Назаров, словно конь в рудничной подклети, крутил и крутил ежедневно сложный производственный механизм, вспоминая об отдыхе, только когда приезжали друзья. И уже не мог по-другому. И жалобы начальников участков выслушивал спокойно, старался помочь, но чаще, как на войне, он говорил им: вы уж поднапрягитесь там, братцы… И они напрягались, лепили, ремонтировали старье, нарушали технику безопасности, но снова вытягивали этот мифический план.
Работа пришлась Цукану по душе, он ее знал досконально и к технике старой привык, потому что старателям новой никогда не давали. В обмен на шины к автомобилю «Урал», которые залежались на складе, он сумел получить на Омчаке бухту кабеля. Когда прокинули отдельную электролинию от подстанции к вашгердам, то сразу улучшилась работа насосов. Рабочий на гидромониторе, завидев Цукана, тянул вверх большой палец. А лучшей похвалы и не надо.
Пришел наниматься на работу пожилой мужчина по фамилии Теремирин. Обычная процедура знакомства: где работал, да у кого, по какой статье в лагерь попал…
— За воровство. Понятно. А в зоне кем был?
Теремирин на короткий миг стушевался.
— В придурках ходил. Дело давнее. Зачем ворошить? — Следом взгляд пристальный, открытый, безбоязненный.
Вечером Цукан вспомнил: так это же Киря! Бригадир с лагпункта на Удалом. Летом пятьдесят второго появилось послабление в общем режиме, ларьки и возможность покупать хлеб, чай, сахар. Перед тем как попасть на Удалой, Цукан два года отработал в разведочной партии на шурфовке. Осенью и зимой били шурфы: вертикальные горные выработки прямоугольного сечения на всю толщу наносов до коренных пород и ещё около полуметра в коренных породах. Кормились по лагерным меркам в геологоразведке хорошо. Работа тяжелая, но с новизной и осмысленностью. А главное, всегда можно передохнуть. Лучше для заключенного и не придумать, разве что придурком в столовой.
Осенью переехали на новое место. В районе предполагаемой золотоносной россыпи выработки проходили по шурфовочным линиям, расположенным перпендикулярно простиранию россыпи. Дело непростое: для закладки взрывчатки ломами нужно продолбить в мёрзлой породе по диагонали забоя два шпура, глубиной около полуметра, затем длинными металлическими ложками выбрать всю каменную крошку. Взрывник из бытовиков Толян, вышедший недавно на свободу, любил рассказывать анекдоты про неверных жен и евреев. Он гордился своей зарплатой и северными надбавками год за два.
В тот октябрьский день Толян пришел на работу с похмелья. Всё делал небрежно и торопливо, трубы горели, и он думал, как бы ему опохмелиться. Он вставлял патроны аммонита с капсюлями-детонаторами и бикфордовыми шнурами нужной длины, сверху засыпал шпуры крошевом, утрамбовывал, поджигал концы шнуров. Цукан с напарником каждый раз по команде крутили ручной вороток, вытаскивали на поверхность и все разом отбегали на безопасное расстояние.
Они поняли по его голосу: что-то пошло не так. Видимо, не хватило бикфордова шнура, а лезть за новым Толик не захотел. Крикнул: тяните быстрее! Едва выскочив из шурфа, гаркнул — бегите! А сам замешкался, кинулся за полевой сумкой, поскользнулся и упал. Метров двадцать отбежали, когда сзади громыхнуло по полной. Осыпало градом земли и камней. А Толик лежал у шурфа на боку, он успел отбежать совсем немного, зажав в руке офицерский планшет. Один из камней проломил ему височную кость.
Шурфовщиков долго и нудно терзал начальник по режиму, искал злой умысел, пугал новым большим сроком.
— Да разве найдешь там, где ничего не положил.
— Шутник? В БУР захотел!..
За это время в геологоразведку набрали новых людей, а их отправили на промывку золота. Тут не до отдыха. Тут либо на пробуторе стоишь с лопатой, либо бегаешь с тачкой, а если поставят на смыв, так это считалось большой удачей. Пайка от выработки. Бригадир, здоровенный мужик, из бывших воров, сменивший масть, носил кличку Киря. Бил зэков в полсилы и только откровенных филонов. Правда, однажды молодого парня, укравшего портянки, измочалил жестоко. Он требовал кубы с каждого, при этом следил, чтобы кухнари не борзели, бригаду не обжимали. Свою пайку отдавал помощнику, и тогда ее делили на всю бригаду поровну. Киря питался отдельно в отгороженном закутке и белый хлеб на его столе не переводился.
На съем золота обычно приходили втроем: нарядчик Сушенов, Киря, солдат-вохровец, которого тут же усаживали к костру с кружкой чая. Цукан, как сторожил бригады, снимал в тот день с промприбора резиновые коврики, смывал поочередно в лоток. Он дорабатывал шлих, когда услышал громкий спор рядом с пробутором.
— Если больше ста граммов, то возьмем половину…
— Да ты озверел! — возражал нарядчику Киря.
— Мне завтра карточный долг отдавать, — нажимал голосом и делал зверское лицо нарядчик. — Мне через месяц на волю. Я договорился с начальником, что ты заменишь меня… А нет, могу передумать.
Цукан знал, что они тырят золото, но чтобы половину намытого всей бригадой — это беспредел. Но вмешиваться бессмысленно, себе дороже. Молчком передал отмытый шлих Кире, за что получил кружку с остатками чифиря, который если подмолодить кипятком, то вполне добрый чай, который после возни с лотком в холодной воде — первейшее дело.
А на следующий день пропал бригадир и прошел слух, что он «сделал ноги», как это нередко происходило с ворами. Вскоре стало известно, что Кирю с нарядчиком прихватили на перепродаже золота начальнику больницы Селимскому. Доктор на Удалом отбывал срок, а когда освободился, стал жить на краю поселка в отдельном домике, построенном зэками, у него не переводился спирт и сахар, потому что имел он свободный доступ на кухню. Бедолага фельдшер обходился йодом, дезинфекцию делал солевым или содовым раствором, о чем знали все, включая начальника лагеря, которого тоже вскоре отдали под суд. Потому что можно воровать сахар, спирт, масло, убивать зэков, но золото — это священное народное достояние.
Больше тридцати лет прошло, а память-подлюка услужливо подсказала фамилию доктора, кличку бригадира. Утром перед началом работы, он кинул в спины рабочих: «Киря, постой!»
Теремирин обернулся.
— Странная у тебя кличка?
— В хабаровской пересылке нарекли…
Какое-то время смотрели друг на друга в упор. Теремирин пытался вспомнить, где пересекался с начальником, а Цукан, утвердившись, утвердившись, что это бывший бригадир Киря, — молчал. Сначала хотел выгнать «тырщика», но в последний момент передумал.
Киря — облысевший, заматерелый мужик, не растерявший былой силы, сделал пару шагов навстречу. Цукан невольно напрягся, концентрируя взгляд на руках, чтобы отбить удар кулаком снизу, как это делал когда-то Барабанов.
— Не выгоняй, начальник! Не знаю, что имеешь против меня. Но с прошлым завязал. Подвоха не будет.
— Принято. Работай…
На участке мыли золото три бригады. У всех примерно равные условия, техника, но бригада Журавлева, где прижился бывший ссученный вор Киря, каждую смену делала съем золота больше всех остальных. Теремирин с неторопливой медвежьей валкостью оказывался в нужном месте: отгребал галю с нижнего концевого лотка, умело слесарничал, когда передвигали вашгерд на новое место, подменял заболевшего бульдозериста.
Месторождение на ручье Игуменский начали отрабатывать во время войны. При залегании россыпи свыше шести метров разработку вели подземным способом, выбирали участки со средним содержанием золота свыше четырёх граммов. Весной, когда сошел снег, Цукан вместе с горным мастером поднялся по распадку мимо старых корпусов шлихообогатительной фабрики к шахтным порталам. Нашел в середине шахтного поля вертикальный ствол прямоугольного сечения: три метра на два, обсаженный деревянной крепью на стойках. В стволе всегда одно отделение скиповое — для подъёма золотоносных песков на-гора, спуска в шахту леса, оборудования, материалов и второе — лестничное, для прохода людей.
Заранее надел каску с закрепленным на ней фонарем, начал осторожно спускаться вниз. Ступени трещали, и сердце частило и думалось о хорошей длинной веревке, но все же он продолжал ползти вниз, пока ступени держали его вес. Здесь, у ствола, всегда нарезали небольшой рудный двор для хранения оборудования и материалов. Летом кровля крепилась деревом, а зимой мёрзлые породы надёжно защищали от обрушения. Ствол шахты находился на три метра ниже основного горизонта горных выработок, образуя «зумпф» для размещения скипа, в котором пески выдавались наверх. Теперь там стояла вода.
От ствола вдоль россыпи просматривался штрек, шириной три метра и высотой в малый человеческий рост. Цукан немного прошел вперед и вскоре у бокового края увидел вертикальные шурфы, служившие для вентиляции горных выработок и спуска леса, предназначенного для крепления очистных выработок стойками. Проветривали шахту летом вентиляторами, а зимой за счёт большой разности температур в шахте и на поверхности. Эти правила установили со стародавней поры, и они не нарушались даже при дальстроевской потогонной системе.
Дальше каменный обвал перегораживал штрек до половины. Цукан вспомнил, как лазил здесь на карачках с примитивным светильником и таскал тачку, а Николай Маркелов в тот год работал бурильщиком. Всю смену в руках перфоратор ударно-вращательного действия. Зимой и летом из-за разности температур измельчённая горная порода, увлекаемая потоком воздуха, летела из скважины в лицо Николаю, покрывая его коркой грязи и пыли, словно черная маска, что давало повод шутить: Отелло, где твоя Дездемона? Работа бурильщиков ценилась, Николай получал питание по высшей категории, достаточное для такой тяжёлой работы, но не было разнообразия, поэтому витамины добирали весной по распадкам. И силикоз он себе заработал в этой шахте.
Наносные породы колымских россыпей содержали крепкие валуны, поэтому перфораторы попытались заменить на электросвёрла, но быстро отступились от этой затеи. Коронки для буровых штанг, армированные титановыми наконечниками, оказались в большом дефиците. А стальные буры быстро тупились. Бесконвойные зэка их постоянно таскали в кузницу для заточки, иногда буры приносил вольнонаёмный горный мастер.