущобного поселка…
На заседании обсуждали организацию предстоящей художественной выставки народов крайнего Севера. Малявин заснял несколько общих планов, крупно президиум. С краю сидела женщина — искусствовед Ольга Нарецкая, на удивление красивая женщина, красивая игрой своего лица, губ, глаз, переменчивостью оттенков, когда слушает других, подперев кулачком щеку. Она заговорила о произведениях местных художников, о неизгладимой похожести многих работ, а потом для примера назвала лучшие картины Рокуэлла Кента с чертами символизма, приближенные к мистической фантастике Уильяма Блейка, и сразу краски лица заиграли, как у влюбленной девушки. Он смотрел и не мог насмотреться. Маленькая родинка над краем верхней губы, когда она говорила, не портила, наоборот, придавала дополнительный шарм, сексуальность, особенно при влажном проблеске белоснежных зубов, оттененных розовым язычком.
Кто такой Блейк, Малявин не знал, зато картинами Кента восхищался, о чем и хотел сказать Ольге Нарецкой после заседания. Когда подошел ближе, женщина строго посмотрела:
— Молодой человек, не тыкайте в меня объективом. Я не фотомодель.
Иван погасил улыбку, на миг растерялся…
— Фотомодели — пустышки, а вы единственный луч света на этом празднике пустословия.
— Похоже, вы романтик. Пишите стихи про любовь, а потом соблазняете ими молодых девушек.
Он рассмеялся по-настоящему весело, и это спасло диалог от взаимных колкостей.
— Нет, я просто сделаю хороший фотопортрет и подарю в знак уважения к вам и Рокуэллу Кенту.
С портретом не заладилось, из множества кадров ни один не передавал очаровательную красоту женщины, увлеченной своим монологом о любимом художнике. Лучшую фотографию большого формата на фоне нежно-розового паспарту Малявин вставил в багетную рамку и с этим пришел в выставочный зал на улице Свердлова, где работала Ольга Нарецкая.
— О, да вы неплохой фотограф…
— Олечка, да это просто восхитительный портрет! — тут же взялась нахваливать одна из сотрудниц. — А как изящно оформлен.
Малявин напросился на чай, не понимая, зачем это всё нужно, его несло по реке, словно лодку без весел. При первой же встрече она сказала, что у нее дочь, а муж в бегах, при этом пристально посмотрела, вглядываясь в лицо, а он не дрогнул, он ответил: это хорошо, это лучше, чем никого.
Да разве ж так важно, что дочь… В те дни, месяцы, он еще не понимал: мало полюбить женщину, не сетуя на трудности быта, скандалы, неизбежные при разнице в возрасте почти в пять лет, нужно еще уметь обладать ею, удовлетворяя каждый плотский каприз, что у него не очень-то получалось в постели, как ей хотелось, из-за чего она обижалась, стараясь не показать этого, вместо того, чтобы пояснить, сказать: не торопись, дыши глубже и всё прочее, что делает близость сокровенной и при этом восхитительной.
С шестилетней Оксанкой Иван быстро сдружился, помогая ей узнавать буквы, и вскоре завоевал авторитет тем, что мог в пять минут нарисовать маленький шарж или вид из окна с такими знакомыми и одновременно необычными сопками с антенной ретранслятора на вершине. Родители жили в Саратове, и Ольга туда каждый год летала. Осенью полетели втроем, словно бы на смотрины. Отец Ольги — заслуженный энергетик и большой местный начальник, оказался мужчиной разумным. Принял радушно и ни слова о разнице в возрасте, планах на предстоящую жизнь.
Ходили купаться на Волгу, гуляли по городу, бывшему когда-то красивым губернским центром с лучшим в Поволжье драматическим театром, но который теперь стал захудалым провинциальным городком с разбитыми дорогами и тротуарами, с нелепыми кичливыми памятниками то Ульянову-Ленину, то Столыпину, то крокодилу Гене. Шашлычили во дворе частного дома, построенного отцом Ольги с размахом, в расчете на большую семью. Все внешне казалось праздничным, трудности преодолимыми, но временами наползала мысль, словно хмарная туча на небо: беглый муж Ольги может появиться в любой час и сказать — ты кто такой, это моя дочь! С таким ощущением неполноценности жить вместе становилось все труднее и труднее.
После мелочных ссор, одна из них возникла из-за подгоревшей яичницы, Малявин уехал с вещами в свою холостяцкую квартиру, чтобы забыть Нарецкую навсегда. Но через неделю Ольга приехала с извинениями, сказала: «Я не могу без тебя… — чего ранее никогда не говорила, как и слов о любви. — Мне страшно, а все же попробую родить тебе сына».
Получился фантастический вечер с зажженной стеариновой свечкой в граненом стакане, когда все получается, а потом кажется, что нет больше плотских желаний, но стоит прикоснуться к шелковистой коже, бугристым соскам, тело вновь наполняется неведомой силой, чтобы снова взаимно ласкаться до изнеможения, до страстного выдоха: «Ох, как же мне хорошо». После чего поцелуй самый сладкий, будто глоток родниковой воды в жаркий полдень. И ощущение, что так теперь будет всегда…
Глава 5. Гилюй-река
Аркадий Цукан готовился к отъезду на материк, в кармане лежал билет на авиарейс до Москвы. Неожиданно дозвонилась Мария Осипова из Анапы и сразу с упреком, где тебя носит, который раз уж звоню, звоню по межгороду. Стала рассказывать, что море теплое-претеплое, а куст винограда «Лорд» весь усыпан крупными гроздьями, пришлось делать опору, зато куст белых роз у ограды засох без ухода, а соседка обещала его поливать… Он отвечал невпопад про сборы в дорогу, про колымскую осень с запахом снега. Тревога не отпускала. Озоевских бойцов продержали в изоляторе только несколько дней и выпустили на свободу по настоянию заместителя областного прокурора с формулировкой: нет состава преступления. Скупку золота вели законно на основании доверенности от банка «Восток». Доказать связь с чеченскими боевиками ФСБ не удалось. Избитые старатели в Ягоднинском районе отказались от своих показаний в суде. Подрыв артельной техники в Сусуманском районе следственному управлению доказать не удалось, да, похоже, не очень-то и старались.
Он проехался на уазике по всем участкам, прощаясь с рабочими, давал последние наставления сыну, стараясь не замечать ироничной ухмылки и готового сорваться выкрика: да знаю, знаю, ты уже говорил мне об этом. Попросил собрать правление артели. С Журавлевым и Никишовым уже обсуждал переезд в Амурскую область на новый лицензионный участок, которой удалось выиграть по конкурсу.
Пошучивая и поддразнивая друг друга, артельщики собрались в конторе, принадлежавшей ранее прииску «Омчук», где успели в трех комнатах сделать незатейливый ремонт. Цукан кратко оповестил всех, что уже тщательно спланировали переезд. Теперь надо продумать маневр, чтобы это не походило на бегство. Полученная прибыль этого года в сто тридцать миллионов рублей позволяет задействовать при необходимости вертолетную технику.
— По деньгам в первый сезон сильно потеряем? — первым делом спросил Игорь Зюзяев.
— Обживаться всегда тяжело на новом месте, но я твердо гарантирую хорошую дóбычу. На карт-плане обозначен «столб» — выход рудного золота, шлиховое золото вдоль ручья Удачливый до полста граммов на куб, как в давние времена на Игумене. Я лично брал пробы. В полевых дневниках геолога Алонина дан краткий анализ месторождения.
Цукан нацепил очки и зачитал: «Жильная порода представлена кварцем, кальцитом, полевым шпатом, с включениями пирита, магнитного и мышьяковистого колчедана. Мощность ее, при четковидном характере залегания, колеблется от десятков сантиметров до 1,8 м, в среднем — 0,7 м. Рудная масса содержит множество крупных, видимых золотин и сростков. Золото в жилах распределено крайне неравномерно, располагаясь отдельными рудными столбами». Поднял голову от листа с записями.
— Я думаю, большинству это понятно. И вот еще фрагмент из дневника: отдельные косы реки Дялтула отрабатывались рабочими, и содержание золота достигало пятьдесят пять граммов на метр в кубе. Работали летом по руслу паромами и по косам бутарами, а зимой по руслу — ямами на проморозку. В двух местах обнаружены, так называемые, «красивые пески», когда золото связано с сульфидами, в этих гнездах попадались самородки от десяти до семисот граммов.
Старатели загомонили, восторга своего не скрывая.
— Прошу всех держать язык за зубами. Это очень серьезно.
— Федорыч, предателя задушу собственными руками! — взрывник Трехов вскинул вверх пудовую гирьку своего кулака и пристально посмотрел на Зюзяева.
— Да ты что, Динамит! Я только уточнить хотел. Мы девять сезонов вместе отпахали. Я что — себе враг?
— Пахальщик выискался. Прыгаешь со своей сваркой по участкам. Гляди, попадешь под толовую шашку…
Они могли бы долго еще препираться, как это было не раз, но Цукан остановил крикунов, сказал, что надежность каждого проверена в деле за много лет совместной работы.
— Я честно доложил о предстоящих плана и надеюсь на каждого из вас в предстоящий сезон вместе с Иваном.
Ему хотелось сказать что-то душевное, а фразы получались скучные, трафаретные, как на собрании в клубе. Прощаясь, он простецки обнял каждого из них, пожамкал натруженные ладони и ушел в одного собираться в предстоящий отъезд.
Не спалось. Почему-то вспомнил тот давний сплав по рекам на плоту, сначала по мелкому притоку Дялтула, где делал промеры шестом, помечал сложные перекаты в блокноте, но когда вкатились в бурливый Гилюй, то закрутило как щепку, плот застревал, его било о камни, в прижимах