Оправившись от шока, Ирина вдруг воскликнула:
— Клара, ты говоришь на русском?
— Но в большей степени вас выдали не кот и не соседка, а вы сами, — с мягкой улыбкой вмешалась Галина.
— Говорю, — словно не замечая Галю, ответила Ирине Клара. — Родилась в семье одержимых русофилов, как ты теперь знаешь. Ярослав тебе рассказывал, как мы росли, не правда ли? Я рада, что у меня хотя бы бабушка с дедушкой были нормальные. Они не сердились, когда я вышла замуж и уехала в Германию. А Ярослав и родители считали меня приспособленкой с позорными мечтами о материальных благах. Ярек в юности был очень твердый в убеждениях. Категоричный.
— Но он вас защищал в суде! И взял работать на завод, — вмешалась Галя.
Она хотела добавить еще что-то для установки доброй атмосферы, но, заставив себя оторвать взгляд от пистолета, взглянула в лицо собеседницы. И не смогла больше вымолвить ни слова. По каким-то неуловимым признакам стало понятно, что Клара Бржихачек действительно готова на все. И это было жутко.
— Да, защищал, — согласилась Клара. — Все же я сестра. Ярослав бедняга. И бросить меня не хотел, и признаться, что родная старшая сестра работала в Германии при Гитлере, не мог. Такой коммунист, и вдруг такая сестра! Еще и свела его в могилу в конце концов… Ай-яй-яй, — она как будто рассмеялась, но тут же очень резко серьезным металлическим голосом спросила: — Кто еще знает про мою вину? — И тут же сама ответила: — Никто. Ведь ты пришла одна. Я везучая!
— Неправда! — вмешалась Ирина. — Что знает эта девочка, то знает и Морской. Он говорил, они всем делятся. И даже понимают друг друга бессловесно. Любовь…
В ответ Клара заговорила быстро и насмешливо, Ирина тихо отвечала, а Галя… Галя не могла отделаться от чувства благодарности.
— Он правда про меня такое говорил? — обернулась она к Ирине. — Спасибо, что поделились. Мне это очень важно. А то я думала… Не важно. Знаете, он и про вас всегда вспоминал очень тепло, ну и…
— Гхм! — потребовала внимания Бржихачек, угрожающе направляя пистолет на Галю. — У вас сейчас есть более важные темы для беспокойства. Вам нужно подчиниться. Мне никакая любовь Морского не помеха!
Морской и Коля в это время были полностью готовы к задержанию преступницы. Конечно, не одни. На этот раз начальство прислушалось к доводам Горленко и вовремя примчавшегося в отделение Морского. Выделили людей и дали полномочия. От первого Коля, естественно, пытался отказаться: много ли нужно, чтобы арестовать болезненную пятидесятилетнюю даму? Но Петров настаивал, чтобы его ребята присутствовали, и в случае, если оправдания Бржихачек будут понятны, чехословацкой делегации спокойно дали бы уехать уже без лишних подозрений. Он не поверил в догадку Горленко, но не задать вопросы Кларе теперь было невозможно.
— Ну и как ты догадался? — воспользовавшись образовавшейся паузой, расспрашивал Колю Морской. — Я так и не понял ход твоей мысли. Глеб, едва услышав от меня про двойную фамилию Бржихачек, без объяснений рявкнул: «Выходит, Горленко прав?» и кинулся тебя искать, ничего мне не объяснив. Ты извини, что я пошел к начальству, но тебя нигде не было, а ситуация, как мне казалось, требовала немедленной реакции.
— Ты правильно все сделал, — заверил Коля. — А про то, как я все понял, — долгая история. — Он, как всегда, когда хватал за хвост разгадку, пребывал в состоянии азарта, поэтому рассказывал охотно и весело. Хоть речь и шла об очень грустном инциденте. — Главную роль сыграло то, что я разозлился. Я ведь в голове себе уже представил, как все случилось. А Константинова полностью оправдали. Еще и Света, опознав в сотруднице гостиницы знакомую Кондрашина, добавила в суп соли. Я очень рассердился на такое несовпадение. Ну а когда злишься, то, знаешь ведь, в мозгу все как бы проясняется.
— Не знаю, — заверил Морской. — У меня — наоборот. Тем более, я уже в том возрасте, когда не злятся. Жизнь слишком киногенична, чтобы воспринимать ее в штыки. Любой сюжет красив, и, даже если он приносит боль лично тебе, злиться все равно невозможно. Смотришь как бы со стороны и аплодируешь сценаристу, — он вовремя спохватился. — Но я отвлекся. Итак, ты был на нервах и…?
— И подумал, что кроме Константинова на месте преступления было еще полно народу. И раз я думаю, что все произошло так, как я представлял, то нужно просто каждого проверить на причастность. И тут как раз отчет Константинова о его разъездах с Кларой пришелся к месту. Бржихачек зашла в аптеку, чтобы закупить себе успокоительных. Помнишь? Я посмотрел на перечень заказанных лекарств новым взглядом. И резануло слово «фен», — Коля хитро улыбнулся. — Наконец-то мои проблемы с запоминаниями терминов и всяческих словечек пошли на пользу! Пилюли Гроха — ну те, что помешали долгому действию снотворного, — как-то назывались, да? Я не запомнил как, но в мозгу отпечаталось, что он лечился каким-то «фен-чем-то». И вот, в списке нужных Кларе лекарств вижу какое-то другое слово, но тоже «фен-что-то». Ей-то на самом деле только валерьяну и продали. Про остальное сообщили, мол, надо по рецепту специально готовить, поинтересовались, с чего я взял, что у них такое есть. Но главное — не что продали, а что хотела купить, да? Меня заклинило на этом «фене», звучало название очень похоже. Мы со Светой кинулись к экспертам. Нет, я ошибся: название лекарства Клары с пилюлями Гроха не совпало, — только три буквы общие и всё. Нормальный человек внимание не обратит. А я — другое дело. Но заодно узнали, что оба эти лекарства — от судорог. Наши полезли в справочник, и выяснилось, что Клара спрашивала в аптеке советский — куда лучший, как мне объяснили, — аналог Гроховского лекарства! Все другие медикаменты, что Клара искала, тоже помогают при Гроховской болезни. И понеслось! Болезнь наследственная. Если Клара искала это лекарство, значит тоже больна. Выходит — она родственница Гроха? Тут я вспомнил, как мои дети кубарем катаются по полу, когда играют или если что-то делят. Сечешь? — Коля с самодовольной улыбкой пригладил чуб. — Сестра в любом возрасте пиететов к брату не испытывает. Любить-то любит, но если что, то может и в лоб заехать. Как в детстве. По привычке. — Коля вернулся к конкретике. — А дальше все было уже понятно. Клара тоже принимала лекарство и пришла в себя даже раньше Гроха. И, помня, что их с детства приучили хранить все важное в потайном кармане, решила воспользоваться случаем и это важное у Гроха изъять. Ну, например, дневник Ирины. А Грох пришел в себя, и завязалась потасовка. Опять же, если сестра, то рецепт фирменного кофе Гроха тоже знала…
— Звучит правдоподобно, — кивнул Морской. — Я тоже, когда понял, что Клара — родственница Гроха, так все себе и представил. Тем более, что в дневнике Ирина Клару упоминала. Та, видимо, про это узнала и захотела почитать… Вышел трагический несчастный случай…
— Да. Только в случае несчастий порядочные люди признают свою вину. А эта не просто не признала, а скрыла все, да еще и пыталась Ирину запугать, чтоб поскорее попасть домой. Водила за нос нас и посмеивалась! — Горленко недовольно поморщился. — Жалею, что мы сразу после булочной ее не обыскали. Хотя ведь знали, что у нее тоже есть этот потайной карман. Она сама сказала, что преступники ее наличность не тронули… — Коля напряженно вгляделся вдаль и, видимо, решив, что время еще есть, спросил: — А ты как догадался, в каких титрах можно найти прежнюю фамилию Клары?
Морской, не зная, что ответить, произнес:
— Ну… Сложная цепочка мудрых умозаключений и вроде бы разрозненных событий, которые сошлись в критичной точке… — начал он. Потом решил не врать и сказал прямо: — Короче, повезло.
Друзья немного нервно рассмеялись. Ожидание слишком затягивалось, и не тревожиться уже не получалось. Морской, еще час назад боявшийся встречи с Ириной при таких обстоятельствах (он, как-никак, лишает ее близкой подруги), теперь больше всего опасался, что встреча эта так и не состоится.
Даже с учетом задержки, связанной, как Коле объяснили, с повышенным вниманием журналистов, чехословацкая делегация должна была давно явиться на перрон[21], где Горленко и соорудил свою нехитрую засаду.
В голове Ирины вместо страха или гнева металось глупое: «Морской мне не простит, если его жену убьют из-за меня. Причем не кто-нибудь, а моя близкая подруга». Поэтому она прежде всего (уверенно и, как говорили ученицы про Иринину манеру расставлять их на сцене «хваткой, не терпящей возражений») взяла Галину за локоть и переставила к себе за спину. Девочка не сопротивлялась, но скорее от удивления, чем из покорности. Лишь после этого Ирина, превозмогая почти физическую боль и предательское желание разрыдаться, обратилась к Кларе.
— Убери, пожалуйста, оружие. — Как опытный педагог, она старалась говорить спокойно и легко, будто о само собою разумеющихся, понятных всем вещах. Но голос её все-таки дрожал. — Ни я, ни девочка Морского ни в чем не виноваты, поэтому не будем превращать наш диалог в драму. Не знаю, что случилось у вас с Ярославом, но уверена, что ты не хотела дурного. Наша задача сейчас не ссориться, а подумать, как быть.
— А я уже подумала, — нарочито резко сказала Клара, и Ирина почувствовала, как подруга специально накручивает в себе злобу, чтобы не испытывать никаких сожалений. — Как поняла, что Ярек мертв, так все дальнейшее и осознала. Я никогда, ни при каких условиях не пойду снова в тюрьму и в лагерь. Поэтому выход у меня был один — делать вид, что я в смерти брата не виновата, и поскорее возвращаться в Прагу.
— А ты виновата?
— Да. И это знание уже и есть мне наказание. Поверь, жесткое и даже нестерпимое. Я ведь его любила. Сложно не любить, когда ты с детства знаешь эти щечки на ощупь и помнишь, как учила это чудо крутить педали на велосипеде или тайком от мамы распихивать ненавистную манную кашу по щелям окна, словно замазку… Да, наши взгляды на жизнь потом существенно разнились, но в глубине души мы оба оставались теми же мамиными глупыми котятами, что копошились в куче тряпья на печке долгой зимой, сочиняя по очереди друг для друга сказки. — Клара сощурилась, явно тоже борясь со слезами. — Просто его взрослая история была про коммунизм, а моя — про нормальную человеческую жизнь. В итоге, как ни странно, я стала жертвой, а он — слугой победителей. И он хоть и помог, хоть вызволил меня, но все время попрекал своей правильностью. И даже ведь тебе не признавался, что я — его сестра. Стеснялся моего прошлого? Да… Но скорее — боялся будущего. Знал ведь, что рано или поздно мои «буржуазные