Смерть в большом городе: Почему мы так боимся умереть и как с этим жить — страница 1 из 5

Елена Фоер, Мария РамзаеваСмерть в большом городе: Почему мы так боимся умереть и как с этим жить

В книге упоминаются социальные сети Instagram и/или Facebook – продукты компании Meta Platforms Inc., деятельность которой по реализации соответствующих продуктов на территории Российской Федерации запрещена как экстремистская.

Научный редактор Ольга Пичугина

Редактор Ахмед Новресли

Главный редактор С. Турко

Руководитель проекта А. Деркач

Художественное оформление и макет Ю. Буга

Корректоры О. Улантикова, М. Смирнова

Компьютерная верстка М. Поташкин

Иллюстрация на обложке shutterstock.com

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Часть IТеория смерти

Глава 1Культура смерти

Мария Рамзаева

Вступление

Первое, что бы вы увидели, зайдя в мой дом детства, – алтарь, посвященный родителям. Белая скатерть, лампада у фотографии, с которой смотрят мрачные молодые люди, свежие цветы, иконы.

Когда мне было 11, мы попали в автокатастрофу, и родители погибли. Опекуны – бабушка с дедушкой – так и не смогли смириться со смертью дочери, и каждый день год за годом мы заново переживали смерть.

В памяти сохранилось больше воспоминаний о мертвых родителях, чем о живых.

Каждый день я проходила мимо их траурной фотографии – единственной, где они выглядели мрачно, совсем не такими, как в жизни.

Каждую неделю по просьбе бабушки покупала цветы, чтобы поставить у алтаря.

Каждый сезон ездила на кладбище, чтобы ухаживать вместе с тетей за могилами родителей.

Каждый год пышными поминками отмечала дни их смерти – они умерли с разницей в три дня, – и на каждый из этих дней устраивалось масштабное застолье, приходили десятки родственников и друзей.

Все во мне, подростке, бунтовало против царства смерти; я хотела жить, но не знала, что можно по-другому, и чувствовала вину. Будто, если я перестану каждую секунду думать о смерти родителей, моя любовь к ним исчезнет.

Меня научили, что есть единственный правильный и естественный способ переживать смерть близких – полностью отдаться ей, отрешиться от жизни, по сути умереть вместе с ними, как делали в некоторых языческих традициях. Но это иллюзия.

Нам часто кажется, что существует единственно правильный способ прожить жизнь – и организовать смерть. Однако само понятие правильной жизни (и правильной смерти) менялось на протяжении времени и в разных уголках света до сих пор остается различным.

В исламе сожжение тела считается большим грехом, а в Индии самые почетные похороны – кремация и развеивание праха над Гангом. Оставить тело на растерзание птицам – ужасное проклятие для христианина, в Тибете же тысячи лет практикуют «небесные похороны», при которых специальный человек – рогьяпа – разрубает тело на куски и скармливает его грифам{1}.

И, вероятно, как нас сейчас ужаснули бы наваленные друг на друга тела в могилах простолюдинов в Средневековье, наших потомков будут возмущать или удивлять наши ритуалы.

Когда мы с Еленой Фоер задумывали эту книгу, я решила, что разделю первую главу на три части: прошлое, настоящее, будущее. В реальности все «типы смертей», о которых пойдет речь, присутствуют в современной культуре.

У разных культур существуют свои особенности, и мое разделение будет, конечно, условным. Перемены не происходят мгновенно, а в каждом «типе смерти» есть что-то от других. И хотя я постаралась рассказать о различных удивительных культурах, речь в основном пойдет о Европе и особенно о России.

Наверняка какие-то подходы и ритуалы покажутся вам дикими, какие-то – близкими и понятными. Когда мне было 11, я не знала, что горевать можно по-разному, мои опекуны научили меня лишь одному «типу смерти». Я расскажу о трех, и, возможно, вы найдете традицию, которая окажется близкой вам.

Традиционная смерть

Мне было семь, когда я впервые увидела мертвого человека. Дряхлая, будто иссушенная женщина лежала в открытом гробу в повозке, а я сидела рядом. Лошадь шла медленно, путь до кладбища был долгий, и я, словно загипнотизированная, смотрела в мертвое лицо и чувствовала… смущение. Изо всех сил семилетняя я пыталась найти внутри себя грусть, но ее не было: впервые я увидела эту женщину, уже когда она была мертва. Я даже не знала ее имени! Но это было неважно.

На похороны собралась вся деревня, а поскольку я гостила у живших там родственников, то взяли и меня. Никому не пришло в голову, что похороны незнакомой женщины не лучшее место для ребенка, никого не смущало, что я сидела вплотную к мертвецу. Смерть для них была естественным продолжением жизни, которое не прятали от детей. Ни когда убивали кролика для супа, ни когда шли хоронить соседку-старушку.

Традиционный подход к смерти возник в культуре в архаические времена и оставался доминирующим в Средневековье{2}. Традиционная смерть – смерть близкая, естественная для всех и потому нестрашная. Растения, птицы, животные – все в свое время умрут; умрем и мы, это нормально, и нет никакого смысла слишком много об этом думать. Таков был подход к смерти, таким он и остается, особенно в деревнях. «Не пыжились они, не отбивались, не хвастали, что не умрут, – вспоминает герой Солженицына в «Раковом корпусе», – все они принимали смерть спокойно. Не только не оттягивали расчет, а готовились потихоньку и загодя, назначали, кому кобыла, кому жеребенок, кому зипун, кому сапоги. И отходили облегченно, будто просто перебирались в другую избу. И никого из них нельзя было бы напугать раком»{3}.

В традиционном подходе люди умирали спокойно и, второй важный момент, публично. Смерть не являлась личным делом конкретной семьи, в ней участвовали все родственники, вся община. Когда человек понимал, что умирает, он начинал готовиться, спокойно и прямо обсуждал свою близкую смерть, отдавал распоряжения и указания, прощался с родными, друзьями, соседями.

Немыслима была ситуация, частая в современном обществе, когда мы даже не узнаём о смерти троюродной тетушки или четвероюродного брата. В традиционных обществах у постели умирающего собирались все. Историк Филипп Арьес приводит пример из жизни Франции XIX в., когда прохожая, услышав, что причащают умирающего священника, посчитала совершенно естественным и почти необходимым зайти к нему, пусть они и незнакомы{4}. Так и для моих родственников было правильным (и даже не вызывающим вопросов) взять меня на похороны незнакомой старушки.

В традиционном подходе не закрываются от смерти, не пытаются сделать вид, будто никогда не умрут, но при этом и не думают о ней слишком долго, как не думают люди о воздухе, который всегда вокруг.

«Хорошая» и «плохая» смерть

В Средневековье смерть могла наступить в любой момент: нестрашные сейчас болезни были способны за считаные дни унести еще недавно здорового человека. Такая смерть была обыденной и не становилась трагедией, к ней относились спокойно: на все воля Божья, значит, судьба у человека такая. И эта концепция судьбы или, у восточных славян, доли имела большое значение для определения «хорошей» и «плохой» смерти. Понятие судьбы-доли как будто бы не совсем христианское: а как же свобода выбора, которая дарована Богом человеку? Но в этом была важная особенность традиционного подхода. Зародившийся еще до повсеместного распространения христианства, он впитал множество языческих верований и суеверий, сплетя их с новой религией.

Древнеславянское понятие доли – предопределенного набора обстоятельств и событий, уготованных человеку, – осталось и с приходом православия. Считалось, что долей, в которую входили также здоровье и срок жизни, люди наделялись при рождении. И именно она определяла, насколько человек будет счастлив и богат, какие дела у него пойдут, а за какие не стоит браться и, конечно, как именно и когда он умрет{5}.

«Хорошая» смерть

«Хорошей» считалась смерть, когда человек до конца прожил свою судьбу-долю. В лучшем случае это была естественная смерть в старости, в окружении детей и внуков. Часто ее можно было предвидеть: непосредственно перед ней бывали предчувствия и видения – во сне или наяву. Согласно традиционным представлениям, мертвые всегда находились рядом, за невидимой завесой, а для того, кто оказывался на краю смерти, эта завеса приоткрывалась. Явление мертвых не вызывало страха, оно служило сигналом, что пришел твой срок и пора завершать земные дела{6}.

До сих пор в российских селах и деревнях популярны былички о людях, чаще стариках и старухах, предвидевших свою смерть. Они начинают собираться, раздают указания насчет имущества, готовят одежду, памятные и полезные предметы (например, сигареты, спички), деньги – все, что хотят, чтобы положили к ним в гроб. Закончив приготовления, старики умирают со спокойной душой{7}.

Близкий к смерти человек может начать видеть потусторонний мир, который как бы просвечивает через обыденный. Так, в одной из быличек старик начинает видеть несуществующие объекты и мертвых друзей, зовущих его на лесозаготовки. Он соглашается, но они его останавливают – еще не время. Проходит несколько дней, и наконец эти друзья разрешают ему отправиться с ними на лесозаготовки, и старик умирает{8}.

Два мотива из этой былички часто повторяются и в других. На тот свет, как правило, зовут близкие люди – умершие родственники, родители, мужья и жены или друзья, коллеги. Причем их приглашения всегда завуалированы: пойти на заработки, сменить работу, переехать жить в дом умершего родственника. Если человек соглашается, то вскоре умирает. Однако если откажется, то может отменить или хотя бы отсрочить приговор{9}.

Иногда завеса приоткрывается для родственников. Так, в одной из быличек жена видит сон, в котором муж ужинает со старухой-смертью, и вскоре муж погибает{10}.

Подобные же мотивы были распространены и в Европе, причем тоже выходили далеко за период Средневековья. Арьес приводит историю госпожи де Рерт, жившей в начале XVIII в. Несмотря на хорошее здоровье, она сама подготовила свои похороны, приказала убрать дом черным, заказала мессы за упокой, решила все свои дела и умерла ровно в то время, в которое ожидала пришествия смерти{11}.

Такая смерть, к которой можно было подготовиться, считалась «хорошей», и покойников, умерших «хорошей» смертью, не боялись. Наоборот, они пополняли ряды потусторонних защитников, у которых просили заступничества и помощи{12}.

Совсем иначе дело обстояло с «плохими» покойниками, попасть в список которых было не так уж и сложно.

«Плохая» смерть

По понятным причинам в Средневековье дожить до преклонных лет считалось завидной участью. Однако, если человек слишком уж долго не умирал, это начинало казаться подозрительным и считалось нехорошим признаком. Человек как бы переживал свою судьбу-долю, жил дольше положенного срока, что было неестественно. Так, по народным поверьям восточных славян, те, кто чудесным образом выздоравливал или доживал до глубокой старости, делали это не благодаря крепкому здоровью, а потому, что забирали жизнь у других. Такие старожилы были опасны для окружающих, их сторонились и часто подозревали в сделках с чертом и в колдовстве{13}.

Много хуже, чем пережить свою судьбу, было свою судьбу не прожить. Сейчас часто мечтают умереть внезапно, даже не заметив этого, в Средневековье же смерть раньше срока, тем более неожиданная, была низкой и навлекала проклятие – делала покойника «плохим». Неважно, был ли человек «виновен» в смерти (совершил самоубийство, был казнен за преступления) или умер от несчастного случая, – проклятие падало на всех, включая младенцев{14}.

Европейское духовенство пыталось бороться с таким пришедшим еще из язычества отношением. Так, в XIII в. епископ Мендский Гийом Дюран писал, что скоропостижная смерть – это смерть по воле Бога, она не должна считаться проклятием, и умерших нужно хоронить по христианским обычаям. Однако он все равно разделяет «позорную» внезапную смерть и «непозорную». Если покойный был застигнут смертью во время игры в мяч или шары, похороны на кладбище еще допускались, а вот для умерших от порчи, во время секса или кражи – уже нет. А в том же XIII в. в Венгрии умерших насильственной смертью можно было похоронить только после того, как отдашь марку серебра духовенству, и лишь в конце XIII в. этот налог перестали взимать с семей погибших при пожаре, в результате падения или стихийных бедствий, если можно было предположить, что погибшие покаялись перед смертью{15}.

Таким образом, «плохость» внезапной смерти определялась обстоятельствами, при которых она произошла, и поведением умершего прямо перед кончиной. И самой позорной смертью из всех считалась казнь. У приговоренных к ней не было шансов на спасение: в Европе вплоть до ХIV в. к ним даже не пускали священников, чтобы преступники не могли покаяться{16}.

Заложные покойники

Умершие «плохой» смертью, а также те, кто занимался магией, общался с нечистой силой, был проклят или оставил незавершенные дела, по народным верованиям, становились «неправильными» покойниками, опасными для живых. В славянской традиции их называли заложными покойниками{17}, в Европе для их обозначения использовалось латинское слово imblocati{18}.

Заложные покойники, поскольку они не прожили свою долю, не могли перейти в иной мир и продолжали «ходить» в нашем. Само по себе появление мертвых неудивительно для традиционного подхода, однако возвращаться они должны были в определенные дни и на определенных условиях{19}. Заложные же покойники могли явиться в любое время вне зависимости от воли живых и становились сосудом для нечистой силы или превращались в упырей, русалок, мелких демонов{20}.

Заложных покойников нельзя было хоронить, чтобы не прогневать землю или Бога. Считалось, что на нарушивших запрет насылаются различные беды: заморозки, засуха, ураган. Природа как бы отвергала «нечистых» покойников, и часто их не закапывали, а уносили подальше от людей, в болото, овраг, и засыпали там листвой и мхом или заваливали камнями{21}. Несмотря на все старания церкви, противившейся суевериям, в России эта традиция сохранялась вплоть до ХХ в. Елена Левкиевская рассказывает, что в 1873 г., чтобы справиться с засухой, крестьяне Самарской губернии выкопали трупы предполагаемых колдунов{22}.

С развитием городов становилось все сложнее найти поблизости подходящее болото или овраг, поэтому в народе придумывали новые способы погребения заложных покойников. Самый распространенный и одобряемый церковью способ – хоронить «плохих» мертвецов в стороне от «хороших», за кладбищенской оградой. На Руси для этого отводилось специальное место вблизи городов – убогие, то есть божьи, дома. На небольшом участке земли выкапывалась яма, в которую сваливали «нехороших» мертвецов, где они оставались вплоть до Семика – четверга седьмой недели после Пасхи. Тогда священники служили общую панихиду, после чего яму засыпали и рыли рядом новую. Убогие дома были запрещены лишь Екатериной II в конце XVIII в., а в провинции существовали до начала ХХ в.{23}

Спасение от «плохих» мертвецов

«Неправильные» покойники различались по степени опасности для живых. И ритуалы их изгнания были разными в зависимости от степени «плохости» и причин проклятия{24}.

Самыми нестрашными были те, кого что-то удерживало в нашем мире: незавершенные дела, дискомфорт на том свете или люди, которые их не отпускали. Как правило, такие мертвецы не причиняли вреда живым, если не считать того, что настойчиво появлялись по ночам и требовали исправить ситуацию.

Чтобы помочь мертвецу упокоиться, нужно было выполнить его просьбу, которая обычно выражалась достаточно конкретно. Например, покойница могла прийти к родственнику, похоронившему ее в неудобной обуви, пожаловаться, что на том свете тяжело ходить на каблуках, и попросить прислать новую{25}. Сделать это было достаточно просто. Нужно было взять подходящую обувь и положить ее в гроб с другим недавно умершим. После похорон мертвец перейдет на ту сторону и передаст посылку, тогда покойница успокоится и перестанет приходить к живым. Менее распространенный, но более простой вариант – закопать обувь рядом с могилой{26}.

В случае с незавершенными делами нужно было их закончить за мертвеца: отдать долг соседу, дописать отчет, достроить дом и т. д. Иногда это могли быть не проведенные по всем правилам похороны или невыполненная последняя воля. Если родственники умершего не справили поминки, похоронили не в той одежде или не с теми вещами, о которых просил покойник, он являлся и требовал своего{27}.

Вредно было чрезмерно оплакивать умершего. Так, по славянским представлениям, слишком сильное горе придавливает покойника на том свете, не дает наслаждаться посмертным существованием.

В одной быличке рассказывается, что после смерти мать не могла успокоиться и все оплакивала погибшую дочь. С помощью священника мать проникла в церковь накануне поминального дня и увидела свою дочку, таскающую тяжелые ведра с водой. Это оказались слезы матери, которые дочь вынуждена была носить на том свете{28}.

Но по-настоящему опасным считалось, если живые убиваются по «плохому» покойнику – умершему до срока. Как мы помним, ему не удается полноценно уйти в иной мир, поскольку он не прожил жизнь до конца и может захотеть вернуться домой или же попробует утащить горюющего по нему на тот свет. В обоих случаях важно перестать излишне горевать о покойнике и отпустить его{29}.

Сложнее дело обстоит с более «плохими» мертвецами: казненными преступниками, «опойцами» (то есть умершими от пьянства), утопленниками и повешенными (последние считались «наихудшими»). По многим поверьям, в их тела вселяется нечистая сила, и, когда покойники приходят к родственникам или друзьям, это уже не они, а черти.

Особенно частый мотив – возвращение мужа с того света. Он может приходить ночью, помогать по хозяйству, ухаживать за скотом. С ним даже получится завести ребенка, но это будет не обычный младенец, а будущий колдун, ведьма или демон. Для женщины же такие посещения рано или поздно закончатся смертью: явившийся с того света муж высосет из нее жизнь либо утащит с собой в могилу{30}.

Заложные покойники могли также превратиться в упырей или вампиров. Часто, по поверьям, это происходило с колдунами и ведьмами, которые еще при жизни отдали душу дьяволу{31}.

Чтобы заложные покойники не ходили и не причиняли вреда, существовал ряд приемов. Они отличались в зависимости от местности и причин смерти. Согласно восточнославянским верованиям, если заложного покойника все-таки похоронили, тем более на кладбище, и это вызвало засуху, можно было исправить ситуацию, напоив его. Для этого нужно было раскопать могилу и заполнить ее водой или хотя бы полить сверху могильную землю{32}.

Чтобы избежать хождения покойников, славяне их всячески запутывали во время похорон. Для этого разбирали стену дома и выносили гроб через образовавшееся отверстие, несли покойника ногами вперед (этот обычай сохранился до сих пор и связан с тем, что так мертвец не увидит, откуда его выносят), несли к кладбищу запутанной, окружной дорогой, клали в гроб лицом вниз и т. д.

Похожим образом поступали и в Европе: так, в Италии в археологическом комплексе Сан-Калосеро в Альбенге были найдены средневековые останки предполагаемых ведьм, которых хоронили лицом вниз, чтобы те не могли выбраться из могилы{33}.

Если же покойник все равно начал ходить, проще всего было физически помешать ему это делать. Для этого применялись различные приемы, от простых (связать трупу ноги) до радикальных. Так, в Европе и России «плохих» покойников выкапывали и расчленяли. Например, йоркширский монах XII в. описывает, как в Бервике по ночам бродил оживший мертвец, похороненный недавно преступник, и, чтобы его хождения прекратились, пришлось его выкопать, расчленить и сжечь{34}. А еще в начале XX в. в России нередки были случаи, когда в сельской местности выкапывали «плохих» покойников и отрубали им ноги. В 1913 г. в Саратовской губернии крестьяне отрезали ноги у трупа пьяницы, чтобы тот перестал катать на себе чертей и являться к односельчанам{35}. Однако важно было удостовериться, что подобные приемы применяются только для «плохих» мертвецов: «хорошего» это бы обрекло на обездвиженность на том свете{36}.

Самым же универсальным и распространенным в Европе и России методом борьбы с ходячими мертвецами было воткнуть осиновый кол в сердце (наиболее эффективно против упырей и колдунов) и сжечь тело. Так поступали, когда другие методы оказывались неэффективны, или заранее, когда слишком боялись покойника{37}.

Загробная жизнь

Спокойное принятие смерти в традиционном подходе связано не только с ее близостью, но и с тем, что люди точно знали: окончание земной жизни – это не завершение жизни вообще. Земная жизнь полна страданий: тяжелый труд, болезни, войны, голод, тогда как на том свете тебя ожидает благоденствие и награда за благочестивую жизнь.

Несмотря на христианские догмы, идея наказания и последующего ада с мучающими грешников чертями не была распространена среди простого населения, придерживающегося традиционного подхода к смерти. Для них Страшный суд был отложенным на неопределенный срок событием, которое произойдет лишь со вторым пришествием Иисуса Христа{38}. И поэтому, с их точки зрения, после смерти человеку ничто не угрожало, если не считать возможности стать заложным покойником.

У славян и у некоторых других народов переход в иной мир был переходом в прямом смысле: душе до того мира нужно было еще добраться, преодолев препятствия. Какие именно – зависело от верований конкретного народа. Часто покойнику нужно было переплыть реку или другой водоем, и здесь встречался мотив проводника-переправщика – от Харона в древнегреческой мифологии до святого Николая у восточных славян{39}. Другой путь на тот свет – перейти по тонкой нити над обрывом или огненной рекой, и, если груз грехов слишком велик, можно и упасть{40}.

Интересно представление славян о том, что на тот свет нужно забираться по гладкой хрустальной горе и повезло тому, кто при жизни не выбрасывал состриженные ногти: они прирастут и помогут влезть на гору. В противном случае придется возвращаться в мир живых и искать их{41}.

Оставшиеся в нашем мире всячески помогали душе благополучно добраться в новый мир и не застрять в старом. Так, во время выноса покойника открывали все окна и двери, чтобы душе было легче улететь. Но едва тело увозили, двери и окна закрывались, в доме мыли пол, чтобы «смыть» для покойника дорогу обратно, а связанные с ним вещи (посуду, постельное белье, на котором он умер) выбрасывали на улицу{42}.

В традиционном подходе сталкивались два представления о жизни после смерти. В первом она очень похожа на обычную жизнь. В ней у человека также был дом, потребность в пище и одежде, социальные связи{43}. Посмертное существование во многом зависело от того, как, в чем и с чем похоронят человека. Уже упоминались рассказы о жалобах мертвецов на неподходящую обувь, и это было частым мотивом. Красивая, но неудобная одежда и обувь мешала славянскому мертвецу добраться до того света. Еще хуже, если похоронили в ветхой и прохудившейся: если даже она не рассыплется по дороге, другие покойники засмеют{44}. Иногда, чтобы порадовать мертвеца на том свете, ему в гроб клали любимые вещи и деньги – для паромщика или как способ «застолбить» могилу{45}.

Сам «тот свет» выглядел по-разному. Так, в славянской традиции были распространены рассказы о потустороннем мире как о прекрасном городе, монастыре или дворце. Каждое здание было построено на славу, а люди с удовольствием занимались привычными делами, не испытывая при этом усталости и боли, или пировали и наслаждались яствами. Иногда это было неописуемое пространство, полное света и радости{46}.

Однако наиболее часто в народных верованиях, европейских и славянских, тот свет представал прекрасным вечнозеленым садом, в котором все живут в мире и благополучии. В нем нет болезней, горя и страданий, люди наслаждаются жизнью и пребывают в вечном блаженстве{47}.

Славяне верили в тесную связь между привычным миром и загробной жизнью. Например, на том свете души часто вкушали поминальную еду. На то, как будет питаться человек после смерти, влияло и его поведение и благосостояние в прежней жизни. Однако представления об этом разнились. Некоторые считали, что богат и сыт будет тот, кто подавал много милостыни. Другие же верили в имущественное расслоение и на том свете: богатый останется богатым, а бедный – бедным{48}. В соответствии со вторым представлением после смерти люди попадали в антипод жизни: место без времени, света и звуков. Там они не живут, а находятся в состоянии, близком сну, или в полноценном сне. Таково представление, например, древних греков и римлян. Загробный мир – место приносящей сон ночи{49}, а души умерших – не полноценные мыслящие существа, а тени{50}.

Похожая концепция была распространена в средневековой Европе. Мертвые засыпали до второго пришествия, когда все, кроме страшных грешников, должны были пробудиться и войти в Царствие Небесное. Так же, как и языческие мертвецы, они не ощущают хода времени и проснутся, будто только вчера умерли{51}. В легенде о семи отроках Эфесских Господь, чтобы посрамить еретиков, не верящих в возможность воскрешения, оживляет христианских мучеников, замурованных 200 лет назад. Они пробуждаются, словно ото сна, и поражаются изменениям: ведь, по их ощущениям, не пришло и дня{52}.

В России подобное представление о посмертном существовании сохранялось еще в XIX в. В отдельных местах, в основном в деревнях, верили, что после смерти души попадают в некую пустошь, в которой ожидают Страшного суда. Там нет ни мучений, ни радостей – своеобразный аналог царства Аида{53}.

Как правило, в головах людей уживались оба традиционных представления о посмертии. Прекрасный город того света часто становился местом, в котором души отдыхали после смерти, ожидая второго пришествия, а мертвецы спали в вечнозеленом саду.

Танцы на кладбище и встречи с мертвецами

У античных греков с римлянами и у древних славян не было кладбища как такового. Мертвецов хоронили на природе, подальше от поселений, или прямо на своей земле{54}.

С приходом христианства захоронения перемещаются к церкви. В основания церквей закладывали мощи святых и мучеников, и место автоматически становилось святым. На Руси в качестве святых часто выступали князья и их родственники, хотя алгоритм действий был несколько иной. Еще при жизни князья закладывали основание церкви, в стенах которой были прорезаны гробницы. Они постепенно заполнялись и, подобно мощам святых, делали место сакральным.

Представление о сверхспособностях князей восходило еще к языческим славянским верованиям, будто само присутствие правителя в городе ограждало от бед{55}. С принятием христианства мощи князей стали считаться чудотворными: во время бед их обносили вокруг города, им молились о заступничестве. Причем неважно, насколько плох был правитель при жизни. В одной летописи рассказывается, как новгородцы, недовольные князем Всеволодом Мстиславовичем, выгнали его, но после смерти князя потребовали назад его мощи, чтобы они исцеляли горожан и творили чудеса{56}.

Близость к святым мощам приносила преимущества и после смерти. Неправильное погребение, а также осквернение могилы могли привести к проклятию, превратить покойника в заложного или помешать последующему воскрешению. Святой распространял свою святость и на соседей, защищая их от возможных бед, и люди стремились быть похороненными поблизости{57}.

Место внутри церкви считалось наиболее почетным, и позволить его себе могли только самые знатные люди: князья и короли, высшие церковные чины. Позже к этому списку присоединяются дворяне, затем люди, отличившиеся перед страной, и все, кто мог это себе позволить. Несмотря на высокую стоимость такого захоронения, полы церквей целиком состояли из надгробных плит, превращая храмы в своего рода маленькие кладбища. В России традиция хоронить внутри церкви сохранилась вплоть до ХХ в.{58} До сих пор, если обратить внимание на пол и стены многих церквей, можно увидеть могильные плиты. Иногда они богато украшены, как, например, могила полководца Кутузова в Казанском соборе.

Люди менее знатные довольствовались местами рядом с церковью и дальше по степени убывания их знатности и финансовых возможностей. Самыми малопочетными были места у кладбищенской ограды, что, впрочем, не шло в сравнение с могилами бедняков. Тех, кто не мог заплатить за отдельное погребение, ждали братские могилы – гигантские ямы, вмещавшие тысячи трупов. Их использовали во время массовых смертей от голода или болезней, но со временем такой способ хоронить начали применять и в спокойное время из-за ограниченного пространства кладбища{59}. Так, в отчете о состоянии парижских кладбищ XVIII в. описываются ямы, вмещавшие в себя более 500 трупов{60}, а Самуил Кихель в XVI в. описывал псковские братские могилы для тысяч простолюдинов{61}.

Впрочем, в Европе существовал и иной способ бороться с «перенаселением» кладбищ. Когда кладбище заполнялось, кости из старых могил выкапывали и складывали или выставляли напоказ в костницах (оссуариях) – специальных местах или помещениях, многие из которых сохранились до наших дней. Одно из самых известных – костел Всех Святых в чешском городе Седлеце.

Отлученных от церкви, проклятых или преступников хоронили отдельно или не хоронили вовсе. В первую очередь это касалось казненных, которые, как мы помним, были самыми «плохими» покойниками. Повешенные могли годами болтаться в петле, а части тел четвертованных выставляли на всеобщее обозрение.

Танцы на кладбище

Современные люди избегают кладбищ, если только те не превращаются в приятные глазу парки. Кладбища навевают тоску, заставляют думать о смерти, когда все хотят ее вытеснить из жизни. В Средневековье с его спокойным восприятием мертвых отношение было иным. Из-за близости к церкви и достаточно большого пространства кладбища становились центрами социальной жизни. На них торговали, встречались с друзьями, играли, назначали свидания. Там можно было найти все, от безделушек до алкоголя и проституток. Часто именно на кладбище проходили судебные заседания, а если не хватало места в тюрьмах, там же могли запереть преступников. Именно на кладбище Сент-Уан в Руане огласили приговор Жанне д'Арк{62}.

Кладбище обладало статусом убежища, и люди, которым было некуда пойти, селились там, даже возводили постройки, держали лавки{63}. Церковь выступала против такого неуважительного отношения, но ничего не могла поделать. Как пишет Арьес, в 1231 г. Руанский синод под страхом отлучения от церкви запрещал плясать на кладбище. О том же правиле пришлось напомнить спустя почти 200 лет, в 1405 г.: запрещалось плясать, играть в игры, а также устраивать представления мимам, жонглерам и бродячим музыкантам{64}.

Бесчинствовали на кладбищах, по церковным меркам, и на Руси. Так, Стоглав осуждает традицию скакать и плясать на кладбище вместе со скоморохами и петь сатанинские песни на Троицу{65}.

Несмотря на запреты и протесты церкви, кладбища долго оставались центрами социальной жизни. Еще в XVIII в., до самого его закрытия, кладбище Невинных в Париже оставалось излюбленным местом прогулок и встреч, где между делом можно было купить хоть книгу, хоть моток ниток для вышивания{66}.

Встречи с мертвецами

В традиционном представлении граница между этим и тем мирами была достаточно зыбкой. Либо считалось, что в определенные дни мертвые приходили домой к живым, либо в эти дни живые отправлялись на кладбище к мертвым. В любом случае нужно было позаботиться о покойнике. Если души как бы возвращались обратно в свой дом, то во время трапезы для них клали столовые приборы. Если с душами встречались на кладбище, то приносили еду туда. А чтобы согреть покойников, у могил или рядом с домом разжигали костры. У славян эта традиция называлась «греть родителей», «греть деда» или даже «греть ножки покойникам» и просуществовала до конца XIX в.{67} А традиция кормить покойников сохранилась до сих пор. В поминальные дни православные приносят на кладбище сладости, блины, хлеб, яйца, кутью. Часть съедается живыми, часть остается на могиле для умерших.

Однако если у европейцев, включая славян, традиция «встречать» покойников редуцировалась до отдельных действий, то до сих пор существуют места, в которых такие встречи становятся центральным событием. Ярко проходят поминальные дни в Мексике. В День мертвых, с 1 на 2 ноября, родственники зазывают обратно своих мертвецов, поднося им дары. Специальные домашние алтари или могилы, на которых развешивают памятные вещи и одежду умерших, украшаются цветами. Жертвенная еда перемежается с любимой едой умерших, и одновременно можно увидеть традиционные рогалики и бургеры с кока-колой. Ночью на могилах зажигаются тысячи свечей, горят костры, играет музыка{68}.

У народа тораджи в Индонезии встречи с покойниками носят буквальный характер. Во время обряда манене родственники вынимают своих мумифицированных мертвецов из домов-могил, проветривают и убирают эти дома, очищают тела покойников, меняют их одежду. Тораджанцы делают это бережно, объясняя каждое действие мертвым родственникам, рассказывают им новости, гладят их руки и лица и радуются встрече с покойниками так же, как с живыми близкими после долгой разлуки{69}.

Когда наступает смерть

В традиционной смерти нет окончательности. Люди так или иначе могли видеться с мертвыми. Но любопытно, что и физическая смерть, как правило, не считалась настоящей.

Славяне верили, что покойник все чувствует, пока на него не упадет первая горсть земли. Но и потом он не был до конца мертв, и первые 40 дней считалось нормальным, если он будет возвращаться. Так, в Смоленской области дорога на кладбище устилается цветами для молодых умерших или еловыми ветками для старых{70}. Мне самой довелось поучаствовать в этом обряде, когда умерла моя ярцевская бабушка. Я так же, как в детстве, оказалась рядом с покойницей и получила охапку еловых веток. Машина (да, прогресс не стоит на месте) медленно ехала к кладбищу, а я должна была бросать назад ветки, чтобы моя мертвая бабушка нашла дорогу обратно к дому.

Для возвращающихся душ покойников также в течение 40 дней после смерти ставили воду – напиться, рюмку водки; мед, хлеб и соль – поесть{71}.

С «изобретением» чистилища в XII в. католики стали предполагать, что помимо рая и ада существует еще третье пространство, в котором душа пребывает некоторое время, и, пока она там находится, на судьбу покойника можно повлиять извне: молитвами, милостыней{72}.

Несмотря на то что официально православная церковь не признает чистилища и считает, что повлиять на судьбу умершего близкого нельзя, существует учение о мытарствах души – те самые 40 дней душа странствует и сталкивается с испытаниями, и в это время рекомендуется совершать все те же действия: читать молитвы и подавать милостыню, чтобы помочь душе близкого, готовой предстать перед Богом{73}. Лишь спустя 40 дней душа по-настоящему уходит из мира и человек как бы окончательно умирает.

Самый же удивительный пример жизни после физической смерти представляют уже упомянутые выше тораджи. Они верят, что человек умрет лишь тогда, когда в жертву принесут животное. До этого покойник остается в доме, в постели, и к нему относятся как к тяжелобольному, но живому. О нем заботятся, с ним разговаривают и считают, что он все понимает и чувствует. Похоронный обряд проводится лишь через несколько месяцев, а то и лет, и только тогда, согласно верованиям тораджей, наступает смерть{74}.

Уход от традиционной смерти

Традиционный подход к смерти как к естественной и близкой Арьес считал самым нормальным отношением к ней, в противовес «перевернутому», который доминирует в настоящее время{75}. Несмотря на то что христианство активно боролось с таким во многом языческим подходом, он существовал параллельно с другими представлениями об умирании, похоронах и загробной жизни не только во времена Средневековья, но и многие века после него.

Отход от традиционного подхода в большой степени связан с ростом индивидуального сознания, приходящего на смену ощущению себя частью общины. Люди переставали жить столетиями на том же месте, переезжали в города, меняли занятия, и прочные связи рушились{76}. Это находило отражение и в верованиях. Так, в Европе вместо идеи коллективного Страшного суда, который произойдет во время второго пришествия, распространилась идея суда индивидуального, после которого душу направляют либо в ад, либо в рай. Исчез промежуток между физической и окончательной смертью, и покойники больше не являлись живым, чтобы попросить их помощи или молитв{77}.

Менялось и отношение к мертвецам: спокойное безразличие уступало место отвращению к разлагающейся плоти, смрадным запахам и костям. Мертвецы начинали вызывать ужас, и соседство с ними перестало быть возможным. Появлялись разговоры о негигиеничности такой близости, и кладбища ушли за городскую черту{78}.

Постепенно общество все больше отдалялось от традиционного подхода к смерти, но никогда не расставалось с ним навсегда. Как видно из приведенных выше примеров, вера в оживших мертвецов, предвидение собственной кончины, а также отношение к смерти как к естественному процессу сохраняются в культуре до сих пор.

Современная смерть

После смерти родителей, вернувшись в школу, я стала невидимкой. Подруги перестали со мной общаться, учителя – спрашивать на уроках. Меня не травили и не жалели, не осуждали и не поддерживали – просто не замечали.

Помню, как, ошалев от этого статуса невидимки, я пнула портфель главного хулигана школы – неслыханная дерзость, на которую не осмеливались и старшеклассники. Он просто поднял портфель и прошел мимо, сделав вид, что не заметил.

Аура смерти превратила меня в изгоя, с которым нельзя было иметь никаких дел.

Даже сейчас, спустя много лет, есть простой способ сделать некомфортно всем участникам беседы. Достаточно ответить честно на простой вопрос: «Чем занимаются твои родители?» – «Они умерли». Тут же появляется типичная реакция: удивление, смущение, чувство вины, попытка сменить тему или неловко посочувствовать.

В современном подходе смерть отрицается, скрывается и не обсуждается в обществе. Она – аномалия, врачебная ошибка. Трагедия, которая происходит как будто не с нами: умирают знаменитости, жертвы терактов и катастроф, но не обычные люди в своей постели.

Из-за этого мы больше не знаем, как вести себя в присутствии смерти. Более того, не хотим ничего знать о ней, не хотим с ней соприкасаться, терять иллюзию того, что умирают где-то там, в телевизоре. И выбираем единственный доступный вариант: делать вид, что ничего не произошло. Это заговор, в котором участвуют все: от близких умирающего человека и врачей до общества в целом. И если человеку не повезло все-таки столкнуться со смертью, общество требует от него, чтобы он поддерживал эту ложь: скрывал свои эмоции, свое горе и продолжал жить обычной жизнью.

В противовес традиционному подходу, в современном люди боятся смерти и отрицают ее существование одновременно.

Исчезновение смерти

Еще в начале ХХ в. в России и на Западе типичная смерть – это смерть достаточно молодого человека от инфекции{79}. Такая смерть была заметна и влияла на всю общину. В оплакивании умершего и в его похоронах принимала участие вся большая семья, друзья, соседи, сослуживцы. Похороны были, насколько это позволяли финансы, торжественными, а после них близкие родственники еще долгое время носили траур, выполняли предписанные ритуалы. Лишь постепенно общество приходило в себя после трагедии, научалось жить в новой реальности.

Смерть была явлением социальным, и чем более сплоченным было сообщество, тем привычнее люди были к смерти. С детства они часто присутствовали на похоронах – соседей, знакомых, дальних родственников; видели похоронные процессии и людей в трауре.

Все изменилось меньше чем за век. Человечеству удалось победить большинство инфекций – главных причин смерти детей и относительно молодых людей{80}. Продолжительность жизни резко возросла, люди начали умирать в глубокой старости. Если в России конца XIX в. человек старше 55 лет встречался редко{81}, то сейчас никого не удивит человек, доживший до 70–80 лет, а то и больше.

И как ни печально это звучит, такие смерти оказывают меньше влияния на общество. В различные периоды жизни и в разных обществах социальная значимость человека отличается. Например, в обществах с высокой детской смертностью новорожденным не устраивают полноценные похороны и вхождение в статус члена общества знаменуется не самим фактом рождения, а крещением или иным сходным по функциям ритуалом{82}. И еще недавно на Западе смерть ребенка считалась меньшим горем, чем смерть пожилого человека. Тони Уолтер, почетный профессор исследований смерти в Университете Бата, приводит простой пример из журнала The Lady 1899 г. В нем говорилось, что женщине следует носить траур по бабушке или дедушке в течение девяти месяцев, тогда как по ребенку – всего три{83}.

В современном мире социальная значимость детей сильно возросла, тогда как пожилых людей – уменьшилась. Теперь считается, что ребенок – это потенциал, будущий возможный великий ученый или мыслитель. И если этот потенциал потерян, для общества это трагедия.

Когда умирает нестарый человек, общество теряет работника, способного выполнять важный или хотя бы нужный труд. Его смерть задевает коллег, друзей и знакомых, частью жизни которых он был.

Смерть старика или старушки часто становится трагедией лишь для самых близких – детей, внуков и еще живых супругов. Она не пробивает брешь в обществе и менее заметна.

Это происходит во многом и потому, что понятие семьи сузилось до нуклеарной. Пока люди вели более оседлый образ жизни, преимущественно в деревнях, каждый знал каждого. Люди могли дружить и общаться поколениями, семьями ходить в гости к соседям и дальним родственникам.

С развитием городов и увеличением мобильности связи ослабли. Люди меньше привязываются к месту, не успевают или не хотят заводить отношения с соседями. Да и невозможно уже представить, чтобы человек знал всех жителей дома на сотни квартир. Отношения с родственниками также ослабевают. Часто люди живут за тысячи километров друг от друга и могут даже не знать своих троюродных братьев или двоюродных бабушек. Поэтому и смерти таких родственников и соседей многих не трогают и не вызывают желания пойти на похороны. Зачем, если вы практически не знали этого человека?

С высокой мобильностью и жизнью в городе связано и исчезновение традиционных ритуалов. Люди отрываются от своего сообщества и погружаются в новую культуру с другими правилами. Через пару поколений они перестают следовать тем обычаям, которые были приняты в родном селе или деревне предков. Это оказывается сложным даже при большом желании{84}.

Например, есть традиционный русский обряд похорон, который остается актуальным до сих пор{85}. Родственники должны обмыть тело, одеть в подготовленную одежду, а затем пригласить специальных женщин – «читалок», которые будут три дня и три ночи читать над умершим псалтырь. Такое происходит, например, в Меленковском районе Владимирской области. Но невозможно представить этот ритуал в современной квартире, особенно в коммуналке. Решившие последовать ему люди столкнутся с целым рядом трудностей, первая из которых – найти тех самых «читалок». А если читать псалтырь самим, то кто будет заниматься хлопотами, связанными с похоронами?

К тому же в течение всего ХХ в. с развитием медицины увеличивалось количество людей, умирающих вне дома. На протяжении долгих веков на Западе врач чаще констатировал близкую кончину и советовал провести соборование, чем лечил{86}. Люди болели и умирали преимущественно дома, и все родные были так или иначе вовлечены в процесс умирания.

Ситуация стала меняться сразу по нескольким причинам. Изменились представления о гигиене и антисанитарии, люди стали более чувствительными к запахам и виду испражнений, и уже казалось невозможным оставлять тяжелобольного в обычной комнате, без надлежащего ухода и режима, без помощи специально обученных людей.

К тому же, как говорилось выше, понятие семьи постоянно сужалось и вместе с ним уменьшался круг лиц, способных и считающих нужным заботиться об умирающем. В конечном итоге ответственность за него ложилась на плечи самых близких – на мужа или жену, на детей{87}.

И наконец, помимо трудностей в уходе за больными, существовали и объективные факторы. Сложные курсы лечения невозможно было проводить амбулаторно, особенно когда нужен был постоянный контроль. Необходим был доступ к специальному медицинскому оборудованию.

Таким образом, смерть спряталась в больницы, хосписы и дома престарелых, позволила людям не наблюдать процесс умирания и отдалиться от нее.

Так, в 2000 г. в США более 70 % смертей произошло в специальных заведениях{88}. (Интересно, что уже в 2018 г. таких смертей стало менее 62 %. О причинах этого поговорим в следующей главе.) Даже при желании у людей не оставалось возможности провести первую часть ритуала перед похоронами: обмыть и одеть тело близкого. И эта функция естественным образом перешла к медицинским работникам и представителям похоронных служб.

В ХХ в. на Западе исчезает и финальная часть былого ритуала – траур по погибшему. В том или ином роде он изначально существует почти в каждом обществе{89}. Во время траура запрещаются некоторые виды деятельности и появление на публике. Горюющий отдаляется от мирских развлечений, погружается в свое горе. Выход из него может быть единовременным или постепенным, как в Англии. Там существовали три периода траура: глубокий траур, траур и полутраур. На каждом из этапов предписывалось носить определенную одежду и избегать некоторых видов деятельности: чем менее глубоким был траур, тем больше позволялось горюющему. По окончании траура горюющий менял одежду на привычную и возвращался к социальной активности{90}.

Однако уже к 60-м гг. ХХ в. эти традиции были заброшены. Менее 20 % англичан отказывались от какого-либо времяпровождения после похорон, и лишь 4 % начинали реже появляться на публике{91}. И даже они придерживались траура недолго: отказывались на неделю от походов в кино или на танцы, от просмотра телевизора.

Уменьшение распространенности, а затем и полное исчезновение публичного траура связывают с мировыми войнами{92}. Во время войны похоронные ритуалы сокращались до минимума; чаще всего погибших даже не пытались увезти домой, а хоронили неподалеку от места гибели, иногда в братских могилах{93}. Близкие с запозданием узнавали об их гибели или вовсе не узнавали. В деревнях такая смерть считалась «плохой»: умерший вдали от дома как бы отрывался от общины, становился чужим.

Кроме того, в официальной повестке смерть на войне считалась подвигом, актом благородства, не горем, а поводом для гордости. Ношение траура, таким образом, шло вразрез с идеологией и снижало боевой дух солдат. Одно дело – уходить на войну, когда тебя провожают как героя ликующие люди, совсем другое – видеть бесчисленных вдов в темных одеждах.

Тяжелая жизнь в тылу также не давала возможности скорбеть: женщины (а самый глубокий траур предписывался именно им) должны были оставаться активными членами общества, усердно работать и поддерживать солдат. А из-за массовости потерь они после войны быстро реинтегрировались в общество, заводили новые отношения. Таким образом, две мировых войны свели традицию ношения траура к единичным случаям{94}.

Все это привело к тому, что из распространенного и естественного явления смерть стала чем-то необычным, ошибкой системы, трагедией. Люди перестали видеть смерть соседей и дальних родственников, публичный траур, тяжелобольных и умирающих, и «обычная» смерть будто бы исчезла.

Отрицание смерти

C конца XIX в. отношение к смерти меняется. Она превращается в долгое, мучительное умирание с неприятными запахами и тягостными обязанностями для родственников.

Ужасы Первой мировой войны окончательно убивают романтический образ смерти, периодически появлявшийся в более ранние времена. Искалеченные молодые люди, оторванные конечности, кое-как выкопанные братские могилы – все это невозможно воспевать.

Несмотря на догматы церкви, во все времена смерть близкого человека не была радостным событием, но правильным было сообщить о ее приближении умирающему, чтобы он мог подготовиться к переходу в иной мир. С конца XIX в. это становится настолько невыносимым для близких, что между ними и умирающим складываются особые отношения, основанные на лжи{95}. Близкие не хотят причинить боль умирающему, боятся, что он придет в отчаяние, и поэтому делают вид, что его состояние не критическое, что он скоро поправится. Так же действуют и врачи. Они считают, что пациенту вредно знать о своем положении, поскольку это негативно скажется на его состоянии и помешает лечению.

Такое отношение к смертельно больным людям сохранялось и на протяжении ХХ в. Исследователь Джеффри Горер рассказывает, как ему пришлось участвовать в «заговоре» против собственного брата. Лечащий врач решительно заявил, что сообщать самому брату о его скорой смерти не будет, и вместе с коллегами они устроили мистификацию вокруг его болезни{96}.

Негласное правило не сообщать смертельный диагноз было и в Советском Союзе{97}. Доходило до того, что лекарства перекладывались в другие баночки, чтобы не вызывать у больного вопросов и подозрений{98}. Человеку даже не давали выбора, хочет он узнать о смертельном диагнозе или нет, за него решали врачи.

В традиционном подходе хорошей считалась осознанная смерть с возможностью подготовиться. В современном все перевернулось: теперь хорошей смертью стала смерть неосознанная, лучше всего во сне или хотя бы безболезненная.

Понятное желание уберечь близкого или пациента от боли и, казалось бы, ненужных страданий приводит к атмосфере лжи и недоверия между людьми. Умирающий чувствует, что от него что-то скрывают, он ощущает неловкость окружающих. Последние его дни или месяцы омрачаются обманом, а отношения с близкими портятся.

Еще в XIX в. это отлично описал Л. Н. Толстой в рассказе «Смерть Ивана Ильича»: «Главное мучение Ивана Ильича была ложь, – та, всеми почему-то признанная ложь, что он только болен, а не умирает, и что ему надо только быть спокойным и лечиться, и тогда что-то выйдет очень хорошее»{99}. Человек испытывает непонимание и ужас, но не может ни с кем поговорить, поскольку в ответ на любые его разговоры о смерти слышит заверения, что положение его совсем не такое трагическое, что он «накручивает» себя.

У того же Горера мы видим печальную статистику: больше 75 % людей умирают в одиночестве{100}. Но одиночество их начинается еще раньше, когда они остаются один на один с приближающейся смертью.

Ложь мучает умирающего, но также и отравляет жизнь соучастникам «заговора молчания». Горер рассказывает о женщине, которая не выдержала и покончила с собой, чтобы больше не врать мужу, умирающему от рака{101}.

Все большее табуирование смерти приводит к тому, что появляются эвфемизмы, призванные смягчить, приукрасить реальность. В английском языке «гроб» (coffin) заменяют на «шкатулку» (casket){102}. После Второго Ватиканского собора соборование стало «помазанием больных», а не умирающих{103}. Но чаще всего эвфемизмы используются, когда родители говорят о смерти с детьми. Если при традиционном подходе дети с ранних лет сталкивались с темой смертности, то в современном их насколько можно ограждают от нее. Детей перестают брать на похороны, а о смерти близких либо не сообщают вообще, либо подают информацию завуалированно. Даже неверующие говорят, что родственник «ушел на небо», «к Иисусу», «Бог забрал» и т. п. «Мы просто сказали сыну, что бабушка уехала», – призналась школьная учительница из Шотландии{104}.

В исследовании, проведенном Горером, почти половина респондентов ответили, что вовсе не стали обсуждать тему смерти с детьми. Одни считали, что дети слишком маленькие, чтобы говорить с ними о смерти. Другие, наоборот, думали, что дети уже достаточно взрослые и сами всё понимают. Третьи же успокаивали себя тем, что если дети не спрашивают, то и незачем им рассказывать{105}.

Нужно добавить, что в опросе принимали участие англичане, которые, по замечанию самого автора, не любят обсуждать свои чувства. Но подобную картину (возможно, не столь впечатляющую) мы бы увидели среди любых представителей современного подхода.

Когда умерли мои родители, я лежала в реанимации, а потом долго восстанавливалась. Ко мне приходили родственники и друзья родителей, но никто не говорил, что с ними случилось, а я боялась спрашивать. Наконец, когда я спросила, живы ли мои родители, мне ответили: «Наполовину». Только спустя недели я узнала, что родители умерли в первые три дня после автокатастрофы.

Нежелание говорить с детьми о смерти связано все с тем же страхом причинить им боль, нанести травму. И так же, как в случае с умирающими, дети чувствуют скрытность и ложь, переживают свое горе, не имея возможности обсудить его с кем-то из близких.

Взрослые тоже страдают от невозможности обсуждать смерть. Траур и традиционные ритуалы позволяли осознать и пережить горе, постепенно вернуться в привычный мир. В современном подходе они исчезают, и остается растерянность и непонимание, что и как делать, как правильно выражать горе и как общаться с переживающими его. Смерть человека рационализируется и бюрократизируется. Если загуглить «что делать, если умер человек», даже на религиозном портале «Правмир» по ссылке{106} даются только практические советы: куда идти, какие действия выполнять, кому и за что надо платить, а кому платить не нужно.

Горер выделяет три основных типа переживания горя{107}. Одни люди способны полностью подавить эмоции, другие не проявляют их на публике, а третьи предаются скорби публично. Второй тип – единственный правильный для современного общества, поскольку первые воспринимаются как бездушные машины, а третьи нарушают естественный ход событий и мешают своим горем другим, напоминая о смерти.

«Правильно» горюющий глубоко страдает, но внешне никак этого не показывает. По мнению тех, кто придерживается такого подхода, публичное проявление горя негативно влияет на окружающих и особенно на детей. Чтобы быстрее пережить горе, нужно постараться отвлечься, переключиться на развлечения или повседневные дела. К тому же умершие сами бы не хотели, чтобы пережившие утрату были несчастны. Слезы и другие проявления горя становятся признаком слабохарактерности, а то и психической нестабильности{108}.

Люди перестали позволять себе публичное проявление горя, но еще более пристально они стали следить за другими. Если раньше вызывали интерес похоронные процессии, соблюдение правильного порядка, то сейчас людей интересуют чувства и как они проявляются{109}.

Так, когда английская королева Елизавета II потеряла мужа, принца Филиппа, зарубежные и даже наши журналы принялись обсуждать, как (и правильно ли) она переживает свое горе. Целая статья The Guardian была посвящена реакции королевы на смерть мужа («Королева сказала, что смерть принца Филиппа оставила "огромную пустоту"»{110}), интернет-портал Woman.ru описывал, как Елизавета «в гордом одиночестве украдкой вытирала слезы»{111} на похоронах, а Wday.ru осуждал ее: «Не прошло и трех месяцев после похорон мужа, а королева Елизавета II цветет и пахнет»{112}. Не понимающие, как правильно реагировать, люди жадно поглощают такую информацию, которая как бы говорит: вот эта реакция правильная, а эта – нет.

Иронично, что отрицание собственного горя, попытки его спрятать и представление о «нездоровой» природе горя появляются именно тогда, когда горе от потери близкого становится наиболее сильным.

Как пишет Сергей Мохов, горе не универсально, оно отчасти обусловлено культурно. И сила горя меняется в зависимости от объекта и времени{113}. Средневековые матери не были более черствыми или жестокими, но они меньше оплакивали своих детей, поскольку заранее знали, что шансы умереть у тех высоки. К тому же в большой семье всегда есть возможность перенести свою любовь на другого человека. В нуклеарной семье субъективная ценность каждого ее члена возрастает.

При современном подходе человек оказывается один на один с горем как раз тогда, когда сила этого горя возрастает максимально.

Смерть как порнография

Вы можете возразить: как же современный подход отрицает смерть, когда она повсюду, причем доступна с раннего возраста? Дети играют на улице в войнушку, убивают врагов в видеоиграх, видят в кино и по телевидению боевики и триллеры. Возможно, смерти нет в реальной жизни, но в виртуальной ее в избытке. Однако это – еще один признак отрицания смерти.

В статье, написанной в 1955 г., Горер предсказал то, что происходит в современном медиапространстве. Табуирование темы смерти привело к тому, что ее преподносят так, как изображают секс в порнографии.

В порнографии практически не показывают естественные, самые привычные и распространенные отношения, например типичный пятничный секс пары, давно состоящей в браке. Скорее там покажут нечто необычное: секс в публичном месте, групповой, инцест. С показом смерти дело обстоит так же. Ни в новостях, ни в сериале мы не увидим историю старика, умирающего в деменции от проблем с сердцем. Скорее это будет смерть в перестрелке, от взрыва, самоубийство, а если смерть в больнице, то обязательно молодого человека и от какой-то необычной болезни.

Да и сам показ смерти, как и секса в порнографии, далек от реалистичности. Все физиологические процессы в современном подходе считаются омерзительными, грязными (как раньше грязен был секс). И герои умирают чистыми и красивыми. При самоубийстве нам не покажут, как человек обмочился, при ранении он не бьется в агонии и не кричит от боли. Персонажи умирают максимум с легким вскриком, а то и успевают через силу дать напутствие главному герою.

Типичная сцена мелодрамы: еще молодая мама умирает от рака и спокойным голосом говорит сыну, как она его любит. Насколько это далеко от того, как в ужасной агонии умирают раковые больные! Когда я позвонила своей классной руководительнице, находящейся в хосписе, она непрерывно плакала в трубку и кричала, что мечтает поскорее умереть. Совсем не тот разговор, который я представляла по фильмам и книгам.

Нереалистичен не только процесс умирания, но и сама смерть: взрывы, отрубание голов, суперприемы. Как в порнографии герои способны вытворять невероятные акробатические номера, так и процесс убийства в массмедиа становится зрелищным. Герои не падают после того, как пробивают стену или получают трубой по голове. Они могут истекать кровью или даже словить пулю и продолжать бороться. А в слэшерах (отдельный подвид фильмов ужасов, от английского slash – рубить, резать) при убийствах героев кровь хлещет рекой, подобно тому как в хентае, японских порномультиках, из героя изливается нереалистично большое количество спермы.

Но, наверное, самый важный момент «порнографии смерти» – это отсутствие чувств. В порнографии вы не увидите, как люди знакомятся, смущаются, неловко заигрывают, ходят на свидания, а потом занимаются сексом, волнуются в процессе и боятся сделать что-то не так. В ней герои – мастера, ничего не боящиеся и ничего, впрочем, не испытывающие друг к другу кроме разве что страстного желания прямо здесь и сейчас.

То же самое мы видим и при показе смерти. Когда Джон Уик десятками расстреливает своих врагов, ни он сам, ни зрители не думают, какое это горе – смерти такого количества людей. Никто не думает, сколько боли принесут родным известия об их гибели, какая у детей, возможно, навсегда останется травма или что женам придется идти к психотерапевту. Для героя и зрителей враги – обычные фигурки в тире, их смерть ничего не значит, кроме крутизны героя.

Но даже когда показывается смерть значимого персонажа, после нее жизнь героев редко заканчивается. Типичный сюжет: умирает важный для героя человек, герой в небо кричит «Не-е-ет!», а потом встает и идет убивать еще с десяток врагов, чтобы восстановить справедливость. Он не оказывается сокрушен горем, не впадает в апатию, а спокойно двигается дальше по сюжету.

Для тех, кто хочет сильнее погрузиться в порнографию смерти, даже существует отдельный жанр, называемый «порнография катастроф» (disaster porn). Этот жанр существует для того, чтобы удовлетворить потребность людей видеть чужие страдания. К нему относятся фото и видео природных катастроф, войн, терактов и других разрушений, которые непрерывно демонстрируются ТВ-каналами или иными медиаресурсами, часто без каких-либо комментариев и вне контекста. В ту же категорию попадают фильмы-катастрофы, например «2012» или «Послезавтра»{114}. Порнография катастроф, как и прочее порно, призвана вызвать сильные эмоции у зрителя без сложных переживаний и рефлексии.

Порнография становилась наиболее популярной в эпоху тотального ханжества, когда тема секса находилась под максимальным запретом. Тогда естественные процессы совокупления и родов казались постыдными и отвратительными, какими сейчас кажутся процессы умирания и разложения{115}. «Ханжество определяется субъектом, – пишет Горер. – Определенные аспекты человеческого опыта рассматриваются как изначально постыдные»{116}. И настолько постыдные, что их невозможно обсуждать открыто и без чувства стеснения.

Мы переживаем новую эпоху ханжества, но теперь уже по отношению к смерти. И именно из-за невозможности свободно говорить о смерти, из-за ее отдаленности и кажущейся иллюзорности она стала настолько популярной в гипертрофированном, лишенном естественности варианте.

Интересно, что, если происходит массовое трагическое событие, если смерть прорывается в реальность людей, она перестает быть такой привлекательной и интересной. Так, после терактов 11 сентября американцы на некоторое время отказались от просмотра фильмов-катастроф и предпочитали эскапистское кино{117}. Но именно потому, что для большинства людей смерть остается далекой и запретной, она вызывает такой интерес и настолько популярна в массмедиа.

Путешествие тела

Еще в начале XVII в. в Европе врачи начинают говорить об антисанитарии на кладбищах и о вреде, который приносит их переполнение. На протяжении веков они выступают против массовых захоронений и погребений под церковью{118}. Несмотря на это, еще в XIX в. нередко хоронили в братских могилах. Так, на кладбище Клеркенвелл могильщикам приходилось кромсать тела покойников, чтобы уместить их в переполненные могилы: вместо положенной тысячи на кладбище было захоронено 80 000 человек. А в церкви Энон прихожане падали в обморок из-за миазмов, которые исходили от мертвецов, похороненных в подвалах{119}.

Иногда такое положение дел даже мешало правосудию. Антрополог Сергей Мохов приводит описанный доктором случай, когда не получилось эксгумировать труп. Его части не удалось опознать среди 26 разрубленных и утрамбованных в одну могилу тел{120}.

Несмотря на подобные истории, ситуация постепенно менялась. С переходом кладбищ из ведения церкви в государственное или частное управление появлялись правила, регулирующие санитарные нормы. Запрещались братские захоронения, появлялись опознавательные знаки, позволяющие найти могилу родственника или друга{121}.

Сами кладбища тоже становились более ухоженными, особенно в тех странах, где они в основном были частными. Владельцы частных кладбищ начинали конкурировать друг с другом, пытались сделать кладбище максимально привлекательным для посещения родственниками и друзьями покойного. Кладбища приобретали вид приятных парков, а иногда даже становились культурными центрами. Например, мемориальный парк Форест-Лаун{122} в Глендейле, основанный в 1917 г., представляет собой огромный, разделенный на тематические зоны парк с музеем, выставками, скульптурами. Вместо мрачных могильных плит там расположены блестящие металлические таблички прямо на земле, а мавзолей-колумбарий – настоящее произведение искусства.

В странах, где кладбища оставались в собственности государства, похоронная индустрия также развивалась. На смену частным ремесленникам – гробовщикам приходили фабрики и корпорации, появлялись похоронные бюро, снимающие с плеч родственников тягостные обязанности. А там, где вся похоронная индустрия была под контролем государства или даже церкви, как, например, в Скандинавских странах, бизнес зарабатывал на сопутствующих товарах{123}.

Важная особенность современного периода – распространенность моргов. Становится нормой, что тело хранят в специальном помещении, а не дома или в церкви, как было раньше. Причем (примета времени!) появление в Париже публичного морга в 1864 г. вызывает у горожан и туристов невероятный ажиотаж. Чтобы ускорить процесс опознания, тела выставляются в специальных витринах, но для людей мертвое тело уже настолько необычное явление, что толпы собираются только для того, чтобы поглазеть на трупы. Парижский морг становится достопримечательностью, которую посещает по 20 000 человек ежедневно, его отмечают в путеводителях, о нем пишут близким{124}.

Появление моргов, более четкое регулирование и развитие похоронной индустрии приводят к тому, что владение телом покойного переходит из рук родственников в руки государственных или частных структур. Чтобы забрать труп, нужно разрешение, сам процесс похорон контролируют другие люди – похоронные бюро. И фокус происходящего смещается с внутреннего на внешнее.

При традиционном подходе главным путешествием после смерти было путешествие души. Все ритуалы были направлены на то, чтобы покойник успешно преодолел преграды и попал в царство мертвых. В рамках современного подхода главным становится путешествие тела. Нужно проследить, чтобы тело попало в морг, а оттуда в место прощания или сразу на кладбище; важно, чтобы никто из гостей не потерялся, а сами похороны прошли по плану.

Не без давления похоронной индустрии большое значение приобретает и внешний вид: покойника, гроба, церемонии. Теперь гроб не просто ящик для захоронения, а символ статуса усопшего и даже любви к нему родственников. Так, на сайте Ritual.ru предлагают гроб за 3 млн рублей со стразами Swarovski, который «украсит любую прощальную церемонию, придаст ей респектабельности и подчеркнет достоинство покойного»{125}. Важным становится выбрать правильный, статусный гроб и подходящие цветы, а не совершить необходимые молитвы и ритуалы.

Из соображений гигиены и эстетики становится популярным бальзамирование, при котором покойник может выглядеть не как мертвец, а свежим и симпатичным, будто спит. Иногда при этом используются методы, похожие на пластическую хирургию, и покойник выглядит даже лучше, чем перед смертью{126}. Таким образом люди как бы отстраняются от факта смерти, они могут продолжить изображать, будто близкий не умер. К тому же это позволяет не лицезреть начинающееся отталкивающее разложение.

Распространившаяся в XX в. кремация дает возможность еще сильнее отдалиться от смерти и при этом еще больше лишает контроля родственников. Если во время захоронения они видят тело, а затем его погребение, могут бросать цветы и горсти земли, то во время кремации они физически отделены от покойника и могут только стоять и ждать.

Отсутствие ритуалов приводит к тому, что главное, что чувствуют люди, – это растерянность и непонимание, что делать. Не помогают и другие вовлеченные в процесс. Нет никого, кто бы говорил, что делать и куда идти. Каждый лишь выполняет свою работу: могильщики копают могилу, незнакомый священник отпевает покойного. Такое безразличие и формальный подход, когда служащие могут даже не помнить имени покойного, вызывают дополнительное огорчение и даже раздражение горюющих{127}.

Особенная модель похорон складывается в России. В конце XIX в., когда в Европе расцветает похоронная индустрия, возникают частные кладбища и крематории, у нас только появляется первое полноценное законодательство, касающееся похорон, – Врачебный устав, который определяет глубину могилы, минимальное расстояние от жилых построек до кладбища, запрещает пахать на старых погостах{128}. Несмотря на устав, кладбища остаются запущенными, переполненными, могилы роются хаотично и часто остаются без опознавательных знаков, особенно в сельских регионах.

С приходом большевиков кладбища, находившиеся в ведомстве церкви, и частные похоронные бюро национализируются. Исчезают существовавшие ранее чины погребения, похороны становятся бесплатными. Однако, несмотря на объявленные преимущества, в действительности кладбища приходят в полное запустение. Денег на похороны нет, и трупы могут ждать погребения неделями. Мертвецов просто складывают друг на друга, как в средневековых «божьих домах», пока не приходит их очередь{129}.

Подобно тому как смерть исчезла в Европе, она исчезает и в Советском Союзе, о ней не принято говорить (если, конечно, это не смерть известного человека или политического деятеля). Доходит до того, что при строительстве новых городов кладбища даже не закладываются в план{130}, а уже существовавшие разграбляются и закрываются в рамках борьбы с религией, а также во время войны. Например, деревянные кресты шли на растопку{131}.

После войны ситуация только усугубляется. У государства нет средств обеспечить гражданам похороны, и вся организация ложится на плечи самих людей. Гробы часто делают из подручных материалов, могилу копают знакомые. Кладбища возникают стихийно и неконтролируемо, откуда и идет практика установки могильных оград – способ присвоить себе часть земли{132}.

В современной России кладбища по-прежнему плохо регулируются. Несмотря на то что это обязательно{133}, кладбища, как пишет Сергей Мохов, «специально не ставятся на кадастровый учет – следовательно, как юридические объекты они не существуют»{134}. В России они по-прежнему возникают стихийно – в лесах, на окраинах небольших городов и деревень. И, несмотря на то что закон гарантирует бесплатное погребение{135}, похороны зачастую обходятся дорого: многочисленные посредники требуют денег, пользуясь горем родственников и незнанием законов{136}.

В России как нигде люди сталкиваются с множеством бюрократических и логистических трудностей. И само их преодоление становится новым ритуалом: как раньше души проходили сквозь препятствия на пути к загробному миру, так россияне сталкиваются со сложностями, чтобы похоронить близкого. Здесь забота о внешнем выходит на новый уровень. Так, например, наш ритуал похода на кладбище к родителям сводится к тому, чтобы приехать, отмахать полтора километра до могилы, а затем в поте лица выкапывать сорняки. В отсутствие других ритуалов это позволяет почувствовать, что ты все еще можешь что-то сделать для близких, оказавшихся по ту сторону.

Смерть смерти

Всего за один век смерть исчезает с улиц и с глаз людей, прячется в больницах и за закрытыми дверьми. Окружающие будто перестают умирать: если это и происходит, то где-то далеко, не с нами.

Смерть отдаляется, и столкновение с ней становится шоком. Исчезновение ритуалов и правил поведения приводит к тому, что люди не знают, как вести себя во время горя и рядом с горюющими – столь неприятным напоминанием о собственной уязвимости. Поэтому смерть скрывается, что будто бы проще для всех. Горюющий на публике делает вид, что ничего не произошло, и ему не приходится заглядывать внутрь себя, разбираться с тем, что же он чувствует. А для окружающих он не становится неудобным человеком, которому нужно особое, неизвестно какое отношение.

Даже сами похороны становятся все больше формальным, внешним событием. На смену ритуалам, призванным помочь душе в ее путешествии, приходят ритуалы путешествия тела, которые можно выполнять механически, не погружаясь в свое горе.

Однако, несмотря на все попытки скрыть смерть, она никуда не девается. В измененном, извращенном виде она прорывается в массовую культуру, в боевики, триллеры, фильмы ужасов, смотрит на нас из дула пистолета в шутере.

До конца убить смерть невозможно, и уже в середине ХХ в. люди начинают выступать против господствующего отношения к ней, пытаются разрушить «заговор молчания».

Смерть будущего

«Жить надо так, будто ты завтра умрешь» – популярная тема среди гуру, коучей и медийных психологов. Услышав эту сентенцию подростком, я впала в ступор. Мне казалось, что, если я завтра умру, бессмысленно все. Зачем пробовать писать, искать любовь всей жизни и хорошо учиться в школе, если завтра не будет? Каждый раз, задумываясь о смерти, я чувствовала лишь ужас и тщетность всего. Чтобы жить, думала я, нужно как раз НЕ думать о смерти, иначе ничего не получится. Ведь на самом деле мы не умрем, по крайней мере не сегодня.

27 февраля 2022 г. Владимир Путин приказал военным привести ядерные силы в режим особой готовности{137}, и все вокруг заговорили о ядерной войне. Заговорили без шуток, как о возможном развитии событий. И я помню, как смотрела в окно, пила чай, а перед глазами была боеголовка, несущаяся прямо на нас, разрушающая город, сжигающая его до пепла. Перед глазами стояла смерть, настоящая. Не фальшивое «представь, что ты завтра умрешь», а нечто жуткое, до тошноты. И тогда я по-настоящему задумалась: хорошую ли жизнь я прожила, все ли сделала так, как хотела бы? Взгрустнула о том, чего еще не успела, пошла и помирилась с сестрой.

Как вы уже знаете, ядерной войны не случилось, а ощущение дышащей в лицо, спокойной смерти осталось со мной. К тому времени была готова почти вся книга, но только в тот день я не поняла головой, а прочувствовала, каково это: жить так, будто завтра умрешь. Жить в присутствии смерти, но при этом жить.

В противовес «заговору молчания» современного подхода уже в ХХ в. появляются движения за возрождение смерти, то есть за возвращение к разговорам о ней, за ее нормализацию. Они призывают вернуться к тому, что было при традиционном подходе, к пониманию: смерть – естественная часть жизни, не стоит ее бояться и не нужно избегать разговоров о ней.

Однако, в отличие от традиционного подхода, при котором смерти не боялись, но и не придавали ей особого значения, «возрожденцы», как называет их Тони Уолтер, хотят обсуждать смерть, разбирать ее механику, понимать, как с ней работать не в рамках общих ритуалов, которые, как мы помним, перестают действовать, а с научной и личной точек зрения. Появляются различные способы проживания горя, от известных большинству стадий Кюблер-Росс (отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие) до менее распространенных фаз Боулби и Паркеса (подробнее о них см. часть II), и смерть-позитивные (по аналогии с секс-позитивными) движения, например Death Cafe{138} или «Орден хорошей смерти»{139}.

Все эти веяния нормализуют открытый диалог о смерти с возможностью придерживаться своих, даже отличных от тех, что есть у большинства, взглядов и выступают за возможность горевать и умереть по-своему. Человек может и должен иметь право горевать и умирать на своих условиях, так, как откликается именно ему.

Смерть по-своему

В подходе будущего главное определение «хорошей» смерти – это смерть по-своему, так, как человек сам решит. И поскольку каждый человек уникален, уникально будет и его представление о «хорошей» смерти.

Несмотря на это, можно выделить достаточно четкое понимание «хорошей» смерти и «хорошего» горя, которого придерживается большинство «возрожденцев». И поскольку это своеобразный ответ современному подходу к смерти, главными становятся разговоры о смерти, выражение связанных с ней эмоций и их нормализация.

Как и в рамках традиционного подхода, «хорошей» становится смерть осознанная. Но если раньше основное путешествие душа совершала после смерти, то в подходе будущего это путешествие начинается еще до нее.

Достижения медицины позволяют значительно продлевать жизнь даже смертельно больным людям, и мы переходим в уникальный мир вроде бы умирающих, но еще долго живущих людей{140}. Чем дальше, тем больше смерть становится отложенным событием, и у людей появляется возможность (и необходимость) примириться со своим умиранием, пройти путь до принятия смерти.

Переход происходит на двух уровнях: психологическом и физическом{141}. На первом идет работа над эмоциями, мыслями и представлениями. И если при традиционном подходе само собой разумеется, что человек придет к принятию смерти прямо перед кончиной и единственное, на что он может тут опираться, – это ритуалы, то в подходе будущего принятие смерти – целая работа. Предполагается, что у человека уйдет некоторое время, чтобы дойти до нужной стадии, и в этом ему помогут книги, специалисты, различные практики и другие люди, оказавшиеся в схожей ситуации (подробнее о них смотрите «Горе по-своему»). Они помогают человеку осознать неизбежность и близость смерти, перейти к ее принятию и ощущению покоя и спокойствия в отношении нее, к пониманию, что́ для него будет «уйти по-своему» – то, к чему, по мнению «возрожденцев», должен стремиться каждый{142}. А также найти баланс в необычной двойственной ситуации умирания, в которой он оказывается.

Даже если исключить психологическую поддержку, практически всегда умирающему нужна помощь, как минимум медицинская и бытовая: дать лекарства, сделать уколы, помочь подняться, вынести судно. И чем ближе человек подходит к смерти, тем в большей степени ему приходится полагаться на других. Он оказывается в зависимом положении от тех, кто о нем заботится, и эту зависимость нужно осознавать и принимать.

Кроме того, чтобы реализовать возможность умереть по-своему, человеку необходимо отстоять свое право на самоопределение перед теми, кто о нем заботится. Он должен иметь право голоса, возможность высказать свои пожелания или отказаться от чего-то, то есть иметь контроль{143}.

В современном обществе проблема с обоими пунктами. Те, кто привык во всем полагаться на себя, с трудом принимают заботу, особенно такую неявную, как сопереживание, утешение, поддержка. А в контроле умирающим часто отказывают медучреждения и даже близкие люди. Например, в больницах персонал нередко инфантилизует пациентов: к ним относятся как к детям, обращаются по имени и сюсюкающими голосами, не воспринимают всерьез их требования и просьбы{144}. Возможно, считает Уолтер, такое отношение помогает человеку смириться со смертью: он все больше передает другим контроль и ответственность и постепенно смиряется с абсолютной потерей контроля – со смертью. Однако задача учреждений и близких – помочь умирающим смириться с зависимостью от других, но при этом оставить им максимум контроля.

Так, хосписы, в отличие от больниц, не пытаются приучить человека к своему распорядку, а наоборот – стремятся к тому, чтобы умирающий по возможности жил той же жизнью, что и до переезда в них: вставал и завтракал в привычное для себя время, занимался своими обычными делами, творчеством, даже курил, если это не мешает другим{145}. Насколько это возможно, людям оставляют и контроль над их собственным телом. Например, в хосписах не принято заставлять человека есть{146}, он может сам регулировать необходимое обезболивание или отказаться от сильных обезболивающих, чтобы быть в ясном сознании к визиту близких{147}.

При этом важно, чтобы и забота подавалась не как неприятная обязанность, а как норма, чтобы умирающий принимал ее легче и без чувства вины.

На физическом уровне переход к принятию своей смертности происходит через решение бытовых вопросов. Люди составляют завещания, высказывают родственникам свои пожелания относительно похорон, собирают и оформляют необходимые документы, отдают долги, сообщают самым близким пароли от почты и соцсетей и говорят, как ими распорядиться. Человек может даже составить сценарий собственного умирания: где он хочет находиться – дома или в хосписе, что его должно окружать, каких людей он хотел бы видеть, какую музыку слышать{148}.

Здесь объединяется два аспекта. Во-первых, «хорошая» смерть – та, которая приносит минимум сложностей окружающим. Если подготовить все документы, держать их в порядке, не иметь кредитов и долгов, то горюющим близким не придется решать еще и бытовые и финансовые проблемы.

Во-вторых, это возможность уйти по-своему и быть похороненным так, как хочется. Это важный принцип «хорошей» смерти: она не обязана быть ужасным, лишающим достоинства событием, и к ней стоит готовиться так же, как к другим значимым жизненным этапам.

Особенно важным это становится, когда пожелания человека отличаются от традиционных или его ситуация нетипична. Например, когда человек – транс- или небинарная персона. Примечателен случай трансженщины Дженнифер Гейбл, которая, несмотря на совершённый трансгендерный переход и официальную смену имени, была похоронена как мужчина: под своим деднеймом (именем, данным при рождении и больше не используемым), в мужской одежде, без макияжа и с короткими, обрезанными волосами. Во время всей церемонии о ней говорилось как о мужчине. Это произошло потому, что в отсутствие ее волеизъявления похоронами занимался ее отец, так и не признавший ее перехода{149}.

«Возрожденцы» выступают за то, чтобы человек осознавал свою смертность еще до того, как услышит страшный диагноз или перейдет определенный возрастной рубеж. Моральную и физическую подготовку можно начать заранее, даже не имея каких-либо причин.

По их мнению, современные технологии, бюрократизация и медикализация смерти исказили и обесчеловечили ее. В современном мире типичная смерть – это смерть в больнице, в одиночестве и без сознания, после долгих бесплодных попыток врачей реанимировать пациента. Такой смерти противопоставляется естественная смерть дома в окружении близких тогда, когда человек уже готов это сделать{150}. Как пишет доула смерти{151} Саша Леа Адина, «смерть – это не проблема, ее не надо решать. Наше тело так же хорошо и естественно умеет умирать, как и рождаться. Иногда важно ему просто в этом не мешать»{152}.

Право на смерть

В разговоре о праве человека уйти по-своему остается сложный вопрос добровольного прекращения жизни, особенно когда речь идет о тяжелобольных и страдающих от мучительных болей людях.

Отношение к эвтаназии (что переводится с греческого как «хорошая смерть»{153}) менялось с течением времени. В Древней Греции и Риме врачи нередко давали больным по их просьбе смертельный яд, чтобы избавить их от страданий. В греко-римской культуре «хорошая» смерть была тесно связана с представлениями о смерти достойной: продолжительные мучения, одряхление, умственная деградация, сопутствующие длительной тяжелой болезни, не сочетались с понятием достоинства.

В Средние века отношение к эвтаназии резко изменилось. Страдания, в том числе в процессе умирания, стали способом искупить первородный грех, тем, что человек должен с достоинством выносить. Прекращение же жизни до отмеренного Богом часа стало страшным грехом{154}.

Постепенно отношение к эвтаназии становилось менее категоричным. Автор термина Фрэнсис Бэкон считал, что она не противоречит долгу врача, поскольку его задача «не только в том, чтобы восстанавливать здоровье, но и в том, чтобы облегчать страдания и мучения, причиняемые болезнями»{155}, даже когда нет надежды на спасение пациента и единственная возможность – сделать легкой его смерть. А за век до него Томас Мор в своей «Утопии» описывал умерщвление смертельно больных, мучающихся людей как благочестивый поступок, который должен быть одобряем церковью{156}.

С наступлением XXI в. некоторые государства начали активно легализовывать эвтаназию. Первой такой страной стали Нидерланды в 2002 г.{157}, за ними последовали Бельгия, Люксембург, Колумбия, Канада, а в 2021 г., после нескольких громких дел о самоубийствах тяжелобольных, к ним присоединилась Испания. В 2023 г. эвтаназия станет легальной во всех штатах Австралии{158}. В виде ассистированного самоубийства эвтаназия также доступна в Швейцарии, Финляндии, Германии, Новой Зеландии и с 1 января 2022 г. в Австрии{159}.

Повышение интереса к эвтаназии и запрос общества на нее связывают с двумя тенденциями. Первая – постепенный переход в медицине от патернализма к автономии. В главенствовавшем до недавнего времени подходе врач был основной фигурой, принимающей решения о здоровье и жизни больного. Как говорилось в предыдущей главе, при современном отношении к смерти считается, что даже знать о своей близкой кончине больному необязательно. Однако тенденция меняется, и происходит переход от патерналистского подхода к автономному, при котором за пациентом признается право самому решать вопросы, связанные с его здоровьем, жизнью и смертью.

Вторая тенденция – увеличение продолжительности жизни. Способность искусственно замещать большое количество функций организма привела к тому, что люди могут жить месяцы и годы, имея отказавшие органы, множество болезней и даже смертельные заболевания{160}. Качество их жизни становится низким, но при этом они остаются живы.

В совокупности это приводит к тому, что появляется все больше людей, которые хотели бы прекратить свое существование. Подавляющее большинство их – люди, страдающие от сильных болей, которые невозможно снять препаратами, но бывают и исключения. Так, 104-летний ученый Дэвид Гудолл отправился в клинику в Швейцарии, чтобы закончить свою жизнь, потому что она перестала приносить ему удовольствие{161}.

Что такое эвтаназия

В современном понимании эвтаназия – это безболезненное лишение жизни с целью прекратить страдания{162}. В зависимости от того, кто совершает само действие, различают собственно эвтаназию, в которой смертельную дозу дает врач, и ассистированное врачом самоубийство (PAS), когда врач по просьбе пациента предоставляет ему препараты.

Эвтаназия возможна только по просьбе пациента и после его активного согласия (некоторые выделяют добровольную и недобровольную эвтаназию; во втором случае человек, неспособный дать согласие, умерщвляется по просьбе родственников, но в современной этике, например по мнению Европейской ассоциации паллиативной помощи (EAPC), это не считается собственно эвтаназией{163}).

Для разрешения эвтаназии в большинстве стран человек должен подходить под определенные критерии: явно выразить свое желание (часто письменно и несколько раз), быть старше 18 лет, являться гражданином страны, находиться в ясном уме и трезвой памяти, не страдать психическими заболеваниями (например, подверженным депрессиям часто отказывают в эвтаназии, поскольку нельзя быть уверенными, что их решение не продиктовано болезнью) и иметь определенные показания: сильные боли, которые невозможно купировать, тяжелую инвалидность, терминальную стадию заболевания.

Из этого правила существуют исключения. К примеру, в Нидерландах эвтаназия разрешена с 12 лет{164}, а в 2014 г. в Бельгии была легализована эвтаназия с любого возраста при учете, что оба родителя согласны и будут соблюдены остальные условия{165}. А в Швейцарии совершить ассистированное самоубийство могут и жители других стран, что делает популярным «суицидальный туризм».

Иногда отдельно выделяют пассивную эвтаназию – отказ больного от лечения, который приведет к приближению смерти. Термин считается спорным, поскольку в большинстве стран у больного есть право отказаться от медицинской помощи, независимо от прогнозов и мнения врачей.

За и против эвтаназии

Является эвтаназия благом или злом для человека, во многом зависит от того, каких принципов он придерживается. Сторонники эвтаназии считают, что если человек вправе распоряжаться своей жизнью, то он имеет такое же право распоряжаться своей смертью. Только он может решать, когда умереть и на каких условиях, и заставлять жить против желания нельзя.

Второй довод – это то, что эвтаназия не убийство, а акт милосердия. Избавить смертельно больного человека от невыносимых страданий большее благо, чем пассивно наблюдать, как он мучается. И те, кто совершает эвтаназию или помогает в ассистированном самоубийстве, делают это не из корыстных мотивов или жестокости, а, наоборот, чтобы помочь людям. И действительно, СМИ часто взрываются чудовищными историями убийств и самоубийств страдающих тяжелобольных людей: профессор вуза Владимир Ольховский задушил свою молящую о смерти мать{166}, Павел Коваленко из Саратова застрелил больную раком жену{167}, генерал-лейтенант в отставке Анатолий Кудрявцев покончил с собой, не выдержав постоянной боли{168}.

Сторонники эвтаназии считают, что медики в большой степени несут ответственность за страдания людей: достижения медицины позволили людям жить со смертельными заболеваниями. И раз медики создали ситуацию, в которой люди доживают до тяжелых болезней и мучаются, неспособные умереть, то медики же должны эту проблему решать с помощью эвтаназии{169}.

Однако противники эвтаназии считают, что нужно развивать медицину, и особенно паллиативную помощь, чтобы качество жизни людей улучшилось. Если будут доступны современные способы обезболивания, обеспечен уход за больными, услуги сиделок, то людей, мечтающих умереть, станет гораздо меньше. А легализация эвтаназии может привести к тому, что развитие этой области застопорится{170}.

К тому же с точки зрения большинства религий эвтаназия и ассистированное самоубийство – это грех. И если больной отказывается его совершать самостоятельно, то врач может оказаться в безвыходной ситуации, когда его обязанности идут вразрез с его верованиями и принципами.

Сейчас условия, при которых человеку доступна эвтаназия, четко определены. Но всегда есть опасность «скользкого пути» (slippery slope): в некоторых странах уже разрешили эвтаназию для детей, а в Бельгии позволили совершить ее 24-летней девушке с тяжелой депрессией{171}. И в дальнейшем критерии для эвтаназии могут стать более размытыми, а возможностей для злоупотребления будет больше{172}.

Право на смерть в России

Статья 45 закона «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» прямо запрещает медицинским работникам ускорять смерть пациента по его просьбе. Причем речь идет не только о действиях, но и о бездействии{173}. Это приводит к тому, что пациенты и даже сами медики не всегда понимают, какие у людей есть права.

Например, в январе 2022 г. соцсети всколыхнуло сообщение о смерти 13-летнего Коли, подопечного детского хосписа, которого в начале пандемии забрала к себе домой учредительница благотворительного фонда «Дом с маяком» Лидия Мониава. Ребенок страдал неизлечимым прогрессирующим заболеванием. Когда он впал в кому и сатурация стала падать даже с кислородным концентратором, Лидия обняла его, понимая, что это последние его минуты. На руках у Лидии было заключение медицинского консилиума о паллиативном статусе ребенка и о том, что Коле не требуются реанимационные действия, но, несмотря на это, на нее обрушился шквал критики за то, что она не вызвала скорую и не боролась за жизнь ребенка до конца{174}, а некоторые граждане даже обратились в Следственный комитет{175}.

По закону отказ пациента или его законных представителей от медицинского вмешательства не является преступлением, даже если это вмешательство необходимо для спасения жизни, как в случае с реанимацией{176}, а у смертельно больных людей в России реанимация при клинической смерти не проводится в принципе{177}. Однако у нас часто пренебрегают правом человека на смерть: в отличие от, например, США в России нельзя заранее подписать отказ от реанимации, и, если человек не может выразить свое нежелание, медики действуют согласно инструкциям и спасают жизнь даже смертельно больного человека{178}. А иногда и действуют вразрез с его пожеланиями или с законом.

У одного из пациентов «Дома с маяком», несколько недель лежавшего в коме, произошла клиническая смерть от опухоли мозга, но вызванная скорая, несмотря на документы и протесты родителей, провела реанимационные действия, вернула его к жизни и подключила к аппарату ИВЛ. Отключить его от ИВЛ по закону уже было нельзя, и ребенок прожил еще четыре дня, пока не умер во второй раз{179}.

Горе по-своему

Не существует единственно правильного способа горевать (подробнее об этом см. часть II), однако для «возрожденцев» «хорошее» горе – то, в котором человек проживает тяжелые эмоции и двигается вперед. Это горе с активным выражением, проговариванием и обсуждением эмоций. Причем горе не только тех, кто потерял близкого, но и самих умирающих.

И те и другие теряют опору на традиции и ритуалы, они не видят прочих смертей и оказываются в типичной для современных людей ситуации, когда они не знают, что чувствуют, как хотели бы выразить свое горе и что такое горевать или умереть по-своему. Они активно ищут поддержки и совета, и в этом им помогают различные практики и специалисты. Конечно, первый, кто приходит на ум, – это психолог или специалист по гореванию, но о них подробно поговорим в части II. Здесь же речь пойдет о более специфических для «возрожденцев» группах и способах проживания горя.

Патография и блоги об умирании

Еще до изобретения интернета появляется специфический способ поделиться с другими опытом столкновения со смертью – записки умирающего или переживающего горе человека. Чаще всего они автобиографические, но встречаются также патографии, написанные близкими, сторонними людьми или даже выдуманные. Особенность этого вида записей в их субъективности. Авторы сосредоточиваются не на внешних признаках умирания, а на внутренних: переживаниях героя, изменениях состояния и мыслей{180}.

Также есть книги о смерти и умирании, рассчитанные на детей. Это выдуманные истории, в которых часто умирают животные{181}, бабушки и дедушки{182}. Эти книги крайне важны для «возрожденцев», поскольку в современном подходе, как мы уже видели, дети чаще всего ограждаются от всего связанного со смертью: им не рассказывают о ней, не берут их на похороны. И такие книги позволяют сделать первый шаг в знакомстве ребенка со смертью.

С появлением интернета патографии переходят на новый уровень: появляются блоги и видеоблоги об умирании. Чаще всего их ведут люди со смертельными диагнозами, и аудитория может практически в прямом эфире наблюдать за тем, как развивается болезнь и как в связи с этим меняется (или не меняется) жизнь блогера.

Как правило, и патографиям, и блогам о смерти свойственен ободряющий, можно даже сказать, позитивный настрой. София Галл рассказывает, что рак перешел в терминальную стадию и ничего больше сделать нельзя, но старается не плакать, более того – улыбаться{183}. Клэр Вайнленд в приветственном видео, поправляя кислородную канюлю, без которой не может обходиться, бодро говорит, как рада поделиться с подписчиками деталями своей жизни{184}. А в «Дневнике умирающей мамы» Мишель Мейер рассказывает, что «в каком-то странном смысле» ощущает себя счастливицей из-за того, что умирает медленно и может вместе с близкими подготовиться к своему уходу{185}.

Благодаря специфическому настроению, которым пронизан подобный контент, он становится для умирающих терапевтическим. Они избавляются от страха неизвестности, поскольку лучше понимают, что ждет их в будущем, испытывают чувство единения, видя, как кто-то другой переживает тот же опыт, и легче справляются со своим горем, зная, что можно жить и со смертельным заболеванием{186}.

В комментариях даже к старым роликам люди делятся своими историями («Моя мама умерла три дня назад»){187}, переживаниями («У меня рассеянный склероз, и это тяжело, и, когда я чувствую безнадежность, я снова возвращаюсь сюда и вспоминаю Софию и ее страдания»){188}, благодарят за поддержку («Спасибо большое! Мне тридцать четыре, я умираю в хосписе от терминальной стадии рака груди. Приятно знать, что я не единственная, кто шутит об умирании»){189}. Комментарии под видео или текстами становятся способом выплеснуть свою фрустрацию, страх, боль или, наоборот, выразить благодарность, сочувствие, любовь.

Для самих умирающих ведение блога наполнено огромным смыслом. Это и способ справиться с одиночеством, и возможность трансформировать ужасный опыт, превратить его в искусство, и способ «обмануть смерть»: большинства популярных блогеров, рассказывающих об умирании, уже нет, но люди продолжают смотреть их ролики и читать их посты{190}.

Доулы смерти

Среди большого количества специалистов, чья работа связана с умиранием, доулы смерти занимают особое, необычное место. Сама профессия «доула смерти» (или «доула окончания жизни», как ее еще называют) появилась совсем недавно, в 2000-х гг.{191}, и восходит к «обычным» доулам рождения. Те помогают человеку появиться на свет, а доулы смерти – уйти, поскольку считают, что готовиться к смерти нужно так же, как и к рождению ребенка{192}.

Доул не стоит путать со специалистами по гореванию, психологами или сиделками, при этом они берут что-то из каждой из этих профессий. Доулы смерти сопровождают человека и его близких в процессе умирания. Обратиться к ним за помощью можно на любой стадии: сразу после сообщения о терминальном состоянии, в момент, когда понадобится дополнительная поддержка, в последние дни жизни или даже после смерти близкого, чтобы доула помогла горевать{193}.

Доулы помогают эмоционально, физически, духовно и практически, в зависимости от того, что нужно прямо сейчас. Список их задач не оговорен четко, с каждым клиентом они работают индивидуально. Доула может провести с умирающим лишь последние несколько часов, разговаривать, делать массаж рук, давать попить. Или это могут быть годы до смерти, и умирающий с доулой будут вместе завершать дела и планировать похороны{194}.

Международная ассоциация доул конца жизни (INELDA) выделяет три основных этапа их работы. Все начинается с подведения итогов и планирования сценария умирания. Доулы смерти помогают клиенту найти смысл в прожитой жизни и создать вместе с близкими способ, с помощью которого они будут вспоминать его. Затем под руководством доулы умирающий планирует, как он проведет свои последние дни{195}. Доулы помогают сформулировать желания, определить, как человеку будет комфортнее, но не участвуют активно в создании сценария – все решать должен сам умирающий{196}. Здесь как раз в большой степени разрабатывается план «хорошей» смерти с точки зрения «возрожденцев»: доулы помогают человеку понять, как он хочет умереть по-своему.

Второй этап наступает в последние дни и часы, которые умирающий и его близкие переживают с помощью доулы. Она следит за тем, чтобы придуманный ранее сценарий и пожелания клиента выполнялись, помогает распознать признаки и симптомы умирания, оказывает моральную поддержку, а если нужно, то и физическую. Доула прислушивается к переживаниям, страхам и надеждам умирающего, чтобы помочь ему подойти к концу жизни со спокойствием и принятием.

На третьем этапе, уже после смерти человека, доула помогает его близким осознать его кончину, обсуждает произошедшее и проводит их через раннюю, самую острую стадию горевания. Иногда для этого требуются всего одна-две сессии, а порой процесс занимает несколько месяцев.

В России нет курсов доул смерти, и доулы приходят из смежных профессий или обучаются специалистами НКО. Их не хватает на каждый хоспис (не говоря уже о более широкой практике), и роли доул вынужденно берут на себя сиделки, медсестры, социальные работники{197}.

Death Cafe и смерть-позитивные движения

Движение «возрожденцев» затрагивает не только смертельно больных людей и тех, кто недавно пережил утрату. Каждый из нас смертен, и всем нам придется столкнуться с неизбежным. Чтобы продвигать идею нормальности смерти, «возрожденцы» объединяются в смерть-позитивные движения.

«Позитивный» здесь не означает радующийся смерти, мечтающий умереть или относящийся к ней как к чему-то неважному: «Ой, подумаешь, умер; все умирают, давайте не будем переживать». Смерть-позитивные люди выступают за то, чтобы открыто говорить о смерти и не считать эту тему неприличной или мрачной. Смерть – важная часть жизни, она влияет на все аспекты нашего бытия, и единственный, по их мнению, способ построить здоровое общество – это перестать закрываться от смерти{198}.

Как и всем «возрожденцам», им важно сломать «заговор молчания» и начать говорить о смерти как о естественной части жизни, спокойно и открыто. Для этого они посвящают ей дискуссии, создают YouTube-каналы (самый известный – Ask a Mortician{199}, канал основательницы «Ордена хорошей смерти», владелицы похоронного бюро и писательницы Кейтлин Даути), открывают музеи и устраивают выставки{200}. Например, в 2012 г. в Новосибирске открылся Музей мировой погребальной культуры{201}.

Часто смерть-позитивные движения также борются с неравенством: гендерным, расовым, финансовым и т. п. Так, «Коллектив радикального изучения смерти» (Collective for Radical Death Studies, CRDS){202} стремится к «деколонизации» исследований смерти, к развитию более полного и правдивого представления о смерти среди цветного населения и маргинальных групп.

Один из самых известных смерть-позитивных проектов – Death Cafe{203} (это название можно перевести как «Смертельное кафе» или «Кафе смерти»). Как остроумно описали его на одной из площадок, это «разговор о смерти за чашкой чая»{204}. Во многих городах мира собираются незнакомцы, чтобы в уютной атмосфере поговорить о смерти. Death Cafe – это не группы по гореванию, в них нет психологов или иных специалистов, в кафе не приглашают экспертов и не читают лекций, это свободная дискуссия на равных. Там приветствуются разные мнения, вне зависимости от политической, религиозной или иной ориентации, если они поданы с уважением к другим участникам.

Death Cafe объединяет самых разных людей: и тех, кто пережил утрату, и тех, кто никого не терял, но боится смерти, и тех, кого просто занимает тема умирания и кому хочется поразмышлять об этом.

В России встречи Death Cafe проходят в Москве, Санкт-Петербурге и Воронеже, а после начала пандемии появился и онлайн-формат. Несмотря на погруженность в тему и практический интерес, я три раза записывалась и три раза не находила в себе силы прийти на встречу Death Cafe в Москве. Умом понимала, что в обсуждении смерти нет ничего ужасного, но казалось, что для этого нужно быть морально готовой.

Решилась я лишь тогда, когда все остальные разделы этой главы были уже написаны. И, только придя на встречу, поняла, какими глупыми были мои страхи. Death Cafe ничем не отличалось от кружка любителей философии или вязания. Незнакомые между собой люди поначалу стеснялись, но вскоре живо включились в дискуссию, перебивали друг друга в самые горячие моменты, спорили или соглашались. Ни внешне, ни по поведению они не казались странными приверженцами смерти, каковыми клеймят участников смерть-позитивных движений.

«В приличном обществе не принято обсуждать смерть, – сказала в начале встречи модератор Death Cafe. – Так что в ближайшие два часа мы будем заниматься неприличным». После окончания встречи я с удивлением почувствовала себя окрыленной. Возможность наконец свободно, вслух говорить о смерти раскрепощала. Я чувствовала себя невероятно живой.

Бэтмен на похоронах и водное погребение

В подходе будущего похороны не играют такой значимой роли, как, например, в традиционном. Для «возрожденцев» важнее разговоры, память об умершем, а не следование общественным нормам и соблюдение ритуалов{205}. С таким отношением можно было бы ожидать, что похороны превратятся в формальное действие. Как пишет Тони Уолтер, при таком подходе у людей могло появиться желание отказаться от всех церемоний, отправить тело в печь и записаться вместо этого на прием к психотерапевту. Однако этого не происходит, поскольку большинство людей ходят на похороны не ради терапевтического эффекта, а для того, чтобы почтить память усопшего, отдать ему дань уважения{206}.

Старые общественные ритуалы уже не могут удовлетворить людей, но вместо них появляются новые, придуманные в кругу семьи или друзей. Простой пример такого «своего» ритуала – замена традиционной похоронной музыки на свою, что-то значившую для умершего. В романтической комедии «Реальная любовь» герой Лиама Нисона на похоронах своей жены включает песню Bye, Bye, Baby (Baby Goodbye). А в трагикомедии «Элизабеттаун» героиня Сьюзан Сарандон на похоронах мужа танцует чечетку под мелодию Moon River.

Появляются и более необычные способы проводить близких в последний путь. Взорвавшие интернет в 2020 г. «танцующие гробовщики» (вернее было бы назвать их «носильщиками гроба») не были пранкерами, это был эпизод настоящих похорон в Гане. Вместо того чтобы просто перенести гроб к месту захоронения, носильщики создают из этого целое представление. Под зажигательную музыку они с гробом на плечах исполняют сложные хореографические номера. Похоронная процессия и простые зеваки присоединяются к ним, поют и хлопают в ладоши. «Я решила – пусть моя мать отправится к Создателю с танцем», – объясняет свой выбор Элизабет, выбравшая «танцующих гробовщиков»{207}.

Родители погибших детей заказывают в качестве носильщиков или членов похоронной процессии супергероев, диснеевских принцесс, штурмовиков из «Звездных войн» и других любимых персонажей ребенка или даже создают тематические похороны, подобно тематическим дням рождения. Гроб, цветочные композиции, катафалк украшаются символикой или цветами какого-либо персонажа, а гости одеваются соответствующим образом.

Те, кто не хочет быть похороненным в земле, могут отправиться после смерти в космос. Такие услуги существуют уже и в России. Компания Spaceway предоставляет возможность развеять прах умершего в стратосфере. Для этого в небо запускается зонд со специальной шарообразной капсулой, которая раскрывается на высоте 25 километров, и прах рассыпается в пространстве. Позже частички могут осесть в любой точке мира или улететь в открытый космос{208}.

Важно понимать, что для близких необычные похороны – не способ шокировать знакомых и не причуда. Главное – максимально приблизиться к идеальным, с точки зрения умершего, похоронам, попытка угадать, какие похороны были бы для него самыми приятными.

При традиционном подходе близкие также переживают за умершего, но это переживание связано с его загробной жизнью, и набор правил и техник унифицирован: есть четко определенный список ритуалов, которые нужно соблюсти, чтобы мертвецу на том свете было хорошо. В рамках подхода будущего люди совершают действия, исходя из индивидуальных особенностей умершего. Это могут быть маленькие детали, вроде помещения в некролог смешной фотографии бабушки-юмористки{209}, или целое театрализованное представление для дочери, так и не успевшей стать актрисой из-за внезапно обнаруженной саркомы{210}. Такой подход, более личный, персонализированный, приходит на смену обезличенным и потерявшим внутреннее значение ритуалам.

Однако у «возрождающих смерть» есть и серьезные проблемы. Средняя стоимость похорон в США – $8500{211}, в Москве, если обращаться за организацией к похоронному агентству, – 135 000 рублей{212}. Креативные похороны обойдутся еще дороже. Например, чтобы отправить прах близкого в космос, россиянам придется заплатить 350 000 рублей{213}. Такие цены неподъемны для большинства людей и создают так называемую «похоронную нищету» (funeral poverty), из-за которой люди вынуждены брать кредиты, а на Западе даже закладывают свои дома, чтобы достойно похоронить близкого человека.

При этом традиционные похороны наносят огромный вред окружающей среде: в одних только США ежегодно закапывают в землю почти 50 000 кубометров древесины, более 16 млн литров бальзамирующих жидкостей, 1,6 млн тонн железобетона, 17 000 тонн меди и бронзы и 64 500 тонн стали{214}.

Металлические гробы и их детали загрязняют кислые почвы{215}, а бальзамирующие жидкости не только отравляют почву, но и, как доказано, вредят здоровью бальзамировщиков и похоронных директоров. Из-за вдыхания паров формальдегида, бензола, этанола и других токсичных веществ, из которых состоит бальзамирующая жидкость, у контактирующих с ними людей на 13 % больший показатель смертности, они в восемь раз чаще других заболевают лейкемией и в три раза – боковым амиотрофическим склерозом{216}. Не говоря уже о том, что ценные ресурсы в прямом смысле закапываются в землю. И чем сложнее похороны, тем дороже они обходятся.

Кремация кажется более экологичным способом похорон, однако и здесь есть проблемы. Во время кремации в воздух выбрасываются пары ртути из зубных пломб умерших и другие тяжелые металлы, которые могут находиться в организме. Затем они оседают на землю и загрязняют продукты питания{217}. К тому же каждая кремация оставляет такой же углеродный след, как машина, проехавшая 800 километров{218}.

Романтический жест – развеивание праха над водой или закапывание его в землю – тоже вредит экологии. Многие думают, что прах станет удобрением для растительности, но это не так. Во время кремации температура достигает почти 1000 ℃, что сжигает все органические вещества, и образовавшийся пепел не подходит для удобрения растений{219}. У праха щелочная основа, он чрезвычайно соленый. Такая основа обезвоживает дерево, и, скорее всего, оно умрет{220}.

Биоразлагаемые урны привлекают людей перспективой превратиться после смерти в дерево, но на деле это происходит не благодаря пеплу, а вопреки ему. Создатели биоразлагаемых капсул Capsule Mundi говорят, что урна разрушается постепенно, начиная с трещин, и пепел медленно смешивается с землей, что позволяет нивелировать его негативное воздействие{221}. Другой вариант – смешать прах со специальным набором веществ, который изменяет состав праха так, чтобы в получившейся смеси можно было выращивать растения или даже деревья{222}.

Экоактивисты и представители смерть-позитивного движения предлагают альтернативу традиционным похоронам – зеленые похороны. Их идея – вернуться к естественным похоронам без лишних атрибутов и трат, вредящих и кошельку, и природе{223}. При зеленых похоронах вместо бальзамирования используются натуральные техники сохранения тела, например охлаждающие одеяла, открытые окна в холодную погоду и т. п. Тело закапывается на меньшую глубину – около метра: с одной стороны, это не позволяет животным его раскопать, с другой – способствует быстрому разложению, поскольку верхние слои земли более плодородны{224}.

Самый зеленый вариант – погребение в хлопковом саване. Если же используются гробы, то те, которые хорошо разлагаются: простые из древесины или сплетенные из прутьев.

Чтобы уменьшить нагрузку на экологию, при естественных похоронах не применяется похоронная атрибутика (например, искусственные цветы или венки), место погребения отмечается камнем, растениями или деревьями, а чтобы найти его, используют координаты GPS{225}.

Появляются и совершенно новые способы экологичных похорон. Вместо кремации огнем в некоторых странах (во многих штатах США, провинциях Канады, в Коста-Рике, Мексике, а также ЮАР) возможна водная кремация{226} – ресомация{227} (ее еще называют аквамацией{228}, зеленой кремацией{229} и т. д.).

При ресомации тело помещается в камеру, которая заполняется водным раствором гидроксида калия. Раствор нагревается до температуры 152 ℃ и за счет давления удерживается в таком состоянии, не закипая. Ткани тела растворяются, остаются только кости и импланты. Их промывают, затем импланты удаляют, а кости сушат в специальном шкафу или обычной сушильной машине и измельчают в белый порошок, похожий на муку. Его и отдают родственникам в урне, как при обычной кремации{230}.

Ресомацию позиционируют как более естественный способ погребения, чем традиционные, такие как кремация, закапывание в землю и особенно захоронение в склепах. Она повторяет естественный процесс разложения тела, но на порядки ускоряет его: в могиле на это понадобятся десятки лет, а ресомация занимает три-четыре часа.

К тому же водное погребение наносит меньший вред окружающей среде. При нем используется меньшее количество материалов, чем при других способах: только биоразлагаемые саван или гроб{231}. Уровень выбросов парниковых газов при этом на 35 % ниже, чем при огненной кремации, а энергии тратится меньше в пять раз{232}. В целом, согласно исследованию, проведенному нидерландскими учеными, ресомация наносит в 25 раз меньше вреда, чем традиционные похороны с закапыванием в землю, и в 19 раз меньше, чем обычная кремация{233}.

Еще один новый экологичный способ погребения – превращение тела в питательный компост. Технология была разработана компанией Recompose и доступна в нескольких штатах США{234}. Чтобы превратить тело в удобрение, его укладывают на подстилку из люцерны, соломы и опилок, покрывают ими сверху и закрывают в металлической камере на 30 дней{235}. Сотрудники Recompose контролируют влажность, соотношение углерода, азота и кислорода, чтобы создать идеальную среду для размножения микробов и бактерий. В результате в компост превращается все, включая кости и зубы{236}.

По истечении 30 дней полученное удобрение перемещают в контейнер, чтобы оно высохло и затвердело, и затем отдают семье. Каждое тело превращается примерно в 0,76 кубометра удобрений, богатых питательными веществами, и их можно использовать для того, чтобы посадить деревья или растения у себя в саду, либо пожертвовать на восстановление лесов{237}.

При компостировании не тратятся земельные ресурсы, не используются гробы и другие похоронные атрибуты. Каждая церемония предотвращает попадание в атмосферу тонны углекислого газа, если предпочесть ее традиционным похоронам или кремации. А энергии на нее тратится в восемь раз меньше, чем на более привычные похороны{238}.

Зеленые в широком смысле похороны, помимо экологического, имеют еще и символическое значение. При современных классических похоронах упор в большой степени делается на сохранение тела. Бальзамирование не дает ему измениться, помещение в крепкий лакированный гроб защищает от воздействия земли. Распространенные в США склепы и вовсе исключают контакт тела с землей (burial vault – практика, при которой гроб помещается в бетонный или металлический контейнер. Это делается для того, чтобы защитить гроб от разрушения под весом земли и проходящей по ней тяжелой техники{239}).

Благодаря этому, считает Кейтлин Даути, не происходит естественного процесса разложения и возвращения тела в землю{240}. Во время экопохорон умерший становится частью планеты, а зачастую и помогает вырасти новой жизни.

Давайте поговорим о смерти

Развитие медицины привело к тому, что умирание стало растянутым во времени процессом. Все больше людей вынуждены осознать свою смертность, столкнуться с ней лицом к лицу. В то же время патерналистский подход, при котором главные решения принимал врач, начал сменяться автономным, когда за пациентом признается право самому определять, каким будет курс лечения, какие процедуры допустимы, а какие нет. Начались разговоры о праве человека не только на собственную жизнь, но и на смерть.

Уже невозможно было закрываться от смерти, и во второй половине XX – начале XXI в. стремительно возрастает интерес к ранее запретной теме. Люди начинают выступать за нормализацию смерти, за открытый разговор о ней как о важной части жизни. Они объединяются в смерть-позитивные движения, записывают блоги об умирании, открывают музеи и выставки, посвященные смерти.

Помимо основного – права человека говорить о смерти – смерть-позитивные движения выступают за право человека умереть так, как он хочет, на своих условиях, с максимально возможным комфортом и достоинством. Для этого они предлагают людям заранее задуматься о смерти, понять, как хотелось бы провести свои последние дни, разработать план похорон. Современные люди забыли многие традиционные ритуалы, и им предлагается придумать другие, имеющие смысл для них самих. Появляются новые способы провести похороны, включая разные варианты погребения, их можно сделать индивидуальными и даже с заботой о природе.

Подобный подход к смерти пока еще рассчитан в большей степени на будущее и не распространен повсеместно, но для тех, кто по-настоящему захочет устроить себе смерть на своих условиях, есть множество уже существующих вариантов.

Глава 2