роться за добычу золота, всячески помогать. А нет, ползут слухи, что его, кроме рыбного промысла и поставки крабов в Японию, ничто не интересует.
Бывая в Москве, он не раз пытал Шулякова: будут ли разумные перемены для тех, кто тянет производство?
— Эх, Аркадий! Тебе под семьдесят, а ты всё веришь в сказочки про доброго царя… Ни один вопрос не решается без подношений, только теперь счет идет на миллионы долларов, особенно для недропользователей. И они платят. А что взять премьер-министру с вагоноремонтного или тракторного завода? Одни проблемы и никакого навара. К примеру, подписал договор напрямую с фирмой «Камацу» — процентики в карман.
Они сидели в дорогом ресторане «Прага», где счета взвивали подчас в сотни тысяч рублей, кушая только французское шампанское, трюфеля и заморский десерт, что им, колымчанам, казалось дешевым фасоном. Поэтому Цукан попросил у официанта квашеной капустки и селедочки под водку, а он выпучил глаза, кинулся за метрдотелем, который оглядел их внимательно и сказал: «Для хороших гостей найдем и капусточки…»
— И хлеба, пожалуйста, бородинского… — сказал Шуляков, подыгрывая Цукану, окончательно расстроив официанта.
— У меня нет свободных миллионов. Значит, не получу лицензию на добычу золота в Зейском районе.
— Тут нужен кардинально иной подход. Экспертное заключение, радиометрия прилегающего района, обоснование специалистов, что по предварительной оценке содержание золота не более полутора граммов на кубический метр породы. Что рентабельность низкая… Если никто не раскусит этот пирожок, не пронюхает иное, то через год ты получишь лицензию.
— И что это будет стоить?
— Если будет одна заявка, то сущий пустяк: оплатишь услуги опытного юриста и мне на разогрев отдельных личностей в пределах ста тысяч долларов.
— Ну, это мы потянем.
— Скажи честно, зачем тебе эта глухомань в Зейском районе? Как ты оборудование завезешь. Вертолетом?
— Так зажали в конец нас на Колыме. И добыча давно пошла на спад. Надо место менять. В администрации Амурской области помощь предлагают. Заинтересованы в старательских кадрах.
— Темнишь, Аркадий Федорович. Дело твое. Чем смогу — помогу, не сомневайся. Но небесплатно. Такая нынче жесть.
Гора Шайтан манила, не давала покоя. Он называл это запасным аэродромом. Сын и Мария не верили в эту затею, говорили, что всех денег не заработаешь, «шило на на мыло менять — только время терять», а он упорно гнул свою линию. Передал Шулякову полный пакет документов, доверенность. Ждал аукционных торгов.
Капитану Смирнову казалось, что провалил операцию с Дмитриенко, но если вдуматься, то работа получилась топорная, надо бы потоньше и наживку другую, о чем иносказательно доложил по телефону Коледанову. А он рассмеялся в ответ: «Отдыхай, рыбачок…»
Месяц отработал в артели «Игумен», изображая из себя опытного старателя. По вечерам рассказывал в столовой о работе в Якутии, на Урале, стараясь вызвать на ответную откровенность, что плохо получалось. Отмывшись после обильного ужина, рабочие обычно, как подкошенные валились на лежаки, изредка переговаривались между собой с грубоватыми шутками, похоже, не доверяя этим попыткам Смирнова расшевелить их. Вскоре засыпали, чтобы утром с матерками и шуточками снова вкрутиться в двенадцатичасовую рабочую смену.
— А как же КЗОТ, закон?
Иван Малявин пояснил, что так сложилось давно, что он пару раз предлагал перейти на восемь часов, но старатели уперлись: «Мы что отсыпаться приехали? Да и заработок на треть упадет…» У артели, как у новгородского вече, своя дурь, свой Устав, где председатель выбирается на основе общего голосования. Правда, в последние годы, когда капитал сосредоточился в одних руках, как и все риски, связанные с кредитами и ценообразованием, выборность эта стала формальностью. И все же Малявин советовался с правлением артели, куда входили старожилы, и каждый раз говорил, что так решил не председатель, а правление.
Когда в маленькой бендежке с решеткой на окне и металлической дверью, оборудованной под шлихоприемную кассу, появился водитель от Дмитриенко, Смирнов даже слегка растерялся и после паузы пообещал приехать на фабрику.
Он прихватил с собой небольшой пробник шлихового золота, чтобы расшевелить Дмитриенко. А главный инженер ЗОФ грубовато пошутил: «Что я золота с “Игумена” не видел? Восемьдесят четвертая проба. Примесь медного колчедана до трех процентов. Могу покупать по тысяче рублей за грамм».
— Но это же полцены! — показно возмутился Смирнов. — Хотя бы тысячу триста.
Сговорились по тысяча двести рублей за грамм. Дмитриенко настаивал, чтобы передал золото водителю, а Смирнов отказался, нажимая на то, что ему позарез нужны деньги для погашения долга.
— Ладно. Завтра к обеду привозишь золото, я тут же проверяю подлинность и отдаю деньги. Затем работаешь только через водителя. Утром товар, вечером деньги, — привычно пошутил Дмитриенко и показно хохотнул.
Отсрочка до завтра позволяла Смирнову подготовить видекамеру, проверить диктофон для подстраховки. А главное предупредить полковника Ахметшахова так, чтобы не проколоться на какой-нибудь мелочи. Он позвонил с почтового отделения на квартиру внештатному агенту и сообщил, что его пригласили на Хатанах за черной смородиной, а у него мотоцикл сломался, нужно срочно привезти бензонасос. И повторил: «Срочно везите бензонасос».
Оперативники взяли главного инженера золотообогатительной фабрики Дмитриенко в момент передачи денег. Стали давить на него с грубой поспешностью, а он лишь усмехался и заученно всё отрицал, словно давно подготовился к такому повороту событий, а когда Смирнов прокрутил диктофонную запись разговора о постоянной скупке золота, он продолжал кривить губы и бубнить:
— Мне подкинули золото…
— А деньги тоже подкинули? Скажи только — кто?
— Кто дал деньги! — закричал оперативник, жестко закручивая наручники. — Резван Мансуров, да!
Взвыл Дмитриенко от боли, как раненый бык, заматерился, проклиная их всех, как не должен бы материться интеллигентный инженер, после чего Смирнов дал отмашку: грузите! — стало понятно, что этот бугай под два метра ростом будет упираться до конца.
Оставалось надеяться на обыск в квартире Дмитриенко.
Москва. Шереметьево
Полсуток до Москвы они летели весело, на кураже. Тихонько выпивали шведский «Абсолют», Шуляков перемигивался с хорошенькой стюардессой. В Шереметьево Кнехта неожиданно развезло. Сашка тащил его на себе в зал ожидания и поругивался: «Расслабился, урка, а в кейсе ценные бумаги».
Из Шереметьево он однажды летал в Кёльн на молодежное первенство Европы, а в памяти всё затушевалось. Надо искать терминал «В» для вылета в Америку, стойку регистрации, а на руке висит понурый «смотрящий». Прислонил Кнехта к стене, кейс браслетом к руке пристегнул, и к стойке информации, продолжая глазами косить за спину. Пояснения получил, обернулся — Кнехта нет. Метнулся сквозь мешанину людскую с захолодевшим от страха нутром… А тот сидит на корточках у стены в позе колымского чифириста и что-то бурчит матерное, рыская по сторонам глазами.
— Вырубился! Чайку бы…
Присели в кафе у барной стойки.
— Парень, сделай крепкого чая.
Бармен смотрит непонимающе, сует в чашки пакетики.
— Цейлонский, другого нет.
— Ладно, положи в кружку парочку. Москва! Чай заваривать разучились.
После горячего чая с глотком водки Кнехт повеселел, начал балагурить как ни в чем не бывало: «Сашок, падлой буду, не ожидал. Расслабон вышел. Но теперь полный порядок».
Затяжная война с ингушами его притомила, что старался не показать, как и не поминал убитых, а их набралось добрый десяток за последний год. Внешне спокойный, меланхоличный, Леха Кнехт мог в любую минуту преобразиться, стать похожим на хищную рысь, верткую страшную кошку, с ней даже медведю не сладить. Он двадцать лет играл в эту страшную игру и катил под разбитного парня, которому всё по барабану. И никому бы не признался, что Америка пугала хуже, чем таежная глушь, что скрежетала душа и подсказывала, что влез не в свое дело, но остановиться не мог. Мог только доказывать, что если Кнехт дал слово, то будет держать, как происходило не раз. Еще хотелось доказать Джему и его шестеркам, что работа по золоту круче, чем завоз подержанного автохлама из Японии. Тут счет идет на миллиарды!
На паспортном контроле Кнехта продержали дольше всех. Попросили снять перчатки. Вызвали начальника смены и минут пять между собой вели переговоры, склоняясь к компьютеру. Кнехт взмок в своем длиннополом кашемировом пальто, но продолжал улыбаться, вежливо отвечать на вопросы, когда припекало, он умел обходиться без жаргона, руки прятал в карманы пальто, чтобы не светиться темными наколками на пальцах обеих рук.
Сашке предлагали в шестнадцать лет наколку, как у других парней в классе. Он ответил грубо: «Я что разве лошадь? На скот ставят тавро, чтоб пастух мог найти». Шутку эту потом повторяли в школе на разные лады, поднимая его и без того высокий боксерский авторитет.
Кнехт вложил деньги из колымского общака в покупку месторождения Кобервейм. Теперь требовались деньги на разработку месторождения. Очень большие деньги. Фирма «Голденберг» рассмотрела предварительную заявку, проект, бизнес-план, экспертную геологическую оценку… Документы не вызывали сомнений, компании понравился слоган «чукотский Клондайк», но настораживали российские законы. Требовалась личная встреча.
На воровской сходке в Хабаровске Кнехт старательно доказывал перспективу работы с золотом. Прорехи в законе. Влияние ингушей на этот бизнес и прочее. Мнения разделились, молодежь поддержала, но Владивостокский «король» Джем передавил. Убедил старичков, что общаком рисковать нельзя.
— Вся наша жизнь на риске. А если я через год удвою доход.
— Ты серьезно? Ты понимаешь, что сказал? — Старый благовещенский вор Витим, единственный, кто работал по золоту и знал, какие тут огромные