енноручно, и вообще разговоры о ней без нее считает верхом неприличия, но мужчины были непреклонны.
«“Мужчины”, а не один Морской!» — крутилось в мыслях Гали. Вернувшись с базара и обнаружив в квартире Николая, к тому же видя, что Морской его визит отныне свинством не считает, она ужасно радовалась. Внешне, конечно…. Галочка благоразумно сделала вид, что удивляться нечему, и приветливо поздоровалась с Колей, но на самом деле ждала момента, когда сможет спросить мужа, что происходит. Вместо этого Морской заговорил о другом. Причем еще и не с Галочкой, а с Ириной.
— Я знаю, что и как рассказать Горленко правильно, — сказал он гостье на кухне, пока Коля возился с полками в комнате. — Легенда почти соответствует правде: в вашем дневнике много личных подробностей, которые вы не хотите передавать в чужие руки. Я подниму эту тему осторожно, а вы наверняка наговорите лишнего. Хотите обезопасить себя — не мешайте, — и добавил уже более мягко для Галочки: — Пожалуйста, пообщайтесь немного без нас. Отвлеки ее чем-нибудь!
Вот Галя и отвлекала. Кажется, даже успешно.
— Обычно я себе такого не позволяю, — говорила Ирина то ли о противопоказанных балеринам бубликах, то ли о сломанной этажерке, то ли в целом о своем внезапном визите. — Но сейчас столько всего навалилось, что мне уже, кажется, можно всё.
— Кстати, о «можно всё», — Галочка почувствовала себя хищницей, но решение уже созрело. — Я, конечно, никогда не предполагала, что увижу вас лично. Но думала, если увижу, спросить… Это не совсем вежливый вопрос…
— Любопытно! — Ирина вопросительно вскинула брови и, кажется, ни капли не смутилась.
— Только не обижайтесь, — попросила Галочка. — Просто если я сейчас не отважусь, то уже никогда не спрошу. А мне действительно интересно. Как же так вышло? Вот вы живете с Владимиром и вполне счастливы, а потом — оп — в одночасье решаете все разрушить. И всего через два года выходите замуж снова.
— «Всего»? — переспросила гостья. — Вы поразительный человек, девочка. Я, да и большинство моих знакомых, сказали бы «целых два года». — Она улыбнулась немного лукаво и посмотрела на Галю, как на маленького ребенка. — Но ваш вопрос мне понятен. Его многие задавали. Обычно я, кстати, не отвечаю. Но вам, конечно, расскажу как есть. И передайте это все Морскому при случае. Он сам не спросит, а напридумывал уже себе наверняка каких-то гадостей. — Галочка хотела возразить, но Ирина не дала вставить и слова. — Я не была знакома с Ярославом, пока жила в Харькове, — твердо сказала она так, будто защищалась. — И от Морского я уезжала вовсе не из-за «удачно подвернувшегося иностранного инженера», как судачили мои коллеги в костюмерной и как, наверное, думаете вы.
— Совсем не думаю, — заверила Галочка. — Я о другом…
Ирина будто не слышала.
— Столицу переводили в Киев, часть нашей труппы обязана была уезжать, и я не стала противиться судьбе. Морской знал почему. Хотя бы потому что, работая в столичном театре, когда-нибудь поехать в зарубежные гастроли и увидеться с матерью шансов было в разы больше, чем если бы я оставалась в Харькове. Никакого конкретного плана в то время у меня не было, ни о каком повторном замужестве я не думала. — По тону Ирины было не совсем ясно, оправдывается она или обвиняет Галочку в подозрениях, которые той, кстати, даже в голову не приходили. Но объясняться было некогда. Ирина продолжала: — И тут появился Грох. Как выяснилось, наши семьи были связаны давней дружбой. Давным-давно, когда их страна только создавалась, Чехословацкое правительство заседало в Париже, и моя бабушка, живущая уже тогда во Франции, была дружна с сотрудниками и во многом даже помогала им. Другими словами, Ярослав — племянник близкого друга моей семьи. А кроме этого он — честный коммунист и инженер, регулярно приезжавший в 1930-е из Праги в Ленинград. Узнав о наличии у Грохов такого интересного родственника, мои родные попросили его разыскать меня в Союзе и… Вы уже, наверно, догадались. Планировался брак по расчету. Ярослав приехал из Ленинграда в Киев как бы просто погулять, пришел на спектакль и словно потерял голову от страсти ко мне. Мы создавали видимость бурного романа, мотались как сумасшедшие — то он ко мне в Киев, то я к нему в Ленинград. Он осыпал меня при встречах цветами, я в разлуке обрывала телефон его гостиницы… Еще мы беспрерывно слали друг другу письма и телеграммы. Особенно телеграммы — уж их-то точно внимательно изучат. При этом, оказываясь наедине, мы чувствовали себя неловко и старались даже особо не разговаривать. Сейчас я понимаю, как это было глупо. О! Столько зря потраченных ночей… Если б я понимала, что он уйдет из жизни так рано, то… — Ирина опустила голову, запнувшись, но через миг уже была способна снова говорить. — Когда он обратился к руководству с просьбой позволить наш брак, никто не удивился. Все уже привыкли, что я кругом таскаюсь за своим «другом сердца». Он был на хорошем счету. Поэтому чинить препятствия не стали. Предупредили лишь, что мне дорога за пределы СССР закрыта. И если он и правда собирается связать со мной жизнь, пусть остается в Союзе. Наш план рухнул. Понятно, что Ярослав должен был спокойно уехать к себе, сообщить моим родным в Париж о нашем провале, извиниться перед дядей, что не помог его друзьям, и жить себе дальше. Но он был чудак из тех, что никогда не сдаются. Сказал: «Посмотрим, как они обойдутся без моей работы в Праге» и вдруг прибавил: «Но есть серьезный риск, что обойдутся, а я без вас уже не проживу». — Ирина улыбнулась, вспоминая. — Меня как током ударило. Я поняла, что все эти полгода были не из-за просьбы моей бабушки, а… из-за меня. И это новое восхитительное чувство — знать, что ты кому-то, сама того не зная, действительно нужна — меня сразило наповал. Все прежние поклонники мной, безусловно, восхищались, но рисковать репутацией, всерьез связываясь с барышней «из бывших», никто не мог. Чему я, честно говоря, была ужасно рада — прекрасно, когда легко отшить навязчивого ухажера простейшей фразой: «Вот у нас, в институте благородных девиц…» — Теперь ее улыбка стала мрачноватой.
— Неправда! — перебила Галя. — Морской не из таких. Он всегда говорил, что талант и профессионализм дороже чистой анкеты…
— Разумеется, — без всякого сарказма согласилась Ирина. — Я сейчас не про него. А если про него, то все ведь еще хуже. Он знал, что я здесь задыхаюсь и что мне надо уезжать. Знал, но даже Харьков ради меня не смог оставить.
— Да дело ведь не в переезде! — включилась Галочка. — А в том, что вы однажды вдруг решили, что будете менять свою жизнь. С ним или без него. Как будто он — пустое место.
— Все верно, — спокойно согласилась гостья. — Это глупое «как будто» нас и разрушило. А вот для Ярослава была важна не собственная важность в моих глазах, а я. Он даже в 39-м, когда мы уже жили в Праге и туда пришли фашисты, думал не о том, чтоб я была к нему поближе, а о моей безопасности. Он отослал меня во Францию, и мы с родителями — точнее с мамой и ее мужем — прятались в деревне неподалеку от Парижа и каждый вечер молились, чтоб Ярослав остался жив. Хоть понимали — шансов мало. Как глупо! — Она вернулась в реальность и моментально словно почернела. — Быть одним из немногих выживших чехословацких подпольщиков и погибнуть в своем любимом СССР от рук мелких жуликов…
— Простите, что я завела этот разговор, — Галочка почувствовала, что сейчас расплачется.
— Ах, точно! Я ведь не дорассказала, — неверно поняла ее Ирина. — Итак, в 36-м году мы с Ярославом расписались. Собирались пожениться фиктивно, а вышло на самом деле. Он остался в Союзе. А через год нам повезло — какое-то высокое начальство осознало, что Ярослав полезней все же в Праге. И меня выпустили с ним. Это и правда было чудо! — Она с явным усилием вернула на лицо слабое подобие улыбки. — С тех пор меня все время спрашивают, как это я оказалась в Чехословакии. Я говорю про чудо и молчу про остальное. Сейчас я даже рада, что есть кто-то, кому можно сказать правду, так что ваш вопрос совсем не бестактный, зря вы извиняетесь.
— Я, если честно, спрашивала не об этом. Но, знаете, не важно, — торопливо заверила Галочка. — Я не имела права бередить вашу рану. Это я от эгоизма!
Ирина глянула так требовательно, что Галочка не решилась хитрить.
— Меня интересует не то, как вы уехали, а то, как вы сумели жить дальше, забыв, что натворили… Как вы смогли оставить Морского? Как можно так больно ранить родного человека? — Галочка вдруг почувствовала, что все ее вопросы риторические, и совсем растерялась. — Я поняла бы, если бы вы с ним были в ссоре или если бы отношения сошли на нет… Но вы ведь сознательно резали по живому. И потом смогли снова жить счастливо. Как?
— Вы упрекаете или хотите уйти от мужа и просите поделиться опытом? — серьезно спросила Ирина.
— Упрекаю! — Вопрос был нарочито издевательский, и Галочка рассердилась. — Вы не представляете, в каком ужасном состоянии был Владимир, когда вы его бросили! Бесконечные компании, куча женщин, вечеринки до утра… А потом, почти без сна, бегом в редакцию, чтобы, словно в запое, забыться в работе…
— Вы сами себя слышите? — Ирина даже не пыталась понять. — Такой «ужасной жизни» позавидовал бы каждый!
Галочка себя слышала. И помнила, как Морской катился под откос с одной лишь целью — никогда не оставаться наедине с собой и не иметь возможности думать об Ирине. И боль была совсем не сиюсекундной — он бегал от нее шесть лет, пока судьба не организовала им с Галиной встречу.
— Какой «ужасной жизни»? — В кухню заглянул довольный Коля. — Я тоже не прочь позавидовать, расскажите!
— Рассказываю, как ездила в командировку с мужем в США, — не моргнув глазом, соврала Ирина. — Он ехал по партийной линии, секретно. Изображали семейство фабрикантов. Моя задача была милой — строй из себя веселую пустышку и радостно смотри по сторонам. И вот хочу сказать, что там повсюду, будто постовые у вас на улицах, стоят аппараты для духов. Кинул монетку, выбрал аромат, тебя попшикает. Я возьми тогда и скажи: «А в Советском Союзе, как я слышала, люди покупают духи бутылками. И ароматы достойные. «Красная Москва», например, один в один «Шанель № 5»