ровский рынок приходили однокурсники с экономического факультета — русские, евреи, украинцы, он всех обильно угощал, выпивал с ними много вина, как в студенческие годы, забывая, про мусульманские запреты. Одаривал всех фруктами. Они потом хвалились знакомством с ним, рассказывали друзьям про обильные застолья и «геленваген», на котором охранник развозил их по домам. Немного завидовали его удачливости, сетуя на свою казенную зарплату.
Амир приподнял высоко руку, щелкнул пальцами. Тут же подошел сноровисто один из охранников.
— Принеси кейс из машины.
Амир раскрыл кейс, где лежали в пачках стодолларовые купюры.
— У тебя сейчас нет денег на новую технику. А я готов проавансировать под минимальный процент. Скажи, сколько тебе нужно?
Иван глянул на банковские упаковки валюты в несколько рядов и тут же машинально прикинул: сто пачек — это миллион долларов. Денег в начале сезона хронически не хватало, а в банках грабительский процент и еще докажи свою состоятельность или подписывай залоговый договор с оценкой имущества в полцены.
— Извини, Амир, мне нужно посоветоваться. Один я такие вопросы не решаю.
— Это правильно. Старших нужно уважать. Жду тебя завтра. Будет настоящий кавказский шашлык, барбекю, хорошее вино…
Он еще раз оглядел развороченную долину с отвалами отмытой гальки до самого горизонта, вагончики, выставленные буквой «П», навес, где ремонтировали технику — усмехнулся, подумал, как тут можно жить, если даже в июне на сопках лежит снег и каждый день только работа, работа с утра и до ночи.
— Jedem das Seine — такая надпись висела над воротами концлагеря Бухенвальд?
— Возможно, и так, — откликнулся Малявин, пытаясь понять, к чему этот пассаж, чтобы знанием похвалиться или какой-то намек. Кахир рассказывал, что Озоев — экономист с высшим образованием, что не вязалось с ОПГ, шантажом, избиением старателей-одиночек. Им навесили ярлык — «хищники», хотя какие они хищники, если вкалывают весь световой день, наживают ревматизм от холодной воды, язву от подножного корма, эти беспросветные пахари, которые моют золото в колымских ручьях, бьют шурфы, потаясь, до монолитного плотика, рискуя здоровьем и жизнью.
Стол и мангал установили на берегу Теньки, реки своенравной, она не раз широко разливалась, подтапливая поселок. А в этот раз лишь слегка припугнула, подойдя к крайним домам, весеннее половодье пошло на убыль, но мутный поток еще играл мускулами, грохоча обкатанными булыжниками, подмывал береговую поросль, мочалил прибрежный сухостой. Обломок комлястой лиственницы тащило по руслу, швыряло на валуны. Иван подошел к самой кромке, помыл руки, поплескал на камни. Руки покраснели от ледяной воды. Глядя на измочаленную лиственницу, он невольно представил, как отец сплавлялся на плоту с одноногим парнем по Гилюю почти в такую же пору и плотик их крутило, захлестывало водой, и шансов выжить было немного, но отец как-то сумел…
Запах шашлыка вместе с дымом тянулся вдоль берега, приманив осторожную суку, бродившую поодаль. Иван сначала хотел сказать — «нет» и уйти. Но это ускорит бандитский налет, это совсем плохо, а объяснять, договариваться, как просил отец, тоже непросто. После посещения управления ФСБ Цукан кратко рассказал о ситуации с ингушами, о сотруднике Смирнове, который будет принят в артель в шлихо-приемную кассу под видом дальнего родственника. Поэтому отказываться от предложения Амира нельзя, надо тянуть волынку.
«Ссылайся на меня. Ругай за излишнюю осторожность», — сказал отец поздним вечером после ужина и ушел в свой небольшой домик, собранный из деревянных щитов с утеплителем по современной технологии. А он остался один в просторном кунге, служившем конторой вместо обветшалого приискового помещения, где требовалось делать капитальный ремонт. Сидел, размышлял, пробовал дозвониться в Магадан Сашке Шулякову, но телефон в их квартире не отвечал.
Один из охранников — чернобородый то ли для форсу, то ли для устрашения, пригласил к столу, где сидел начальник РОВД Халилов, чиновник из районной администрации, полнотелая женщина с яркой губной помадой на губах, и сам Амир, удобно расположившийся в торце стола на раскладном полотняном стуле.
— Ваня, усаживайся. Это не только председатель артели, как вы знаете, но это еще друг моего друга. А на Кавказе — это святое. Так выпьем же за настоящую мужскую дружбу, которая дороже золота и алмазов.
Красное терпковатое вино Ивану понравилось. Здесь, на Колыме, вино пили редко. Женщины предпочитали полусладкое шампанское, а мужчины водку, иногда спирт.
— Шашлык обалденный! — вскинул голову от тарелки Халилов. — Надо бы повторить. Мне водочки.
— И мне, — поддакнула женщина, поправляя на широкой груди крупные бусы под жемчуг. — Не могу пить эту кислятину. Давайте выпьем за колымчан. — Она потянулась со своим стаканом в сторону Амира. — Это особенные люди.
Когда компания решила грянуть песню «Бродяга», Амир отозвал Ивана в сторону и без обиняков тут же спросил:
— Что вы решили?
— Я хочу взять аванс на пол-лимона, но отец осторожничает. Он человек старорежимный, ищет во всем обман, подвох. Просит отложить вопрос на пару недель.
— Столько ждать не могу. Надо вернуться в Москву. Будете решать с Кахиром. Я рад, что не ошибся в тебе. Пойдем, там сейчас овощи запеченные принесут. Мой Ашот не только умеет стрелять с двух рук, но еще и готовит, как профи.
Сидели растелешенные, красные от жары и выпитого, но едва солнце скрылось за сопкой, сразу вместе с ветерком, гулявшим вдоль долины, повеяло холодом, захотелось накинуть теплую куртку.
— А помните в позапрошлом году снег выпал в начале июня? Мы на рыбалке оказались. — Халилов выдержал паузу, чтобы привлечь внимание. — И вот представляете себе, я проснулся в темноте от холода, словно в могиле. Ночью палатку снегом придавило к земле. Такой страх охватил, что чуть не обделался…
Все громко засмеялись: и женщина с ярко накрашенными губами, и Амир, и охранник Ашот, только Малявин улыбался с трудом, едва разлепив губы. Он понимал, что войны не избежать.
Глава 10. Война
— Из одного ствола вверх, вторым по ногам, на поражение, — поучает Аркадий Цукан сторожа на участке возле поселка Колово. — И не жди, тут же перезаряжай. Дробью никого не убьешь, но шуму наделаешь.
После обстрела приисковой конторы собрали старожилов артели, весь вечер судили-рядили, как жить дальше. Журавлев, бывший когда-то у Цукана бригадиром, а теперь ставший начальником участка, неожиданно предложил уйти под ингушей, платить им дань, как это делают на других приисках.
— Кавказцы жалости не имеют. Оседлают и будут погонять, как заезженную кобылу, — вбил кулак в хлипкую столешницу бульдозерист по кличке Хрипун. Привыкший к реву мощного дизеля, он и в помещении продолжал кричать в полную мощь свой луженой глотки.
— А наши что — лучше? — спросил Никишов, недавно назначенный главным инженером и заместителем молодого председателя артели, но для них всех, отработавших по пятнадцать — двадцать лет на прииске, он так и остался Петрушей.
— С бригадой Кнехта я бы мог весной договориться… Теперь поздно, — подал голос с председательского кресла Иван Малявин, внимательно оглядев каждого и в том числе отца, неуступчивого и готового ввязаться в новую драку за свои «прынципы». — Озоевцы бригаду Кнехта потрепали и самого чуть не грохнули, джип взорвали.
Прошло предложение Аркадия Федоровича: создать на каждом участке круглосуточное дежурство, вооружить людей, устроить на подъездных путях сторожевые пункты, выставить металлические ограждения. А это всё деньги, дополнительные затраты, ненужные хлопоты, как казалось Малявину, что злило его, и это он не скрывал, но перечить старожилам и отцу не посмел. Раз решили, то все идем в ногу.
Удивил в очередной раз начальник РОВД. Едва вывалившись из машины в обед возле столовой, сразу закричал:
— Что за самоуправство, Аркадий Федорович! Дорогу перегородили, вооруженные люди ходют. Я такого не потерплю…
Цукан смотрел, как колышется огромный живот от каждого выкрика, словно студень, готовый вывалиться на дорогу из-под ремня. Ответил спокойно, с ленцой.
— На охотничье оружие в стране запрета нет. Ограждение стоит на границе моего лицензионного участка. Зря кипешишься, майор. А то будем думать, что ты за бандитов хлопочешь.
Халилов сразу обвял. Попросил водички, вытирая потный лоб, пожаловался на жару. Примирительным тоном сказал, что могли бы и с ним посоветоваться, предупредить. На том и расстались.
Халилову стало не по себе, по тону и тому, как смотрел на него Цукан, он понял, что этот ушлый мужик что-то знает о его связях с ингушами. Не случайно сотрудник ФСБ вручил ему ветеранское удостоверение… «Семейка, мать вашу! Жена не жена, а рулит в бухгалтерии. Сын председателем стал, в шлихоприемной кассе племянник нарисовался».
Смирнов через окно столовой увидел майора милиции, решил выйти на крыльцо, чтобы рассмотреть этого «мясника», как он его для себя обозначил, поближе. Но не успел, начальник РОВД вполз в тесное пространство уазика, машина запылила мимо разномастных домов и бараков по поселку в сторону корпусов ЗОФ.
— Видать, Дмитриенко вызвал майора для консультации. Осторожничает. Будут пробивать по своим каналам мой фэйс, мою легенду, потом решат — покупать или нет ворованное золото.
Цукан ничего не ответил Смирнову. Он ждал от Ахметшахова реальной помощи, а тут второй месяц бесконечная игра в шпионов. А бандиты жируют. И руки повязаны, попробуй их тронь, вонь пойдет такая, что придется бежать на край света… Хотя и так на самом краю. Он уговаривал Марию уехать в Анапу, а она снова проявила упрямство. То говорила, что Колыма ей осточертела, то не выгонишь к теплому морю. Умом понимал, что сам тому виной, что обещал покончить с артельными делами. А с другой стороны, как бросить сына в такой ситуации. Выбрали нового губернатора из колымчан, местного, надеялись, что он начнет бо