— Врет ваш Константинов все! Верьте ему больше! — возмутился Коля.
— Больше некуда, — подал голос Петров. И через несколько мгновений снизошел до пояснения: — Константинов ведь не абы кто, а человек из дружественного нам ведомства. К тому же его показания многое из того, что ты нам сейчас рассказал, только проясняют и подтверждают. Он и правда с Бржихачек хотел поговорить. Давно уже. Она, понимаешь ли, умудрилась в Изюме встретить каких-то старых знакомых, которые приехали в СССР после войны. Мужчина оказался шпионом, наши вовремя обезвредили, а жена и ребенок вроде ни при чем. Живут сейчас в Изюме и, ясное дело, жалуются. Много их таких, жалобщиков неблагодарных. Не ценят, что на свободе остались. И Константинов опасается, как бы Клара не восприняла эту встречу слишком близко к сердцу да не стала бы трепать языком.
— Так а чего бояться? — не понял Коля. — Ну расскажет она там у себя в Праге, что у нас семьи шпионов, если сами в шпионской деятельности не участвовали, получают работу на заводах. Что такого?
— Константинов боится за свою шкуру, — недобро скривился Петров, но тут же смягчил тон, — что и понятно. В его обязанности входило проследить, чтобы все было хорошо и чтоб подобных нежелательных встреч за время визита иностранцев не происходило. А он не справился. И, поговорив с Кларой, хотел, так сказать, замести следы. А вместо этого чуть следствие нам не запутал, сбив тебя с толку. Да еще и метка эта — очень глупая инициатива. Хорошо, хоть признался. Когда преступников поймали, он понял, что дело сделано, должное внимание расследованию уделено, и что метка только сбивает нас во время получения показаний. Ну и пришел с повинной. Вернее, это я сейчас говорю — с повинной. Держался он довольно нагло, мол, так и так, такие обстоятельства, по долгу службы всякое можно сделать, вот я и ускорял процесс, как считал нужным, — Петрову Константинов тоже, похоже, не нравился. — Но я такого тона не стерпел и прижал его как следует. Выкладывай, мол, все, что знаешь, гад, не доводи до греха. Ну он и рассказал про свой интерес к Бржихачек. И повода не верить ему нет. История про изюмскую встречу подтвердилась.
— И еще, — мягко вмешался Глеб. — Не мог Константинов вчера ночью вломиться в номер Ирины. Он в это время с товарищем Петровым был — давал показания. Думал, что на часик зайдет ко мне, про метку расскажет да со спокойной совестью к своим поедет. Но я, конечно, такую информацию замалчивать не мог. Так что товарищ Константинов был тут же переправлен на разговор с… хм… более компетентными в его сфере деятельности лицами… По точной хронологии выходит, что ровно в тот момент, когда вдова Гроха садилась в такси, наш человек высадил Константинова у гостиницы. Рассталось наше ведомство с ним по-хорошему. Остались друзьями и единомышленниками, так что даже доставку к «Интуристу» организовали.
— Но… — В голове Коли все равно многое не сходилось, и версия со сжигающей дневник работницей гостиницы казалась бредом. Впрочем, возможно, за последний день он просто слишком свыкся со своей гипотезой происшедшего. Выходит, целый день угробил зря? И не угробил бы, если бы был в курсе. — А почему вы мне все это сразу не сказали?
— Пытались, — пожал плечами Глеб. — Ты не слушал, гнул свое. Папка с копией материалов о новых подробностях с вчера у тебя на столе лежит. Кто ж виноват, что ты все это время где-то ошивался. И попрошу заметить, ни слова ни мне, ни коллегам по расследованию, — он кивнул на Петрова, — о своих текущих подозрениях ты не сказал. Бегал на экспертизу втихомолку.
— Да, — Коле ничего не оставалось, как признать ошибки. — Виноват. Но… Мне надо подумать! — Он резко развернулся и выскочил в коридор.
Вслед раздался то ли нервный, то ли торжествующий смех Петрова. Тьфу!
«Не может быть, чтобы правильно было возвращаться к прежней версии с тем, что убийца Окунева. Запугивала Ирину какая-то сотрудница гостиницы… Зачем ей дневник Ирины? Как он к ней попал?» — ломал голову Коля.
Увидев на своем рабочем столе обещанные Глебом документы, он лихорадочно начал развязывать бечевки папки. Внутри лежал листок с отпечатанным отчетом и фото подозреваемой сотрудницы гостиницы.
— Тоже мне «материалы»! — вслух фыркнул Коля, но все же принялся читать.
— Не знаю, что тут у тебя стряслось, но пообедать все равно необходимо, — раздался рядом тихий голос Светы. Она сегодня снова работала в библиотеке неподалеку и, зная, что муж не вырвется в их любимую столовую, прихватила с собой из дому завернутые в газету бутерброды. Коле стало стыдно, что он даже не заметил, как она вошла. И что не предупредил Свету об отмене встречи в столовой тоже… Хорошо, что она сама смекнула и не ждала.
Горленко тут же вспомнил напряжение, которое царило вчера вечером у Морских, когда они все вместе обсуждали причастность Константинова. Участие Морского в деле Ирины Галочку, судя по всему, раздражало. Помочь она, конечно, помогла, но разговаривала как бы через силу и все твердила, мол, да, почерк один и тот же, но это вовсе не доказывает, что Константинов врет про женщину в гостинице, как не доказывает и вообще его причастности к убийству. Во всем сквозило, что Галина не столько хочет докопаться до правды, сколько тоже, как Петров, мечтает поскорее забыть это дело, и пойманные уже преступники ее вполне устраивают. Сейчас, наверное, Галина была бы рада, что все ее слова подтвердились.
Другое дело — Света. Она была за правду и, хоть муж иногда забывал о назначенных супругой встречах, не обижалась ни на что и даже бутерброды приносила. «Хоть в чем-то мне везет», — подумал Коля.
— Ой! — В этот же момент, сама того не ведая, Света нанесла Коле сокрушительный удар. — Откуда у тебя этот снимок? — Она смотрела на фото подозреваемой из гостиницы. Кудрявая брюнетка оказалась Светиной знакомой. — Мы на курсах подготовки предвыборных агитаторов познакомились. И, кстати, она шла по тому самому участку, где этот бедный дядя Каша проживает… Она, наверное, его и агитировала идти на выборы… Он нам рассказывал, помнишь?
«Теперь и связь нашлась, — с тоской подумал Коля, взлохмачивая волосы. — Раз эта дамочка с Кондрашиным знакома, он мог ей по пути домой отдать дневник. Случайно встретились, решил прощупать почву, возможно, даже на предмет шантажа. А она потом испугалась всего и… Константинов ни при чем. Два преступления в одном — мои фантазии. Но как я мог так крупно промахнуться? Ведь все сходилось…»
— А что это у тебя на столе? — не зная о терзаниях мужа, как ни в чем не бывало спросила Света.
— Объяснительная Константинова… Нашлась. Я сунул под кепку, чтобы удобнее хранить было, и забыл.
— Все как всегда! — заулыбалась Света. — Пришел сюда, швырнул, небось, кепку от двери на стол и помчался дальше? Скажи спасибо, что листок не выпал, а прилип…
— Не за что тут благодарить, — ощетинился Коля. Не на Свету, конечно. На обстоятельства. — Бумажка эта никакого больше толку не несет. — По инерции он все же взял лист в руки и еще раз пробежался по нему глазами. И тут… — Хотя… Погоди-ка… Да ведь… Если только! — его вдруг осенило. — Не может все быть так логично, но неправда. И если присмотреться и задуматься, то… Послушай! Я, похоже, не ошибся, а перепутал роли… Понимаешь? А теперь все сошлось! Бежим скорее, нам нужно кое-что проверить!
И, позабыв на столе уже и кепку, и папку с фото, и бутерброды, он кинулся к двери.
В комнате каталогов Морского смущала ее неприступность и слишком хорошая слышимость. С первым он вроде уже справился. Ворчал, теряя время зря и мысленно сокрушаясь, что дома наверняка уже накрыт стол, и круглоглазая Леночка строго интересуется, где же Душка Морской, но все же не сдавался, ходил по кабинетам и разыскал в конце концов ответственную за каталоги Ольгу Ивановну вместе с ключами от ее кабинета. Со вторым было хуже: стена, отделяющая кабинет Ольги от помещения, где трудились монтажники, состояла из какого-то удивительного материала, не только пропускающего звук, но и усиливающего его.
— Поэтому и не сижу тут, на рабочем месте, а обитаю в бухгалтерии, — весело подмигнула Ольга, когда, впустив Морского в пустую комнату, увидела, как он в ужасе вздрогнул от раздавшегося невесть откуда оглушительно громкого чиха. — Тем паче, там от меня есть хоть какой-то толк. Девочкам помощь всегда нужна. Начальство разрешает и даже поощряет, так что претензии про долгий поиск ключей не принимаются. Работайте на здоровье!
— И вам всего хорошего! — захохотали из-за стены.
Ольга ушла, а Морской, хоть и старался полностью сосредоточиться на поисках обещанных Антончику данных, все равно невольно переключался на чужой застенный разговор.
— А вот у нас на фронте случай был трагичный, — басил кто-то из монтажников.
Морской в очередной раз подумал, насколько по-разному воспринимают люди пережитое. Кому-то важно не забыть, необходимо выговориться, а кто-то — вон, к примеру, как Горленко, — молчит и стекленеет при любом вопросе о войне. Однажды, правда, года через три после Победы, Морской невольно стал свидетелем того, как Коля, получив приглашение на встречу фронтовиков, скомкал его и выбросил, а Света умоляла, мол, сходи. Тогда Николай твердо сказал «нет» и вдруг осипшим голосом добавил: «Ты же знаешь, все настоящие мои фронтовые товарищи погибли. Все до единого, и даже мой Тумаркин. Те, кому есть с кем шумно вспомнить, — пусть идут. А я с чужими не хочу, а со своими мысленно и так всегда на связи». И Света отступила, а Морской, корректно сделав вид, что разговора этого не слышал, расспрашивать не стал.
— Представьте только! — продолжали за стеной. — Боец был семижильный. Прошел через такое — страшно вспомнить — и ни царапинки, живехонек, как будто не солдат, а машина какая-то. Но однажды, на привале, такая глупость с ним произошла…
— Глупость происходит сейчас со мной, — выругался себе под нос Морской, стараясь не отвлекаться. Список нужных Антончику картин он давно уже держал в руках, но — вот невезение — по чьей-то дурости в нем были только названия фильмов. Ни тебе режиссера, ни года, ни съемочной группы. Для вызывающей доверие заметки названия нужно было хотя бы чем-то дополнить, и потому Морской теперь искал среди расставленных в алфавитном порядке карточек описание нужных картин. — И ведь успели ж заполнить карточки и разложить по полкам!