Все эти размышления долго сидели во мне, пока окончательно не вызрели к семнадцатому году. Нельзя совершать решительных действий и призывать к этому массы, самому не будучи твердо в чем-то уверенным. А впрочем, к мысли о нашем крестьянстве я возвращался всегда. Прослойка пролетариата была так тонка! А так хотелось победы революции именно в юности!
Но, видимо, не бывает ни быстрых хороших книг, ни быстрых побед. Я писал и собирал материал для «Развития капитализма в России» до тюрьмы, в тюрьме, по пути в ссылку, во время ссылки. Когда попал в Красноярск, то оттуда с почтамта отсылал взятые на малый срок и прочитанные в дороге книги, там же в поисках необходимых сведений просмотрел некоторые разделы городской библиотеки и даже залез в знаменитое частное собрание купца Юдина. Огромная библиотека, гордостью которой было собрание древних книг и манускриптов. Я так сожалел, что во время гражданской войны это собрание было вывезено белыми и продано в Америку. Моя собственная книга глотала необходимые данные, как левиафан. Кстати, это один из вернейших признаков, что вы на правильном пути: работа поглощает и ваше время, и почти все сведения, которые вы добываете для нее.
Меня смущает, что я никак не могу остановиться, вспоминая историю создания «Развития капитализма в России». Мне бы хотелось дать хотя бы краткий обзор ее содержания, а невольно эти рацеи выталкиваются воспоминаниями, как в Шушенское приехала совсем еще юная Надежда Константиновна, что каждая глава книги переписана в отдельную тетрадку ее рукой и что рукопись потом обсуждалась товарищами социал-демократами, которые находились в ссылках поблизости. А ощущение веса на ладони целой книги!
Самое интересное, что она была переиздана снова почти через десять лет, вскоре после революции 1905 года. Что-то в ней оказалось, вопреки моему мнению о ее сиюминутности, более прочным и какие-то выводы были созвучны и более позднему читателю. Какие?
В Марксовом «Капитале», я полагаю, универсальной книге еще для многих поколений читателей, устаревают примеры — эти «штуки полотна» и сшитые мастерами «сюртуки». Жизнь и ее реалии стареют значительно быстрее, нежели фундаментальные правила и законы. Допускаю, что очень скоро «Развитие капитализма в России» станет книгой-историей, книгой, в которую студенты будут заглядывать, потому что здесь собрано очень много статистического материала, который не надо разыскивать по другим источникам, готовя рефераты и семинарские доклады, — так не очень радивый исследователь списывает цитаты для своего труда из какого-либо известного произведения вместо того, чтобы добывать их самому. Однако кое-какие идейки в ее VIII главе тем не менее переживут и сам статистический материал, и студенческое верхоглядство.
Но сначала все же названия глав, потому что опытному или пытливому читателю они даже без комментариев расскажут о моем характере в 26 лет и о моих взглядах на исследование. «Теоретические ошибки экономистов-народников». Здесь разбирается главный посыл народников — невозможность реализовать сверхстоимость — так в то время часто именовали Марксову «прибавочную стоимость»; в шестом параграфе я объясняю теорию Маркса, довольно сложную для непосредственного чувственного понимания. Главу о «Разложении крестьянства» я уже называл. Само за себя говорит и название главы III: «Переход землевладельцев от барщинного хозяйства к капиталистическому», так же, как и главы IV — «Рост торгового землевладения». В этой главе пришлось пройтись по многим отраслям этого, считавшегося незыблемым, земледелия. Но вдруг оказалось, судя по статистике, что державшие еще в 60-70-е годы XIX века первенство по производству зерна среднечерноземные губернии уступили ее степным и нижневолжским. И, как выяснилось, укрупнились имения по производству товарного зерна. В Таврической губернии семейство Фальц-Фейн имело 20 тыс. десятин. Пример, очень хорошо, кстати, объясняющий и немыслимое сопротивление контрреволюции во время гражданской войны.
И опять новые, дышащие совсем не народнической патриархальщиной данные выявились в связи с рассмотрением молочного хозяйства и торгового скотоводства: под натиском новых отношений затрещали традиционное льноводство и табакосеяние и такие производства, как свеклосахарное, картофельно-крахмальное, маслобойное и винокурение. Везде в пореформенную эпоху возникают новые производственные отношения: разорение крестьянства с одной стороны, его «раскрестьянивание», а с другой — появление незначительной по численности, но сильной по своему экономическому положению сельской буржуазии. Пропустим, что эволюция в сельском хозяйстве принимает все более и более торговый и предпринимательский характер, что возникают новые рынки, что новая современная техника приходит на поле, что земледелие перестает быть исключительно помещичьим и барским делом. Возникает сельский пролетарий. Он уже возник!
Так же подробно пытаюсь я исследовать и другую область экономики — промышленность. Это глава V — «Первые стадии капитализма в промышленности», глава VI — «Капиталистическая мануфактура и капиталистическая работа на дому», глава VII — «Развитие крупной машинной индустрии». Главы эти в своих названиях самоговорящие. Но исследовать, несмотря на очевидность вопроса, приходилось все: от роста крупных фабрик до статистики паровых двигателей.
Здесь есть выводы и наблюдения, которыми я горжусь. В науке ведь важны не только выводы, но и формулировки. Я характеризовал целый ряд кустарных промыслов как мануфактурную стадию русского капитализма. Я отметил, что русские большие фабрики значительно крупнее германских. Над этим фактом тоже есть смысл подумать в историческом плане. А сколько, казалось бы, мелочей, деталей социального быта, существовавших в догадках, обрели свою полную определенность! Это и вытеснение мужского труда женским у пришлых рабочих. И рост травматизма в связи с использованием машин и детского и женского труда. И невероятная интенсивность этого «машинного» труда, Например, наиболее распространенный вид жатвенных машин (с ручным сбрасыванием) получил характерное название «лобогреек» или «чубогреек», так как работа на ней требует от рабочего чрезвычайного напряжения. Рабочий заменяет собой сбрасывающий аппарат. В общем, Россия сохи и цепа, водяной мельницы и ручного ткацкого станка стала быстро превращаться в Россию плуга и молотилки, паровой мельницы и парового ткацкого станка.
Именно эту Россию предстояло переворошить.
Глава шестая
Январь 1924 года: «человек номер два» в революции отправляется лечиться на юг.
Под стук колес Троцкий размышляет об интригах коллег и собственных амбициях
В конце января 1924 года похороны Ленина застают больного Троцкого в Сухуме, в санатории…
Над пальмами, над морем царила сверкающая под голубым покровом тишина. Вдруг ее прорезало залпами. Частая стрельба пачками шла где-то внизу, со стороны моря. Это был прощальный салют Сухума вождю, которого в этот час хоронили в Москве.
В этот момент он, Троцкий, как он признавался позже, думал о Ленине, образ Ленина был для него слишком близок. Троцкий отдавал себе отчет в том, что именно сейчас Ленин уходит в вечную память человечества, в миф. А он, стоявший долгие годы почти рядом с ним, остается здесь, и ему придется выдержать тяжелую и безжалостную борьбу с людьми, окружавшими Ленина, коих тот, вопреки своей воле, часто вынужден был поддерживать.
В этот момент скорбного салюта он не мог не думать и о той, которая долгие годы была подругой Ленина и весь мир воспринимала через него, и теперь не может не чувствовать себя одинокой среди миллионов, которые горюют рядом с ней, но по-иному, не так, как она. Троцкий думал о Надежде Константиновне Крупской. Ему хотелось бы сказать ей отсюда слова привета, сочувствия, ласки. Но все слова казались легковесными перед тягостью свершившегося.
…Уже несколько лет Троцкий страдал каким-то внутренним заболеванием, которое, как он предполагал, возникло после простуды на охоте, и у него все время держалась изнурительная скачущая температура. Подозревали многое, но, возможно, это было стрессовое состояние, вызванное напряженной работой и политической нестабильностью в связи с болезнью Ленина. Врачи, как и всегда, когда они не могут поставить точного диагноза, потребовали отдыха, смены климата, перемены обстановки.
Троцкий понимал, что может произойти в случае смерти Ленина, но Ленин болел давно, к затяжному характеру его болезни привыкли, и казалось, это будет продолжаться долго. Троцкий успеет отдохнуть, подправить здоровье, пережить тяжелую московскую зиму и приехать как раз к тому времени, когда кризис начнет разрешаться.
Итак, во второй половине января 1924 года Троцкий по совету врачей срочно уезжает из Москвы. Для него это было привычное дело. Все, как и в прежние времена, когда он, полководец и победитель, носился между фронтами. К перрону вокзала подали специальный поезд с его личным салон-вагоном. С ним на юг из простылой Москвы ехали семья, секретари, стенографы, обслуга, врач. Революция должна была беречь свои лучшие, испытанные кадры. А потом, приблизительно не так ли, к примеру, жили бывшие великие князья? Так и должны жить настоящие культурные люди, управленцы. Тем не менее Троцкий собирался и на отдыхе работать. Он еще по-прежнему думал, как дать отпор этой, якобы коммунистической, сволочи. Компенсировать свое поражение на только что прошедшей партконференции он сможет, мобилизовав свой недюжинный талант писателя. Он напишет такое, что всё сразу встанет на место, выяснится, кто есть кто. Эти бездари и подхалимы — в первую очередь он имел в виду Сталина, Зиновьева, Каменева и сталинских приспешников Орджоникидзе и Куйбышева — сразу займут свое место в лакейской!
Троцкого, конечно, — повторим — беспокоило состояние здоровья Ленина, который и в болезни оставался, как он, Троцкий, сам думал, его щитом и союзником. Троцкий был уверен, что Ленин знает ему истинную цену, как и он сам, Троцкий, понимал подлинное значение Ленина. Но он уже свыкся с медленно и бесконечно текущей болезнью Ленина и, если не очень надеялся на его полное выздоровление, по крайней мере предполагал, что болезнь будет длительной. А значит, несмотря на временное поражение, положение его, Троцкого, будет стабильным. Ни мира, ни войны — это и есть жизнь