Теперь и я уехала. Я перестала жить под крышей Уолта и Билли, и Крис мог сказать мне правду. Эта правда, очевидно, все еще преследовала его, хотя у него было три года, чтобы справиться с ней. Но как бы он ни был зол, полностью отказаться от родителей всегда было не так просто, как нам казалось. Я видела, как все остальные наши братья и сестры лавировали между «полным отказом» и «дам второй шанс». Никогда это не давалось просто.
В нашей маме сочеталось множество личностей. Она была футбольной мамой, которая приносила апельсины на все игры Криса, и воплощением организованности, когда возглавляла собрания участников его программы Indian Guide и мои встречи девочек-скаутов. Она делала нам сложные и красивые костюмы на Хэллоуин и помогала вносить последние штрихи в каждый школьный проект, используя свои художественные таланты. Мы научились водить машину на механике под ее надежным руководством со спокойным преподавательским темпераментом. А еще у нее было чувство юмора: она наряжала Криса, Шеннона и Куинна в шоферов, когда мы ехали встречать отца из аэропорта после деловой поездки… на «Кадиллаке», конечно.
Но наш отец не просто отличался переменчивым характером. Он брал нас с собой в Европу и с удовольствием наблюдал за тем, как мы знакомимся с разными культурами и странными изысканными блюдами, иногда делал для нас заказы на местном языке, чтобы нас не отговаривали попробовать то, что мы обычно считаем отвратительным. Порой, когда мы с Крисом строили крепости в гостиной, папа играл на гитаре и пел свои глупые песни перед камином, представляя, что мы в походе. Когда я болела ветрянкой, он подарил мне детскую книжку про кукольный домик, с надписью «моему Медвежонку Ву». Он мог часами рассказывать о чудесах освоения космоса, показывая увлекательные наглядные примеры, чертежи своих разработок и трехмерные модели радарных систем захвата изображений, которые теперь парили в атмосфере, в которой мы вращались. В моем детстве, возвращаясь из каждого полета, он приносил мне угощения из самолета. Мне нравилась блестящая фольга и разные языки на упаковке, и я обожала вкус жаренного в меду арахиса. Папа не мог пройти мимо каких-нибудь закусок и не съесть их, поэтому тот факт, что он приберег их для меня, имел огромное значение. Я не помню точно, когда он перестал приносить мне арахис. Особенно мне запомнилось, как я стала прятаться, когда он возвращался домой, вместо того чтобы бежать навстречу.
Родители постоянно обижали нас, но это были наши родители. Мы хотели верить, что теплые моменты отражают их истинную сущность, а не становятся очередной частью шоу, которое они разыгрывают.
Но что-то изменилось в Крисе, и дело было не только во времени. Крис окончательно с ними порвал. В одном из своих писем он объяснил причину:
Они просто совершенно безнадежны, и их уже не вернуть в реальность. Больше двадцати лет лжи и бессмысленных игр довели их до перманентного состояния психотического безумия. Вот почему я не поддерживаю с ними контакта и не люблю с ними разговаривать… Похоже на болезнь, которой можно заразиться; если оставаться под ее воздействием слишком долго, то можно ощутить ее пагубное влияние на собственную душу. Я не знаю, как это объяснить, но точно могу сказать, что с тех пор, как я от них отдалился, моя жизнь стала намного счастливее и радостнее. Они то и дело говорят: «Подожди, когда у тебя появятся дети», – как бы подразумевая, что отношения в семье были «нормальные» и что мы просто незрелые, необучаемые сопляки, которые не понимают, что это «нормальный» путь развития семейных отношений… И сдается мне, они думают, что по мере «взросления» мы будем все больше походить на них и что, когда у нас появятся собственные семьи, мы вдруг «прозреем» и признаем, что они были «отличными» родителями и что все наши прежние жалобы были просто необоснованным незрелым нытьем маленьких избалованных сопляков… Наверняка именно так они и думают. Должно быть, так они оправдывают свои действия… Так что я с ними навсегда порвал.
Он написал им длинное письмо, в котором подробно описал все эмоциональные травмы и оскорбления, которым мы подвергались в детстве. Как из-за их действий он потерял всякое уважение к ним обоим. Он написал, что подробно изложил все обстоятельства и объяснил, как тяжело было расти в семье, где царило такое болезненное отношение, столько лжи, ненависти и презрения. Он продолжил:
Дело было всего четыре недели назад. Я был уверен, что это письмо наконец-то заставит их задуматься о какой-то реальности… И вот всего несколько дней назад я получил дурацкую открытку из Колорадо, где они катаются на лыжах, и вот как они ответили на мое письмо: «Спасибо за твое письмо – сохрани его для своих детей, чтобы они когда-нибудь его прочитали!» Представляешь? Они снова заняли эту пренебрежительно-напыщенную позицию. Они просто начисто проигнорировали все, что я написал!.. Раз уж они не собираются воспринимать меня всерьез, я просто подыграю их маленькой актерской игре. На несколько месяцев после окончания школы я позволю им думать, что они правы, позволю им думать, что я «прихожу в себя и понимаю их точку зрения» и что наши отношения стабилизируются. А потом, когда придет время, одним резким, быстрым действием я полностью вычеркну их из своей жизни. Я разведусь с ними как с родителями… Я покончу с ними раз и навсегда.
Крис умел выражать мысли в драматических письмах и всегда заполнял обе стороны листа мелким почерком. Я поняла, что он дал им последний шанс в отчаянной попытке быть услышанным. Его длинное письмо, их язвительный ответ и его предстоящий выпускной стали идеальным перерывом.
Я никогда не рассказывала родителям о планах, которыми Крис поделился со мной, – вычеркнуть их из своей жизни, – но я не сомневалась, что он действительно так считает и будет следовать этому плану с той же уверенностью, с какой он принимал любое решение. Он написал мне о том, что после окончания колледжа отправится в путешествие, что он еще не решил, куда именно поедет. Единственным его планом было ехать на запад. Он заверил, что навестит меня, прежде чем отправиться в это неопределенное по продолжительности и расстоянию путешествие. Крис спросил, сможет ли он переночевать у меня, и надеялся, что я смогу договориться и взять Бака на это время. Я была в восторге от его просьбы и сразу же написала в ответ, что мои двери для него всегда открыты.
Между тем мое общение с родителями практически сошло на нет. Мы общались настолько редко, насколько это было возможно. Но в мае 1990 года, во время редкого воссоединения, я поехала с ними в Атланту, чтобы посмотреть, как Крис заканчивает Эмори. Я туманно рассказала, где Патрик, не желая, чтобы они знали, что я подала на развод. Наше общение было вынужденным, но теплым.
Помню, я удивилась тому, каким загорелым, подтянутым и мускулистым оказался Крис, когда встретил нас в аэропорту. Он всегда был в отличной форме – у него было телосложение бегуна, – но в этот раз было по-другому. Когда он нес мамины сумки, его бицепсы растягивали швы коротких рукавов. Крис не пытался выставить напоказ свою массу, он просто не хотел покупать новую одежду. Я поняла, каких усилий стоило человеку его относительно небольшого роста развить такие размеры и силу. Он развивал выносливость. Он к чему-то готовился. Я мысленно пометила себе, что надо купить ему новую одежду, когда вернусь в Вирджинию.
Наблюдая за тем, как Крис пересекает сцену с дипломом в руках, я испытывала такую гордость и радость за него! После вручения диплома мы вдвоем отправились в сентиментальную поездку на старом добром желтом «Датсуне» к нему домой. Для меня стало шоком войти в квартиру своего старшего брата, такую мрачную, унылую и непохожую на мою. Она полностью отличалась от его детской комнаты, которую мама покрасила в голубой цвет и украсила моделями самолетов, которые он собирал вместе с папой. В его комнате в колледже на стене висела всего одна картина – плакат с изображением Клинта Иствуда из его любимого фильма «Хороший, плохой, злой». Но даже она казалась скорее символической, чем декоративной. Его неубранный матрас, лишенный привычного пледа и подушек, лежал на бетонных блоках. Письменный стол был сделан из таких же материалов, но он выполнял свою функцию – на нем лежали его любимые книги. Это жилище устраивало Криса, для которого главное – суть без украшений. Не похоже, что он собирался оставаться здесь надолго. Когда мы завернули в его крошечную кухню, он с воодушевлением показал мне, как из одной простой чашки риса можно приготовить огромное блюдо, не требующее особых затрат и усилий. Позже я не могла выкинуть эту деталь из головы.
Я села на кровать, и мы поговорили обо всем, что нас связывало в письмах, обо всем, что мы делили в детстве. Хотя мы оба были на пороге свободы, в которой отчаянно нуждались, он был уверен в себе и имел твердый план, которого мне все еще не хватало. Он был осторожен и защищал себя и свои цели, пока я делала необдуманный выбор, который сбивал меня с собственного курса через привязанность к другому.
Ему не нужна была ничья сила, кроме собственной, а я все еще пыталась обрести свою.
И все же несмотря на то что многое изменилось в нас обоих из-за отдаления от родителей и мы знали, что скоро физически разойдемся в разные стороны, мы вновь обратились к прошлому, которое будет вечно и эмоционально держать нас вместе. Больше всего мы говорили о поездке Криса в наш старый район в Калифорнии. Мы впервые увиделись после того, как он написал мне обо всем, что узнал.
– Мама вчера опять сказала, что хочет развестись, – сообщила я, закатив глаза.
– Что? Боже! Зачем она постоянно так делает? Их жизнь – одна большая фальшь, возмутительная, многолетняя ложь, – сказал он, и я отметила, как сильно эти слова похожи на его письма – слегка формальные, напряженные, уверенные. – Вся их жизнь – это одна большая игра. Они постоянно мечутся по кругу, переходя от состояния полного несчастья к состоянию ложного счастья. В один день они ссорятся до безумия, до такой степени, что любой нормальный брак сразу бы распался, а на следующий день делают вид, что их брак и их семья – символ американского престижа и успеха.