— Я не готова! — вспомнила Ирина. — Вернее, мы, конечно, уезжаем. Но я вчера за обедом сказала всем, что меня волнуют подробности происшедшего и то, зачем цирковым бандитам понадобилось подбрасывать страницу из моего дневника под дверь. Сказала, что я, может быть, буду настаивать, чтобы следствие более внимательно подошло к этому моменту, и я, скорее всего, не уеду, пока не добьюсь ясности…
— Идея вырисовывается! — подхватил Морской. — Давайте сообразим, кто из присутствующих на обеде больше всех хотел, чтобы ваша делегация скорее уехала? И кто знал про привычку Ярослава варить вам кофе? И, главное, кто мог быть связан с цирковой труппой и то ли получить от них ваш дневник случайно, то ли нарочно приказать им устроить ограбление?
— Не знаю… Все могли и не могли. Там за обедом были и члены нашей делегации, и гости с завода, и все, кто только можно… Да и персонал ресторана ходил кругом… Про наш отъезд я тоже не пойму. Наверное, все в Харькове этого хотят. Мы тут всем надоели. Да и наши все спят и видят, как попасть домой. Про кофе знали все — Ярослав гордился тем, что так заботлив, рассказывал об этом всем коллегам, — Ирина нервно передернула плечами, и Морской отметил, что воспоминания о хвастливости покойного мужа ей неприятны. Правда, она тут же переключилась на другое: — Уверяю вас, никто из знакомых не стал бы связываться с убийцами и намеренно доводить меня до нервного срыва. Это какая-то чушь!
Ответ Ирины ничего не дал, и Морской решил посмотреть на ситуацию под другим углом.
— А что если целью ограбления были вовсе не ценности и наличность, а какие-то документы? Вы говорили, листы из дневника он положил в потайной карман пиджака? Что еще там могло быть?
— На то карман и потайной, чтобы никто не знал, что там, — буркнула Ирина. — У Ярослава были такого рода странности. В кошельке, карманах или в портфеле он мог носить немного денег «для отвода глаз», а все ценное и бóльшую часть наличных — таскал во внутреннем кармане пиджака. Боялся оставлять в гостинице, боялся карманников, но при этом был так неосторожен, что все ценное носил всегда с собой. На его долю выпали сложное детство, трудная работа, странная судьба — естественно, это не могло не наложить отпечаток на характер.
— Хм-м-м, — опять нашел скользкое место в истории Морской, — при этом Панковский утверждает, что грабил только тех, кто демонстративно сорит деньгами. А ваш супруг старался скрыть достаток. Панковский врет? Быть может, жертва была не случайной, и действовали наши отравители по заказу?
— Не обижайтесь, я сейчас скажу обидное, — резко ответила Ирина. — Но даже то, что Ярослав тут демонстрировал «для отвода глаз» как небольшую сумму, в ваших советских реалиях выглядело сногсшибательно. Он это до конца не понимал и мог навлечь грабителей без всякого заказа.
— Но может быть и нет, — гнул свое Морской. — То-то наши балаганные воры так легко во всем сознались: они скрывают главное. Их кто-то специально на вас навел. Заказчику было нужно выкрасть что-то из секретного кармана Гроха, дневник попался просто так, а драгоценности и деньги — оплата исполнителям. В таком случае нам надо обрисовать портрет заказчика. Он все время крутится возле вас — ведь он сумел и подбросить дневник, и заполучить ключи от номера, и напугать вас сегодня. Он знал, когда вы принимаете решение не уезжать, и значит, нужно поднажать и убедить вас покинуть Харьков. То есть это кто-то из проживающих или работающих в гостинице. Что еще? Он явно боится подробного расследования происшедшего. То ли он один из вашей группы и хочет поскорее скрыться от наших следователей, то ли местный деятель, который понимает, что с вашим благополучным отъездом внимание к делу поутихнет и копать детали никто не станет. Кроме того, он должен знать вашу семью и ваши привычки. Но не настолько хорошо, чтобы понимать, что Грох принимает таблетки, от которых придет в себя после снотворного намного раньше срока. На кого из ваших знакомых похоже?
— Не надо пустых обвинений! — нахмурилась Ирина. — Вам хочется красивого сюжета, вот вы и притягиваете к делу мое окружение. Никто не знал, что мне вдруг стукнет в голову всех потащить гулять в тот злополучный день. Никто не думал, что мы добровольно останемся на время без охраны. Никто бы не успел заранее договориться с грабителями… — Она взглянула на Морского очень жалобно. — Пожалуйста! Я не хочу считать, что к убийству Ярослава причастен кто-то из знакомых.
— Я тоже не хочу, — заверил Морской. — И доводы у вас разумные. Но кто-то же зачем-то вас пугает и принуждает поскорей уехать? Наверное, нужно восстановить послеобеденные передвижения всех, кто слышал сегодня, что вы собираетесь оставаться в Харькове.
— Как я их отслежу? Меня всю вторую половину дня продержали в отделении у Коли. Утром рассказали, что дело раскрыто, а потом забрали разбирать подробности. Просили написать заявление, что я не имею претензий к следствию, что ничего больше искать не требуется… — Ирина грустно вздохнула. — Коли-то самого со мною не было, там новые товарищи, незнакомые, и с ними я такой смелой, как со своими за обедом, не была. Мямлила что-то, мол, «да, конечно, если вы считаете, что все и так понятно и можно уезжать, то я согласна».
— А еще, — Морской все докручивал свою мысль, — нужно установить местонахождение всех ваших знакомых в день убийства. Вернее, в промежуток времени между ограблением и тем моментом, когда вам подбросили листок под дверь. Коля считает, что грабители от балагана никуда не отлучались. Значит, злоумышленник выходил к ним. И ваши наблюдения нам тут не помогут: вы с Кларой были то у медиков, то давали показания, вы не могли отслеживать коллег. Как и сегодня, были, мягко говоря, отвлечены. — Морской поднялся. — По всему выходит, что вам нужно немедленно заявить в милицию.
— Про что? — с отчаянием выпалила Ирина, тоже вскочив. — Про то, что мне мерещится специфический вкус кофе и почерк покойного мужа?
— Нет, — пытаясь успокоить, Морской взял ее за плечи и заглянул в глаза, добиваясь понимания. — Это, как мы с вами полагаем, — плод вашего воображения и истерзанной горем психики, — спокойно внушал он. Ирина вроде слушала, вникая. — А вот то, что из вашего номера пропал только что возвращенный вам милицией вещдок — явный повод для обращения. Нужно немедленно связаться с Колей. Трамваи уже не ходят, такси в округе днем с огнем не сыщешь — не «Интурист»… — Тут Морской увидел огонек папиросы на балконе первого этажа ближайшего подъезда. — Погодите!
Обращаться к соседу в подобной ситуации было, конечно, верхом наглости. Но если вспомнить, что Морского с семьей Семена Яковлевича связывали годы взаимовыручки, то и не страшно.
Какие-то услуги по-соседски — то очередь занять, то соли одолжить, то поддержать вдруг поредевшую компанию преферансистов — не в счет. Были ведь и грандиозные истории. К примеру, в 45-м, когда Семен все еще был на фронте, а в Харьков на гастроли приезжала труппа Дурова с их легендарными зверями, Морской увидел у подъезда плачущую Лялю — младшую дочь соседей. Оказалось, девочка ужасно хочет побывать на представлении, а мама и старшая сестра говорят, что это совершенно невозможно. Морской придумал небольшую авантюру. На следующий день в «Красном знамени» появилась трогательная заметка о том, что дети в любое время тянутся к искусству и даже в сложные военные дни детство харьковчан наполнено светлыми мечтами. В тексте были приведены отрывки из наивного послания Ляли к отцу на фронт и кусочек из ответного письма. Девочка, разумеется, мечтала о Победе и скором возвращении отца, а еще — о том, чтобы увидеть цирк Дурова. Отец ей сухо отвечал, мол, «защищаю Родину и занят, но красоту твоих желаний оценил и обещаю, что вернусь с Победой, и мы тогда пойдем и в цирк, и куда хочешь». Естественно, такую переписку Морской придумал сам, но мысли и характеры передал максимально близко к жизни. Заметка имела шумный успех, и Дурову ее, конечно, показали. И он немедля передал через газету приглашение на свое выступление и Ляле, и ее сестре, и маме.
Морскому было приятно, что все удалось, а Семен, вернувшись с фронта суровым командиром с множеством наград, принимался радостно смеяться, как ребенок, всякий раз, вспоминая эту историю.
— Семен Яковлевич! — тихо позвал Морской, подойдя поближе к балкону. — Доброй ночи и извините за странную просьбу. Ваш Бобчик на ходу? — К привезенному Семеном с фронта автомобилю хозяева относились как к члену семьи и величали по имени.
— Доброй, Владимир Савельевич! Жив курилка. А почему вы спрашиваете?
Морской, немного сам смущаясь столь дикой просьбы, объяснил, что у его знакомой проблемы, требующие безотлагательного решения, и ей нужно срочно попасть к знакомому следователю, который проживает на Плехановской улице.
— Это почти у вашего завода, только ближе. До «Новой колонии», — Морской был уверен, что работающий в тех краях Семен знает, что так в народе называют жилой массив возле парка имени Артема, — доезжать не придется. Напротив ДК «Металлист».
— Так и говори, что до «Металлиста», — перебил сосед. — Дело действительно настолько срочное? Хм… Она одна поедет?
Морской только сейчас понял, что разгуливает по улице в домашних тапочках и в плаще тещи. Но что поделаешь.
— Нет, я сопровожу…
— Сейчас узнаю у супруги, отпустит ли, — обрадовал Семен. — Подождите пару минут.
Весь двор прекрасно знал, что Семен сам себе хозяин, и добрейшая Зинаида Михайловна никогда не стала бы перечить желанию мужа. Возможно, именно поэтому Семен всегда с ней обо всем советовался.
— Что ж, подождем, — сказал Морской, вернувшись у Ирине. Та, судя по всему, совсем раскисла — сидела не шевелясь и не мигая смотрела прямо перед собой мокрыми от слез глазами, — и ему пришлось оставить мысль о том, чтобы заскочить домой обуться и переодеться. — Ну, полно вам, крепитесь. Вы не одна, я с вами, — осторожно начал Морской, опускаясь перед Ириной на корточки.
— Не только вы, но и невидимый преступник, который лезет в душу, — выдохнула страдалица. — Есть тысяча способов убедить меня поехать домой, но нет, нужно выбирать самый болезненный, действуя от имени Ярослава…