«Милое настрадавшееся дитя и в то же время самая стойкая и прекрасная из женщин. Хоть в чем-то мне везет», — подумал Морской, бесшумно выскальзывая из-под одеяла.
Помимо прочего, его безмерно тяготил тот факт, что не вышло по-человечески попрощаться с Ларочкой. Вечером дочь, конечно, Морского не дождалась, а на вокзале завтра наверняка будет толпа народу, и толком ничего сказать не выйдет. И есть ли, собственно, что говорить?
Морской припомнил все их последние беседы, все разногласия, которые, по сути, были признаком взаимной заботы, все шуточки и легкие подколки… Тут он кое-что придумал и, хитро сощурившись, перенес печатную машинку на кухню. Ночь, как и подобает в подобные минуты, была лунной, глубокой и полной дразнящего пафоса.
Через четверть часа в дверь резко и уверенно позвонили. Почему-то Морской сразу понял, кто пришел, и почувствовал, как все внутри переворачивается. Какие-то мгновения он малодушно думал не открывать. Потом резко встал, стараясь не терять достоинства, криво улыбнулся своему отражению в стекле окна и, гордо откинув голову назад, уверенно пошел навстречу судьбе.
Обыск длился так долго, что Галочке периодически происходящее казалось нереальным дурным сном. Незваные гости переворачивали комнату вверх дном, ломали шкафы в поисках тайников, сбрасывая бумаги в сорванные с подушек наволочки. Двое понятых — явно привыкший к подобным мероприятиям дворник и перепуганная, набросившая плащ поверх ночной сорочки соседка по лестничной площадке — стояли по разные стороны балконной двери, словно часовые. Галочка все же пыталась оставаться человеком — предлагала соседке сесть, указывая то на кресло, то на табуретку. Но представители МГБ с осуждающим «не мешайте работать, гражданочка!» настойчиво рекомендовали Гале выйти из комнаты.
Едва зайдя, проверив документы и обыскав присутствующих — так тщательно, будто всерьез думали, что пришли к вооруженным бандитам и опасались сопротивления, — гэбисты потеряли к Гале всякий интерес, в то время как она, напротив, хоть как-то пыталась выяснить, что происходит.
Разбушевавшаяся было сначала Галочкина мама уже совсем успокоилась, но Морской, явно чтобы поберечь нервы жены и избавить ее от созерцания процесса обыска, несколько раз просил: — Дорогая, позаботься о пани Ильиничне, посиди с ней.
В самом начале визита МГБ Галочкина мама действительно всех напугала: она первой оказалась у двери в ответ на звонок и, резко распахнув дверь, сообщила:
— Я готова!
Полностью собранная, решительная, с туго перевязанным веревками дорожным чемоданом и очень бледным лицом она, узнав, что арестовывать пришли Морского, долго еще кричала, что это ошибка.
— Я знаю, что вы за мной! — кричала она наполнявшим прихожую людям. — Я вас ждала! Да, ложный вызов пожарной, скорой и горгаза наказуем — я полностью осознавала это, когда звонила. Но у меня есть что сказать в свое оправдание. Отягощающие обстоятельства — я соврала, сказав, что иностранная шпионка именно в данный момент поджигает гостиницу, пускает газ и крадет государственные тайны. Но есть и смягчающие — я знала, что моя дочь и ее… хм… подруга в опасности. Надеюсь, следователи примут во внимание…
Ее не слушали, она металась в возмущении, кричала, что все анонимные звонки совершала она, что Морского в тот момент вообще не было дома. Потом, осознав, наконец, что с телефонными звонками задержание никак не связано, она вдруг сползла по стене и начала жалобно всхлипывать. Галочке позволили налить для матери воды и плотно закрыли дверь кухни, где держали Морского, ссылаясь на оформление каких-то документов. И сколько Галя ни пыталась с тех пор пробиться к мужу, Владимир ей все время напоминал о необходимости позаботиться о маме, а парень, оформлявший документы, болезненно кривился и просил не беспокоить.
— Тут всё! — раздалось из комнат наконец. Гале позволили войти, добавив дикое: — Комната будет опечатана. Вот адрес, по которому писать заявление о совместной жилплощади и просьбу разрешить дальнейшее проживание в одиночестве. А пока можете взять лишь предметы первой необходимости. И соберите мужа, ему пора!
— Я не разбит, чтобы меня собирать! — нарочито бодро прокричал Морской, услышавший эти слова, и тоже вошел в комнату. — Я сам.
— Как знаете. Но только побыстрее. Нам еще в четыре места сегодня ехать.
Общались «гости» сдержанно, но в целом вежливо, и Галочка, как ни печалили ее следы грязных сапог на любимых сброшенных на пол книгах, сочла это добрым знаком. Быть может, все не очень-то серьезно и после объяснительной беседы Владимира отпустят? Тем более, что сам он держался очень уверенно и даже весело.
— Мне тут такую историю рассказали! — игнорируя присутствие одного из гэбистов, оставленного наблюдать, как задержанный переодевается, произнес вдруг Морской: — Горленко — Д’Артаньян чертов — загремел из-за меня на 15 суток за хулиганство. Представляешь? Он по делам в управу заходил, как раз когда ребята, — он кивнул на присутствующего, — за мной выезжали. Увидел бумаги, понял, за кем едут, и поднял шум. Сначала на Петрова бросился. Кричал при этом, ты заметь: «Вы, обещали, что если он хорошо себя проявит, то будет доверие! Что ж это выходит? Я ручаюсь! Иностранцы уехали, и вы сразу!..» Ты понимаешь? — Галочка кивнула, и он продолжил: — Но товарищ Петров, как оказалось, ничего не может сделать. Не от него приказ и по другому совсем делу.
— А по какому? — не выдержала Галя.
Морской не отвечал, придирчиво разглядывая свое отражение в зеркале. Галя отметила, что муж выбрал лучший галстук и пиджак, который насмешливо именовал «парадно-выходно-ненужным» и не доставал из шкафа со времен работы в редакции.
— Нечего удивляться, — перехватив ее взгляд, сказал Владимир. — Считаю, что мне предстоит ответственный разговор, а значит, нужно позаботиться о должном впечатлении.
— Что значит «по другому делу»? — настаивала Галя. — По какому?
Морской пожал плечами, а присутствующий гэбист, решив, что спрашивают его, включился в разговор:
— Это товарищу Морскому на месте объяснят. Я пока человек маленький. Чего не знаю, того не знаю. А за товарища Горленко вы не беспокойтесь. Он вес у нас имеет. Вот я вам в том живое доказательство. Он мне хорошую характеристику дал — век не забуду, — и я теперь на новом месте службы. Меня в область хотели перевести, но товарищ Горленко поговорил, меня взяли в последнее дело, и там я так отличился, что, вот, остался в Харькове.
— Егоров — бывший водитель из Колиного отделения, — пояснил Морской. — Он мне про арест Горленко и рассказал.
— «Арест» — это громко сказано, — продолжил Егоров. — Простое задержание. Ну, может, выговор еще будет. Самое большее. Товарищ Горленко — хороший следователь, такие всегда нужны, его быстро отпустят. — Тут рассказчик, все припомнив, усмехнулся: — Но он, конечно, разнервничался. Дверь в приемной начальства вышиб. А что ее вышибать-то? В кабинете не было никого… Но вы за него не волнуйтесь.
— Мы не волнуемся, — твердо сказала Галя, переглянувшись с Морским. — Коля порядочный и… — Тут она попробовала на вкус забытое, никем из соотечественников давно не произносимое, брошенное вчера Ириной слово: —…и благородный…
— Да, — перебил ее Морской. — Горленко наш советский человек, ему скрывать нечего. Как и мне.
Тут в комнату вошел напарник Егорова с ворохом бумаг.
— Еще нашли на кухне, — сказал он, швыряя пачку в наволочку.
Сверху Морской заметил лист с печатным шрифтом и быстро выхватил его.
— Это личное, — сказал он, и Галя не удержалась от нервного смешка. Владимир говорил так, будто все другое — письма, черновики, фотокарточки, содержимое книжных полок и карманов одежды — было общественным. Морской с просительной интонацией продолжил: — Просто четверостишие. Письмо к дочери. Она уезжает…
Егоров забрал бумагу, буркнув осуждающее: «Не положено!», а Галочка насторожилась. Морской, внимательно глядя в глаза жене, произнес нараспев:
Поскорей приезжай!
Стонут струны гитары,
И как будто я слышу мурчанье кота.
Для чего только есть на земле Сыктывкары
И какая-то в той стороне Воркута[23].
— Запомнила? — спросил он у жены уже с нормальной интонацией.
Галочка кивнула, сигнализируя, что память у нее по-прежнему в порядке, стихи на слух, как и всегда, запоминаются с первого раза, и Ларочке она всю эту псевдолирику обязательно передаст.
— Представляю, как она посмеется, вспомнив о моем скептическом отношении к стихосложению. Передай ей, пожалуйста, что я раскаялся, — удовлетворенно кивнул Морской.
— Давайте быстрее, — вмешался Егоров. — Не до поэзии!
И Галя поняла, что сейчас Морского уведут.
— Можно, я с ним поеду??? — теряя самообладание, взмолилась она. — Подождите! Что вы посоветуете взять с собой? Он не готов совсем! Дайте еще минутку.
От накатившего отчаяния голос Галины превратился в глухой, какой-то еле слышный хрип. Но на нее все равно никто не обращал внимание. Только Морской, на миг обернувшись перед дверью, сжав оба кулака перед грудью, словно говоря: «Держись, мы еще поборемся!», послал ей на прощанье подбадривающий взгляд.
Его подтолкнули к лестничной площадке. Галя смотрела вслед и проклинала себя за то, что просто смотрит и ничего не предпринимает. Стоит, привалившись к косяку и презирая себя сразу и за слезы, и за полнейшую пассивность, и за страх…
Когда Егоров опечатал комнату и сделал пару торопливых шагов к выходу, разъяренный кот Минька, невесть как оказавшийся на антресолях, прыгнул вниз и в кровь разодрал обалдевшему гэбисту щеку…
Морскому повезло — увозили его в обычной гражданской легковушке. Зажатый на заднем сиденье между устало откинувшимися на спинку конвоирами, он мог смотреть в окно.
Там просыпался город. У бочки с молоком дремала слишком рано заступившая на вахту продавщица. Зевающие на ограде Дворца пионеров львы казались розовыми в свете первых лучей солнца. Знакомые дома, в каждом из которых Морской или бывал, или знал кого-то из жильцов, распахивали окна навстречу дню.