— У него хорошо шли дела? Деньги в кошельке водились?
— Вот уж нет! Едва сводил концы с концами, постоянно бедствовал. Постоянно ныл, что денег нет. Жил в кредит в течение недели или двух, потом постепенно доплачивал. Пару раз я даже одалживала ему деньги. Пять долларов или около того.
— Лон явно не нищенствовал, когда уезжал отсюда. Вайсс сообщил, что он заплатил за две недели вперед, чтобы ты оставила за ним комнату.
Фло кивнула:
— Верно. Потому что Лон продал газетный киоск за пару сотен баксов.
— Да, Вайсс говорил. Я забыл. Значит, он рассчитывал вернуться в Цинциннати, но не продавать газеты. Он что-нибудь говорил о том, чем планирует заняться?
— Нет, Эм. Лон всегда держал язык за зубами, этот сукин сын. Но… по всяким мелочам, которые он говорил и делал, можно было понять, что он рассчитывал разбогатеть. Может, не настолько, чтобы совсем уйти на покой, однако достаточно, чтобы как следует отдохнуть и какое-то время не работать.
— Это было две недели и пять дней назад, Фло. Его убили ровно две недели назад, думаю, что примерно в это время. Когда Лон уехал отсюда, Хобарт еще только собирался в Эвансвилл. Думаешь, он поехал туда?
— Не знаю, Эм. По-моему, копы прочесали все железнодорожные и автобусные станции, пытаясь выяснить, куда он купил билет. Казалось бы, лилипута там бы запомнили. Но до сих пор неизвестно, куда он направлялся. Думаешь, Лон поехал в Эвансвилл, в цирк Хобарта?
Дядя Эм пожал плечами:
— Как он мог там быть — и в Эвансвиле, и в цирке? Черт возьми, лилипут не может спрятаться, слишком уж бросается в глаза. На него сразу все обращают внимание. Наверняка он находился где-то еще, пока вдруг не обнаружили его труп. Слушай, Фло, ты не знаешь, сколько у него было костюмов?
— Три. Вайсс сказал, его нашли голым. Это правда, Эм?
— Да.
— Ну, когда Лон уезжал отсюда, он точно был одет. Правда, два других костюма оставил здесь. Путешествовал налегке: взял только портфель с кое-какими вещами. Туалетные принадлежности, может, пару лишних рубашек, носки и так далее.
— Если он рассчитывал уехать на две недели, то взял бы с собой больше вещей, чем помещается в портфель, — заметил я.
— Господи, он все-таки умеет говорить! — воскликнула мисс Червински.
— И умные вещи, — подтвердил дядя Эм. — Парень прав. Разве портфель не маловат для двухнедельного путешествия?
— У лилипутов небольшие вещи, Эм. В портфель можно много чего засунуть. Если он рассчитывал, что ему хватит костюма и обуви, которые были на нем… Кроме того, Лон не собирался уезжать на целых две недели. Он говорил, что вернется через несколько дней, но на случай, если задержится, заплатил за две недели. Я бы все равно не сдала комнату, но раз у него были деньги, я взяла.
— Он когда-нибудь упоминал цирк Хобарта?
— Нет.
— А кого-нибудь, кто работал у Хобарта? Вайсс там со всеми пообщался, но никто не признался, что знал Лона. Сначала, до того как установили личность убитого, коп всем показал фотографию… А тебе он ее показывал?
— Конечно. Это точно был Лон.
— Вайсс называл его имя?
— Черт подери, Эм, разумеется! Налей-ка мне еще. Сколько бы шоу ни давал цирк Хобарта, при том, что в стране сотни циркачей, хотя бы десяток из них повстречал бы Лона где-нибудь. Но зачем им лезть на рожон только ради того, чтобы сообщить копам, что они когда-то участвовали в том же шоу, что и Лон?
— Естественно. Поэтому и спрашиваю тебя, Фло, не упоминал ли Лон кого-нибудь из цирка Хобарта?
— Нет, Эм. Я же сказала, он никогда не говорил о прошлом. И, насколько я знаю, не получал писем, значит, у него не было никаких связей.
— Господи, чем же он занимался, когда не торговал газетами?
— Лон много читал, почти каждый вечер ходил в кино. И каждую неделю приносил домой стопку книг из публичной библиотеки. Да, когда Лон не работал, то либо ходил в кино, либо сидел у себя в комнате с книгой, а может, писал стихи.
— Что? Стихи?
— Да, стихи. Он был умнее многих лилипутов, Эм. Образованный, по-моему. Много чего знал, может, просто потому, что постоянно читал. Он был умный, Эм. Не будь он уродом, мог бы многого в жизни добиться. Но куда лилипуту податься, если не в шоу-бизнес?
— Насчет стихов, Фло. Он их тебе когда-нибудь показывал? Хорошие стихи?
— Сам он не показывал, но я кое-что видела. Пару раз, уходя на работу, Лон забывал убрать их со стола, и я читала, когда прибиралась у него в комнате.
— Хорошие стихи?
— Да мне-то откуда знать, Эм? Я не разбираюсь в поэзии. Забавные вещицы, но не потому, что от них хочется смеяться. Кое-что я не поняла, а кое-что было… ну, не то чтобы грустное, а скорее…
— Горькое? — предположил я.
— Верно, Эд. Вот слово, которое я искала. Горькое. И много чего про смерть и все такое. Рифмы нет. Хочешь почитать, Эм?
— Они здесь? Разве полиция не забрала его вещи?
— Нет, они все в сундуке со сломанным замко́м на чердаке. Когда сюда приходил этот коп из Индианы, он и несколько других полицейских просмотрели все вещи Лона, но сказали, что там нет ничего важного. Вроде бы они больше ни для кого не представляют ценности. Мне велели подержать их у себя, на случай, если кто-нибудь захочет их забрать. Но никто не захочет.
— Фло, мы можем посмотреть содержимое этого сундука?
— Да, Эм. На чердаке есть лампа. Будь я проклята, если стану подниматься на два этажа вместе с вами, но дам тебе ключ от чердака, и ты сам все найдешь. Дверь прямо напротив лестницы, которая ведет на третий этаж. Сундук маленький, со сломанным замком, стоит прямо у входа.
— Спасибо, Фло. Послушай, это может занять у нас некоторое время, так что ты иди спать. Когда будем уходить, я подсуну ключ от чердака тебе под дверь.
— Но, Эм… мы ведь еще увидимся?
— Завтра я опять забегу. Мы будем в городе до полудня. Кстати, у тебя есть «Билборд»? Старые издания?
— Есть несколько экземпляров. За два-три месяца. А что?
— Лон не читал «Билборд»?
— Нет, Эм, я же говорю, он злился на шоу-бизнес. И друзей у него там не было, чтобы ими интересоваться.
— Что ж… думаю, мне все же следует взглянуть на них, Фло. Оставить их там потом?
— Или возьми с собой, если хочешь. Я уже все прочитала, кроме того, что за эту неделю.
Фло встала с кресла, подошла к шкафу и открыла его. Там лежала стопка номеров «Билборда», штук двенадцать. Она взяла их и положила на стол.
— Вот они, Эм. А вот ключ. Но ты пока не уходи, я еще могу долго разговаривать, да и джин остался. Давай налью?
Я попытался спрятать от нее стакан, но Фло все равно успела его наполнить.
— Не будь неженкой, Эд, — усмехнулась она. — Всего-то второй стакан. Давай, для храбрости. Слушай, Эм, ты помнишь тот ветродуй в Бриджпорте?
И они опять углубились в воспоминания. Но на сей раз ненадолго. Минут через пятнадцать дядя Эм замолчал. Я подхватил стопку журналов, он взял ключ, и мы ушли.
Сундук стоял там, где Фло и говорила. Первое, что мы увидели, когда открыли его, была одежда. Наверху лежали два крошечных костюма. Один был относительно новым и аккуратно отглаженным, второй — рабочий — поношенным и потрепанным. Дядя Эм отыскал газеты и расстелил их на полу возле сундука.
— Я буду вынимать вещи, Эд, — сказал он, — а ты раскладывай их тут по порядку. Тогда мы сможем уложить вещи обратно в том же порядке.
— Хорошо. Но что мы ищем?
— Не знаю, парень. Но, возможно, поймем, если найдем это. Что-то, что не бросается в глаза. Вайсс уже все осмотрел до нас. Скорее всего, мы ничего не обнаружим. Но, надеюсь, просмотр вещей Лона хоть как-то прояснит картину. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да, — кивнул я.
Я начинал понимать его затею. Из разговора с миссис Червински мы не узнали о связи Лона Стаффолда с цирком Хобарта и ничего нового об убийстве. Однако стали видеть в лилипуте человека, а не неизвестную величину. Я имею в виду, что он перестал быть просто фотографией. Фотографией мертвого высохшего лица на фоне истоптанной травы. Он был мужчиной, с мыслями, запертыми в крошечном теле, которое не позволяло ему стать человеком, как все, и он из-за этого жутко злился. Свою злость выражал тем, что избегал людей, «прятался» в фильмах и книгах.
Я подумал, что хотел бы с ним познакомиться. Будь Лон еще жив, я бы хотел попробовать преодолеть барьеры, про которые говорила Фло, и постараться подружиться с ним. Он мог бы оказаться интересным человеком. Если бы удалось преодолеть всю эту горечь, мог бы быть очень умным.
Но теперь было слишком поздно думать об этом. Все, что теперь от него осталось, — содержимое небольшого сундука и маленькое мертвое тело, похороненное на кладбище для бедняков и бродяг возле Эвансвилла.
Дядя Эм взял один из костюмов лилипута и принялся изучать карманы. Я последовал его примеру. Мне достался поношенный костюм. В карманах ничего не было, кроме сломанной зубочистки в нагрудном кармане пиджака. Я также прощупал подкладку. А перед тем, как отложить костюм, посмотрел на ярлык.
— Она была права насчет Толедо, — заметил я. — На этом костюме ярлык портного из Толедо.
Дядя Эм кивнул:
— А на этом — Цинциннати. Лон Стаффолд купил его после того, как приехал сюда.
Мы аккуратно положили костюмы на газету. Не знаю, зачем. Он их больше никогда не наденет. Через год миссис Червински, наверное, отправит все это на свалку. Под костюмами лежали маленькие рубашки и детские носки — по крайней мере, это он мог купить не на заказ. А также два пальто и дождевик. Под ними — нижнее белье, детское, шестого размера.
Постепенно мы добрались до дна сундука. С одной стороны стояла старая пишущая машинка — одна из старомодных складных «Корон» всего с тремя рядами клавиш. Она занимала половину сундука. С другой стороны — стопка листов и невскрытая пачка высокосортной бумаги размером восемь с половиной на одиннадцать дюймов. Я вытащил пишущую машинку и поставил возле сундука. Футляра к ней не было, но она, судя по всему, находилась в рабочем состоянии. Дядя Эм осматривал невскрытую пачку бумаги, изучая, как она запечатана. Видимо, он решил, что ее все-таки не вскрывали, и о