тильню, и дело пошло лучше. Рыбу варил, парил, запекал с диким луком, которого натаскал впрок. Терпеть можно. Одна беда, без соли рыба быстро приелась, и вскоре Цукан хлебал только густую юшку и думал, думал напряженно, как жить дальше и что предпринять. Он облазил окрестности в радиусе около десяти километров. Идти по тайге с ветровалами, да по мшаникам и заболоченными низинам на костылях невозможно. Уйти одному можно, но парень погибнет тут в одного. Он и так скис окончательно.
— Да не могу я это есть без соли! — жаловался Виктор, откладывая кусок рыбы. Попил компот из листьев смородины и прошлогодней брусники, скривился: ну и кислятина!
— Ешь, парень. У тебя фамилия-то лесная — Осинкин. Значит, не пропадешь.
Убрел Витя, опираясь на костыли, к речке. Сидит на валуне, ворошит речную гальку. А речка, гудевшая месяц назад талой водой, превратилась в жалкий ручей, по которому даже на плоту не пробраться. Цукан понимал, время упущено. Оставалось надеяться на обильные затяжные дожди, готовить впрок рыбу и ягоду, сушить грибы. А еще из куска брезента и с помощью все той же спасительной лески он принялся ладить сумку-рюкзак с лямками от пассажирских кресел. Постепенно втянул в эту работу Виктора, убедил, что ему тоже нужен рюкзак, что как только прибудет вода, они поплывут вниз по ручью, он их выведет к большой воде, а уж там непременно найдется человеческое жилье.
Цукан собирал в ложбине грибы и столкнулся с медведем. Тот или не тот, что убегал с опаленной шерстью, но медведь зарычал и присел на задние лапы. Цукан, глядя в разинутую пасть, сделал несколько шагов назад и уперся спиной в ствол дерева. Ухватился за свисавшую ветку, словно гимнаст, в два маха кинул тело наверх, подтянулся, ухватился за ствол. Медведь обошел вокруг дерева, словно примеривался, с какой стороны начать восхождение. Встал на задние лапы и с грозным ревом стал драть кору когтями. Береза затрепетала так, что с нее посыпались сухие ветки.
Цукан набрал в грудь воздуха и со страху заблажил, закричал матерщину, понося медведя и всю эту житуху. Медведь опустился на четыре конечности. Не полезет на дерево, понял Цукан и, окончательно осмелев, обломал ветку, взялся стучать по стволу, кидать вниз сухие ветки. Медведь отскочил в кустарник, а потом, разбрызгивая воду, зарысил через ручей к противоположному берегу.
Дождь шел четвертые сутки с небольшими перерывами. Недавно ручей можно было перебрести по камням, не замочив штанов, а теперь по нему катился мутный поток. Плетеная изгородь не устояла, ночью ее сорвало и унесло вместе с вершами прибывающей водой.
Резиновый спасательный плот стоял наготове, рюкзаки упакованы, спички тщательно замотаны в пленку: одна коробка в рюкзаке, другая на груди. Едва проглянуло меж туч голубое небо, полезли по мокрому склону к реке. Виктор тренировался прыгать по берегу на костылях, но на мокром крупном галечнике палки вели себя непредсказуемо, скользили, он падал, стараясь не зацепить больную ногу. Ушибался, но не стонал, не плакал, как это случалось первые дни. Вот и теперь он завалился на правый бок у кромки воды.
Цукан помог ему подняться.
— Так мы много не пройдем по тайге.
— Не бросай меня. Я буду стараться…
Виктор уцепился за рукав куртки, решил, что сейчас Аркадий Федорович скажет, оставайся здесь, Витька, и уплывет один.
Поймал умоляющий взгляд на бледном бескровном лице.
— Эх, Витька! Горе ты хреново… Скоро отчалим. Мысль возникла дельная.
Цукан нарезал ремней от пассажирских кресел, смастерил съемный протез. На культю его крепить нельзя, а вот под коленный сустав — это вполне. Несколько раз примерял, регулировал застежки. Пояснил, что пережимать сильно нельзя,
чтоб кровь в культе не застаивалась. Витька попрыгал, попрыгал по склону и сразу повеселел, не уставая нахваливать Федорыча.
— Да я теперь, знаешь, как попру!
С утра пораньше Цукан привязал к плотику рюкзаки, закрепил длинный фал с множеством узлов, чтобы веревка в руках не скользила. Окинул взглядом склон сопки с останками самолета, шалаш, кострище, тяжко вздохнул, выговорил привычно: «Всё будет абгемахт, Витька! Ты крепче держись за плот, если ударит об камни».
Поначалу Цукан пытался править шестом, стараясь вытолкнуть плот на середину, и вскоре понял, что это пустое занятие. Плот временами крутило, словно волчок, а когда наскакивали на валуны, невидимые в мутной воде, то плотик кренился, вода захлестывала их самих и поклажу. Вскоре вымокли полностью. Пытаясь обойти огромный валун, Цукан сломал шест и оказался в воде. Воды было немного, чуть выше колена. Он за веревку подтянул плот к себе, выбрел на берег. Виктор лежал на пузе, подогнув под себя ноги.
— Чуть не перевернулись, — выговорил он, подрагивая синими губами.
— Камней много. Нам бы еще километров двадцать отмахать, а там будем греться.
Вскоре очередной камень вздыбил плотик, оба оказались в воде. Цукан с километр бежал по отмели, волоча за собой плотик.
— Тут мелко. Карабкайся к берегу! — кричал истошно Виктору, а он словно не слышал, суматошно молотил на стремнине руками, и поток тащил его по камням вниз.
Настиг барахтающегося у берега парня, вздернул вверх за воротник, помогая подняться.
— Я ж тебе объяснял! Ты сразу на здоровую ногу опирайся!
— Испугался. Думал тут глубоко.
— Да уж, конь яйца не замочит. А ты — глубоко. Будем кострить и сушиться.
Вода посветлела и заметно спала. Плот постоянно застревал в камнях, и Цукан, словно бурлак, тащил его по отмелям на веревке. Поваленные деревья местами перегораживали ручей, приходилось тащить плот и рюкзаки берегом. Витька прыгал на протезе, опираясь на посошок, старался не отставать, но быстро выдыхался и смотрел, молча с испугом в удаляющуюся спину Цукана, который в свои шестьдесят лет пер сквозь заросли кустарника с грузом на спине, как молодой лось. Останавливался передохнуть, и тут же начинали вокруг головы облаком клубиться, барражировать крупные мухи — слепни. К вечеру лицо распухло от многочисленных укусов, протез натер ногу до крови.
Похлебали горячее варево из копченой рыбы с зеленью. Цукан никогда не предполагал, что еда без соли становится со временем настолько противной, что организм горючими слезами заливается, а сделать ничего нельзя. Поднялся на одну из возвышенностей. Петлистый ручей убегал на юго-восток, и там, вдалеке, не проглядывало ничего, что могло бы хоть как-то напоминать о присутствии человека.
На одном из перекатов плот сдулся и затонул вместе с рюкзаками. Камни продрали днище. Идти с грузом стало вдвойне тяжело. Дорогу перегородила небольшая речушка. Здесь, у слияния двух мелких рек или ручьев, на длинном продолговатом уступе стояло ветхое зимовье. По всем признакам его не посещали лет двадцать, мелкие грызуны поточили в прах все припасы, которые обычно оставляют охотники. Цукан без устали шарил в полутьме возле печки, на полу, смахивая застарелую паутину. Нашел два стеариновых огарка, меховая подстилка на лежаке рассыпалась в пыль, выбросил ее через дверь, которая кособочилась на ременных петлях. Очаг примитивный из камня по-черному, дым уходит через отверстие в потолке. Оглядывая потолок, заметил на сосновой балке тряпичный мешочек. Он почти не сомневался,
но все же лизнул окаменелый голыш.
— Витька, я соль нашел!
Парень, придремавший от усталости прямо на берегу, вскинул голову, приподнялся и на четвереньках пополз к домику. «Федорыч, дай лизнуть». Ему казалось, что ничего вкуснее не было в его жизни, чем эта кроха соли, которую отгрыз зубами.
Ранним утром Цукан настроил, установил удобный легкий вентерь, сделанный из ткани от чехлов и капроновой лески, с обручами из проволоки. Растолкал Виктора, дал необходимые наставления.
— Приберись тут в зимовейке. Потом на склоне полазай, смородина там черная. Соберешь, сколько сможешь. Если задержусь, вари рыбу сушеную. А с солью не балуй.
Он кинул в рюкзак немного копченой рыбы, сунул за пояс топорик и двинулся по левому низменному берегу к сопкам, что темнели на горизонте. Ему думалось, что там он найдет людей. Шел ходко, временами останавливался, рвал прошлогоднюю бруснику, пачкая руки, лицо бордовым соком. Оглядывал местность, пытаясь отыскать старые следы или просеку. Ничего. Хребет, казавшийся километрах в десяти, обманчиво медленно приближался. Попал в мшистую топкую низменность с чахлыми карликовыми березками и лиственницами. Пришлось возвращаться назад, а это вдвойне тяжело, как и все в этой жизни, когда нет правильного пути.
Пробираться к горному массиву напрямик сквозь заросли кустарника, мелколесье и поваленные деревья оказалось невозможно. Аркадий вернулся к речушке, двинулся вдоль береговой кромки. Река тысячу лет пробивала свое русло в каменистых породах, выбирая менее твердые и податливые грунты, прочертила с причудливой изощренностью длинные петли, устремляясь то на восток, то на запад, а потом снова на юго-восток. Шагал утомительно долго в облаке кровососущих, а горный массив не приближался, стоял вдалеке словно мираж. Заночевал на смолистом лапнике у костра. Только на второй день выбрался к подножию плато. Решил с верхней точки горного водораздела осмотреть окрестности. Поднялся на покатую вершину. Огляделся. Ни старых просек, ни следов вездеходов, только девственная тайга, прорезаемая нитками рек и ручьев, простиралась на многие километры. Впервые за много месяцев чувство тоски, страха подступило, вымораживая спасительную браваду, даже произнесенное вслух: «Плевать, прорвемся, Аркаша!» — не срабатывало. Он понимал, что по этим лесным дебрям без снаряжения, с инвалидом не пройти даже сотню верст. Если дождаться ледостава и двигаться на самодельных санях по реке? Это шанс. Унты взял с собой, пригодятся… Но опять же тогда идти в одного. Витька хороший парень, но городской, да еще без ноги. Чуть приморозит и без палатки — никакой костер не поможет. Остается одно, соорудить плот и дожидаться большой воды…
Пока перебирал разные варианты,